Многим кажется, что если болезнь нельзя "потрогать" или увидеть ее на бланках анализов и рентгеновском снимке, то ее не существует. Тем не менее ментальные болезни "пощупать" никак нельзя (исключение - шизофрения, при которой изменения в работе мозга видны на электроэнцефалограмме), но отрицать их существование как минимум глупо. Скажу больше - например, от депрессии страдает каждый пятый. Пугающая статистика; остальные психические расстройства часто просто не диагностируются.
В СНГ и пост-советском пространстве отношение общества к ментальным болезням до сих пор остается достаточно негативным даже в наши дни. Учет в ПНД считается клеймом, а говорить о своих проблемах открыто просто не принято. Мы запросто можем сказать: "Извини, я простудился, давай перенесем встречу на следующие выходные", но фраза: "Извини, сегодня я не могу встать с кровати" или "Извини, меня постоянно тянет в сон из-за моих таблеток" не является допустимой. В итоге люди, имеющие те или иные проблемы с психикой, вынуждены скрывать этот факт, боясь осуждения или предвзятого отношения. Иногда это приводит к тому, что больные отказываются своевременно обращаться за помощью, а болезнь тем временем прогрессирует, а путь к выздоровлению становится более длинным и извилистым.
Многие постоянно чувствуют вину за то, что они "не такие", тебя постоянно не покидает ощущение, что ты "это всё придумал, это всего лишь лень, ты что, не можешь взять себя в руки?!"
Мне 19 лет, и у меня шизотипическое расстройство личности. Ранее в СНГ этот диагноз назывался "вялотекущая шизофрения". На данный момент именно такой формулировки в МКБ-10 нет, так как именно для типизации шизофрении при шизотипическом расстройстве не хватает определенных критериев в плане тяжести состояния. Я жалею, что я не обратилась за помощью еще в двенадцать лет, когда мне впервые показалось, что "не все хорошо".
Когда люди слышат какой-то диагноз с приставкой "шизо-", в голове тут же щелкает, что это что-то про буйных психопатов с голосами в голове, приказывающими убить свою семью, и смирительную рубашку. На деле это совершенно не так. Я каждый день хожу на работу, на учебу и не слышу никаких голосов. У меня сохранный интеллект и достаточно, насколько это возможно с терапией, адекватное восприятие реальности.
На учет в психдиспансер я встала в 15 лет. В России это именно тот возраст, с которого ты можешь самостоятельно подписывать все бумажки и иметь право на врачебную тайну. Из моей семьи о диагнозе знает только старшая сестра. Мы как-то встретились, сидели на кухне, и я...просто взяла и сказала, что каждый день, втайне ото всех, хожу в дневной стационар, где получаю таблетки и необходимую мне помощь. Она спокойно спросила, какой мне поставили диагноз, тут же загуглила, и, прочитав на Википедии вкладку "Прогнозы" в статье, сказала что-то вроде: "Ну вот, ты можешь почти выздороветь". Прогнозы таковы, что достижение полного выздоровления невозможно. Можно только уйти в длительную ремиссию. ...На работе о моей болезни знает только руководительница отдела. Я сказала ей правду. Почему-то мне казалось, что сказать правду, почему мне нужно скорректировать график и подвинуть его на четыре часа из-за стационара, - правильное решение. Я не ошиблась в своих предчувствиях. Она меня поняла, сказала, что главное - заниматься своим здоровьем, оставила это втайне от остальных коллег, и я продолжила выполнять свои должностные обязанности. Можно сказать, что мне повезло - я не получила пугающей меня предвзятости и осуждения.
Вы будете осуждать человека за грипп? Мол, придумал ты все себе, у тебя нет никакого гриппа, тебе просто лень ходить на работу. Вряд ли. По крайней мере, в здравом уме - точно не будете. Я общалась со многими людьми, имеющими те или иные проблемы с ментальным здоровьем (депрессии различной степени тяжести, биполярное аффективное расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство), и знаете, все они (и в том числе я) на определенном этапе думали, что никакие из их проблем не являются достаточно важными.
В моем случае это было чувство вины и постоянная мысль, что я себе все выдумала, я ленивая, я ищу себе оправдания. Сначала - что это просто переходный возраст: мне просто грустно из-за того, что идет "гормональная перестройка", а эмоциональная лабильность в подростковом возрасте - это нормально. За год я дошла до постоянного чувства тревоги, нанесения себе увечий (я резала себя), проблем со сном и прочих радостей. Меня не покидало чувство беспомощности и полного отчаяния. В определенный период мне было страшно ходить по мосту, потому что я боялась, что убью себя. Примерно тогда я начала понимать, что у меня все-таки есть определенные проблемы. Я приходила с учебы и все время лежала и плакала. Мать кричала, что я ленивая и ничего не делаю, от чего я злилась и плакала еще сильнее. У меня просто не было сил встать и что-то делать. Даже помыть вовремя голову. Знаете, депрессия - это не красиво. Году в 2014-2016 по рунету ходила такая дурацкая мода - на страдания. Подросткам преподносилось, что психические расстройства - это романтично, это красиво, это эстетично и изящно. На самом деле, психические расстройства - это когда ты опускаешься, у тебя нет сил помыться и выйти из дома.
