Председатель в самых лестных выражениях поблагодарил его за сообщение и в кратких словах объяснил программу общества Кирилла и Мефодия: оно стремится к тому, чтобы превратить Российскую империю в федеративную республику.
— Всего у нас будет четырнадцать штатов или, как говорили некоторые, четырнадцать держав. Их них два будет составлять Украина. Вопрос о числе штатов Польши еще не разрешен окончательно. Киев ни в один штат не войдет, он будет центральным сеймовым городом, вроде американского Вашингтона. Я надеюсь, это все для вас приемлемо?
— Нет, неприемлемо. Польша желает быть совершенно независимым государством, — твердо ответил Виер. О том, что Киев должен отойти к Польше, он не сказал. Чувствовал, что, об этом тут говорить не следует. Ему, впрочем, уже давно казалось, что едва ли можно будет включить в польскую республику этот международный город, где украинцев было гораздо больше, чем поляков, а великороссов и евреев не меньше. Какой-то мрачного вида человек в красной рубахе и в высоких сапогах спросил по-украински, как понимает уважаемый гость понятие «Польша». Входят ли сюда области с преобладающим православным населением?
— Понятия «поляки» и «католики» не тождественны, — ответил по-русски Виер. — Есть поляки-православные, как есть поляки-евреи и поляки-протестанты. Будущее республиканское правительство Польши предоставит им не только полную свободу веры, но и все культурные права, равноправие языков, школы на их родном языке...
— Та вжеж! — сказал он. — Це мы куштовали!
С улицы прозвенел колокольчик. Гимназист, подававший гостям чай, взял свечу и пошел вниз отворять дверь.
— Это Сергей Сергеевич, — сказал председатель. — Он предупредил, что опоздает. Это наш петербургский гость, — пояснил он Виеру. — Очень милый человек. Он эмиссар кружка Петрашевского.
— Простите мою неосведомленность. Я ведь долго жил во Франции. Кто такой Петрашевский?
— Буташевич-Петрашевский очень интересный человек. Он лицеист по образованию, переводчик в министерстве иностранных дел и чрезвычайно ученый политик: он сам мне говорил,
что мог бы в университете преподавать одиннадцать предметов и излагать их с двадцати точек зрения.
— Да это не очень хорошо вообще, а когда человек сам о себе так говорит, то тем более, — сказал Виер. Пожилой украинец усмехнулся. — Значит, вы его лично знаете?
— Да, я у него бывал каждую пятницу. На первом курсе я учился в Петербургском университете. Я-то и установил связь с ними нашего кружка. Не отрицаю, он человек со странностями. Он всегда ходит в каком-то испанском плаще и в четырехугольном цилиндре наподобие наших уланских шапок.
— Но что происходит на заседаниях его кружка?
— Мы разговаривали на разные политические темы. У него прекрасный стол и вина отличные.
— Значит, это скорее клуб? Студент засмеялся.
— Хорош клуб, когда они собираются на маскараде заколоть кинжалами царя, — сказал он. «Хороши заговорщики! Еще лучше наших!» — подумал Виер, впрочем принявший это сообщение с большим интересом. Наиболее молодые из участников собрания разинули рты. — Впрочем, мне никто этого не говорил, но ходят такие слухи, — тотчас поправился студент. — Ведь много и выдумывают. Но после революции они образуют правительство.
Вновь вошедший гость был человек лет тридцати, тоже на вид очень привлекательный. Он уже знал всех собравшихся. Гимназист познакомил его с Виером, восторженно глядя на обоих, точно тут же должно было произойти примирение между Польшей и Великороссией. «Надо будет взять у него адреса их людей в Петербурге», — подумал Виер. Гостя посадили справа от председателя. Когда и Сергею Сергеевичу подали чай, председатель опять постучал ложечкой по стакану и в кратких словах, толково и точно, изложил гостю то, что было до его прихода. Сергей Сергеевич кивал головой, показывая, что во всем разобрался.
— Но если вы мне позволите высказать мое мнение, — сказал он (с разных концов стола послышалось: «Просим!»), то мы пока должны только провозгласить общий принцип славянского единения, которому служили и декабристы, и масоны в прошлое царствование. Они передали нам факел. И я себя спрашиваю, только спрашиваю, — мягко добавил он, глядя приятной улыбкой на Виера, — совместим ли этот принцип тем, чтобы наши братья поляки относились к будущей России так, как, например, к Франции или Англии? Мы стоим федеративное устройство всей славянской Европы. Быть может, многим из здесь присутствующих известно имя Прудона?
— Я с ним встречался в Париже, — мрачно сказал Виер. Это произвело впечатление.
— Я его никогда не видел, но читал его «Речь о праздновании воскресенья» и трактат: «Что такое собственность». Очень талантливый и смелый человек. У меня есть с ним общие знакомые, и один из них мне сказал, что в частных беседах Прудон высказывается за идею Федерации. «Le federation est forme politique de l'humanite», — говорит он. Да простит мне наш польский друг, Прудон высказывается против независимости Польши. Разумеется, его мнение ни для кого не обязательно, но мне казалось бы, что вопрос о независимости отдельных частей Российской империи лучше всего мог бы быть разрешен Всероссийским Учредительным Собранием, свободным изъявлением воли народа.
Украинец в красной рубахе снова саркастически засмеялся.
— Уси кацапы так кажуть, — сказал он. — Дуже они разумные! «Воли народа?» Нехай Бог помогав на добре дило, да якого народа? А они кажуть «Всероссийское Учредительное Собрание!» Нема дурных!
Сергей Сергеевич с виноватой улыбкой развел руками, показывая, что по-украински говорить не умеет.
— Пожалуйста, говорите по-русски, Марко Богданович, — попросил председатель. — По-великорусски.
— Хорошо, я скажу по-великорусски, — продолжал, разгорячившись, человек в красной рубахе. Оказалось, что он по-русски говорит не хуже других участников собрания. — Мы стоим за Украинское Учредительное Собрание.
- И вы совершенно правы, — вставил Виер.
— Да, мы правы, мы также думаем, что вопрос об украинских землях, когда-то входивших в состав Речи Посполитой, никак не может рассматриваться Польским Учредительным Собранием!
— И вы совершенно правы, — вставил Сергей Сергеевич.
— Это вопрос очень спорный, — не без смущенья сказал Виер. — Почти нет таких стран, в которых не было бы инородных групп.
— Тогда почему же бы вам не остаться в пределах Российской империи? Николай и Орлов тоже считают поляков инородной группой.
— Разрешите признать ваше сравнение неуместным! — сказал Виер, вспыхнув. — У нас, поляков, никакого гнета не будет!.. Да и вы-то сами как рассматриваете пределы Украины? Я разумею ее восточные пределы. Мне, например, известно, что донские казаки хотят полной независимости.
— Да мало ли кто чего хочет! Этак в Киеве Подол может потребовать полной независимости, — возразил украинец. Теперь иронически засмеялся Виер.
— Господа, — сказал примирительным тоном председатель, — предлагаю снять этот вопрос с очереди, несмотря на всю его важность. Мы к нему вернемся позднее.
— В самом деле, что ж делить шкуру еще не убитого медведя? — спросил член кружка Петрашевского. По его тону было не совсем ясно, какого медведя он имел в виду и желает ли, чтобы его шкуру делили.
Из романа Марка Алданова "Повесть о смерти", 1952 г.