Сегодня популярна идея о том, что свой диагноз нужно подтвердить у трех опытных врачей, и тогда решать, что делать. То же самое можно посоветовать тем, кто интересуется историей – найти несколько независимых источников информации, а потом судить. Что касается меня, то я чаще всего оцениваю исторические события через призму их влияния на родственников и вообще людей из ближайшего окружения.
Революцию жители нашей калужской деревеньки, можно сказать, приветствовали. Дед по маме был солдатом в первую мировую, пострадал при газовой атаке немцев, плохо видел. Считался бедняком. Его старший сын записался в комсомольцы, поэтому, когда нагрянула продразверстка, был привлечен к изъятию «излишков» хлеба. В одном богатом дворе припрятанное зерно нашли, но хозяева успели скрыться. Красноармейцы попытались их поймать. Нашему комсомольцу тоже дали в руки вилы и велели протыкать стога сена. В одном месте он наткнулся на что-то твердое, но не подал виду. Потом сын богача выговаривал ему за то, что проткнул руку. «Но ты же понял, что я сразу ушел от этого места», - оправдывался комсомолец. Общинные отношения тогда были намного дороже идеалов революции.
Вначале 20-х в опустевшей помещичьей усадьбе была организована коммуна, куда согнали жить бедняков. Переселенцы отгородились друг от друга занавесками, притащили с собой чугунки и шайки, по паркету топтался домашний скот. Однажды ночью кто-то увидел, как сын сбежавшего помещика что-то выкапывал из-под фундамента. С перепуга вся коммуна разбежалась по домам.
Во времена НЭПа жили, как в прежние времена. Выращивали хлеб, ездили на лошадках на базар. Массового голода в нашей деревне не было. В начале коллективизации две семьи кулаков были принудительно выселены в далекие края. Нашелся один мужик, который не вступил в колхоз принципиально. Его увещевали, притесняли в правах, в конце концов, посадили, но после войны он вернулся и благополучно дожил в своем доме до середины 60-х, пугая детей свирепым взглядом и косматой бородой.
Нисколько не оправдывая большой террор, не могу не отметить, что в нашей довоенной деревне на 200 дворов не было репрессировано ни одного. Старшие родственники не называли ни одной фамилии. Может, кто и пострадал из числа уехавших на стройки века, но колхозников не тронули.
Во время войны весь район был под оккупацией, но недолго. Немцы появились на мотоциклах, забили колхозную свинью, половили кур. Жители поначалу отсиживались в своих «окопах» на огородах, молодые девушки измазались сажей. Переночевав, немцы покатили дальше. За порядком следил назначенный ими староста. Жили у нас два брата-подростка, ходившие куда-то далеко к партизанам. Наверное, они занимались разведкой. Однажды староста предупредил родителей этих ребят, чтобы всякие хождения прекратились, потому что немцы что-то заподозрили. К нему прислушались...
Зимой 1942 года передовая линия глубокой обороны проходила в сорока километрах от наших мест. Деревня оказались в тылу Красной армии, почти все жители эвакуировались в Тульскую область.
К сожалению, не знаю, сколько моих земляков погибло в годы ВОВ. Как и везде, - много. В нашей семье – двое...
А после войны, в 1947 году, забрали в НКВД моего родного дядю, младшего брата того первого комсомольца. Он демобилизовался после службы в армии, вернулся в деревню, встретил друга. Обрадовались, посидели на берегу реки, распили бутылку водки на двоих. А на следующий день нагрянули в деревню суровые товарищи из райцентра и увезли дядю с собой.
Донос поступил от того самого друга. Якобы во время разговора на бережку мой дядя вытащил пистолет и сказал: «Вот что будет Сталину на 1 мая!» Не больше и не меньше. Сталинские орлы в те времена уже вернулись к законности, в ситуации разбирались, хотя и долго. Следствие длилось не один месяц. Дядя твердил одно и то же: «Дайте нам очную ставку!». Наконец, это было разрешено. Увидев худого измученного узника, «друг» побледнел и стал путаться в показаниях, ссылаясь на забывчивость по пьянке. Дядю отпустили, даже предлагали написать встречное заявление за клевету, но он не стал. Вернулся домой, а вскоре и «друг» заявился, опять с бутылкой. Просил прощения. Мол, хотелось вырваться из колхоза, устроиться на работу в милицию, но ему поставили условие: поможешь раскрыть какое-нибудь дело – тогда возьмем. Вот и придумал он «беспроигрышный вариант», однако времена уже были не те.
И какие же выводы? Через малое иногда видится и большое. Во всяком случае, для меня. Это как в статистических опросах: если выявится тенденция в малой группе людей, ее можно распространить и на большую. А статистика такова: двести дворов – это не менее тысячи человек, включая детей. На эту тысячу один сбежавший помещик с женой и сыном, один раненый в продразверстку, ни одного умершего от голода, две семьи высланных кулаков, один отсидевший за сопротивление генеральной линии партии, один репрессированный по доносу и впоследствии реабилитированный. Как-то так.