...В это же время социальные педагоги стали проявлять ко мне более пристальное внимание, потому что у девочки, которая никогда не имела оценок ниже твердой четверки, появились прогулы, тройки и угроза получить "неудовлетворительно" за триместр по целому ряду предметов. Меня отправили в центр суицидальной превенции при местном ПНД и к подростковому психиатру. Мне было 13 лет. Я вынуждена была идти туда с матерью. Скажу сразу, доверительных отношений у нас не было никогда, поэтому на приеме у врача добрую часть проблем я умолчала, а те, про которые рассказала, значительно "обрезала". Мне назначили легкие антидепрессанты и отпустили с богом. Те таблетки я так и не допила из-за скандала с матерью после того, как я как-то раз пропустила прием таблеток, из-за чего она посчитала, что мне это не нужно вовсе. В лучшую сторону ничего не менялось.
Кое-как я дотянула до четырнадцатилетия, за месяц до него оказавшись в реанимации с передозировкой барбитуратосодержащих препаратов. У меня были проблемы со сном. Я не помню, как меня увозила "Скорая". Когда я пришла в себя, мне рассказали, что я даже в бредовом состоянии до последнего пыталась врать о своем настоящем имени, лишь бы не вызвали мать, и она ничего не узнала. Время в реанимации я отсчитывала по меняющимся лицам. Поменялось лицо - значит, поменялась смена, сейчас где-то от восьми утра до восьми вечера, сутки сменились. Из того, что было после реанимации, я помню только то, что меня рвало от любой еды, я постоянно плакала и спала сутками. Что-то есть я начала только когда мне пригрозили питанием через капельницы. Отношения с семьей стали просто ужасными, ко мне больше не было никакого доверия.
Я вернулась на учебу и старалась нагнать упущенное. Об этом случае знало только руководство школы, в последствии я рассказала об этом еще и своей классной руководительнице (именно с ней у меня были действительно доверительные отношения, я никогда не устану повторять, насколько я благодарна этой женщине). Учителя не знали, что было огромным плюсом. К тому времени чувство беспомощности сменилось на агрессию, озлобленность и ненависть ко всему вокруг. У меня была очень близкая подруга, на тот момент мы очень долго и близко общались. Тогда я возненавидела ее. У этого чувства не было причины, она не делала ничего ужасного, а наоборот старалась сделать мне как можно больше добра, поддержать меня. Меня раздражало каждое слово, что она говорила. Иногда мне было страшно от осознания, что я допускаю вариант физической грубости с моей стороны (всегда считала и считаю насилие неприемлемым). Я ловила себя на том, что я могу и - главное - хочу причинить ей какой-либо вред. Сказать что-то, чтоб ранить побольнее, даже ударить. Это осознание приводило меня в ужас, потому что она всегда была моим самым главным и единственным близким человеком. Я ненавидела себя. При том, что она меня раздражала, я патологически болезненно реагировала, когда с меня она переключала свое внимание на кого-то другого, общалась с другими людьми и проводила время в других компаниях: нездоровая ревность и снова агрессия. В тот момент в такой реакции я не видела ничего неправильного. Тогда же размер моих самоповреждений достиг пика: я наносила себе увечья практически каждый день, и иногда делала незаметно делала это даже в публичных местах. Спустя три месяца до меня начало доходить, что не всё в порядке. Но и даже с этой мыслью у меня долгое время перекрывала все другая мысль: у тебя просто дурной характер. Ты не хочешь меняться. У тебя нет силы воли.
И...я ничего не сделала. Нет, серьезно, я понимала, что я стремительно еду крышей и травлю жизнь себе и окружающим, которым я, возможно, дорога, и ничего не делала. Был еще один тяжелый год, проведенный в постоянной агрессии и раздражении, изредка сменяющихся на бешеную эйфорию на пару дней, которая потом толкала меня в эмоциональную яму, апатию и абсолютно равнодушие ко всему.
К пятнадцати годам появились даже отношения, которые продлились без малого семь месяцев. Человек упорно терпел меня, за что ему огромное спасибо. Где-то к концу этих отношений мне стало настолько плохо, что я ненавидела находиться в сознании и боялась, что начну употреблять наркотики, лишь бы уйти от реальности и от необходимости быть наедине с самой собой. Это было летом, вся моя семья уезжала на лето за город, поэтому я приходила домой вечером с работы (я работала менеджером в одной компании), ложилась на кровать и рыдала от чувства отчаяния и одиночества (которое было даже в отношениях), пока не садился голос или меня не начинало рвать от головной боли. Во время вспышек ненависти к себе и к людям (точнее, к их отсутствию в моей жизни) я била себя. От порезов я на какое-то время отказалась. На следующий день шла на работу, в перерывах плакала в подсобке и на ступеньках офиса от того, как мне плохо, и снова работала. И так каждый день по кругу. Про выходные я забыла, субботы и воскресенья в одиночестве превращались для меня в ад, поэтому я от них просто отказалась и выходила работать сверхурочно, благо соблюдение Трудового Кодекса никто особо не проверял. Моя знакомая постоянно говорила мне, что я просто слишком много нервничаю, надо быть оптимистичнее, и я снова чувствовала вину за то, что я так себя веду и так себя чувствую.
Уже после, я дошла до психдиспансера за справкой, что я не состою на учете, и почему-то решила сказать правду о своем состоянии. Наверное, потому что тянуть еще дольше было просто невозможно. Я рассказала абсолютно все. Я думала, что мне выпишут какие-то таблетки, отпустят домой и скажут приходить отмечаться о своем состоянии раз в месяц-два. Психиатриня сказала, что мне необходимо ходить в стационар, потому что с моим состоянием лечиться амбулаторно я не могу. К тому моменту у меня пропал любой интерес к вещам, которые раньше приносили мне удовольствие. Например, я всегда фанатично увлекалась физикой и мечтала построить карьеру в науке. У меня это больше не вызывало никаких эмоций, а от плана пойти в науку я не отказывалась только потому, что это был хотя бы какой-то план на будущее - всё лучше, чем вообще никакого. Мне нравилась моя работа, потому что она была интересная, мне нравилось решать вопросы клиентов. Разонравилось. Я ходила на работу на автопилоте, потому что надо ходить на работу, в смысле можно бросить работу? Работу бросать нельзя. Мне нравилась живопись. Я могла спустить львиную долю своей зарплаты, чтобы попасть на какую-то выставку. Теперь же мне было абсолютно все равно. Мне ничего не приносило удовольствия, а с людьми просто было скучно. При этом я страдала от одиночества. Друзей у меня к тому моменту не осталось. Можно сказать, болезнь забрала у меня все: интерес к жизни, близких людей, личность. Я не ищу оправдания в своем диагнозе, иногда мне кажется, что я виновата сама, и диагноз тут вообще не при чем.
Периодически возникала так называемая деперсонализация и дереализация. Мне казалось, что я - это не я, и я просто смотрю на какого-то чужого человека со стороны, а все вокруг ненастоящее и будто из картона - я просто брожу по какому-то огромному макету города.
...В решении о госпитализации на меня не давили, не настаивали. Просто сказали, и я приняла это как должное: ну, надо так надо. Нужно сказать, "пациентом" я была послушным: не закатывала истерик по типу "я не хочу лечиться и не буду", уважительно относилась к медперсоналу, не пропускала визиты к врачу и прием таблеток. Самым важным в моем лечении было то, что я хотела лечиться. Именно осознание, что у тебя есть определенная проблема и готовность над ней работать - чуть ли не главный шаг на пути к выздоровлению. Я готова была лечиться. Я верила, что мне станет лучше. И мне стало.
Когда мне поставили диагноз, мне в какой-то степени стало легче. Теперь я понимала, что со мной происходит, и что это поправимо. Вообще, если честно, первое время у меня был страх, что лучше не станет, потому что "хорошо" мне не было на тот момент уже три года. Страх, что ремиссия так и не наступит, и все было зря. Она наступила. Лучше стало.
Любое хроническое заболевание меняет твою жизнь. У тебя появляется новый режим дня, в который внезапно вклинивается необходимость ходить в больницу, помимо основных дел. Появляется привычка всегда носить с собой конверт с таблетками и пить их по расписанию. Постепенно привыкаешь и тебе уже даже не надо сверяться с листочком: в затрак ты пьешь антидепрессанты и нормотимики, в обед - таблетки от шизофрении, в ужин - снова антидепрессанты, но уже другие. Это доводится до автоматизма. Если таблетку нужно делить пополам, появляется навык делать это в любых условиях.
Тогда же, с появлением диагноза, у меня появился страх, что я никогда не смогу иметь детей. Наследуемость шизотипического расстройства, как и шизофрении, составляет 79%. Надо заранее ненавидеть этих детей, с такой вероятностью обрекая их барахтаться в том же болоте, что и ты. В моей семье шизофрения была только у бабушкиной сестры, и то уже в старческом возрасте. Генетика отыгралась на мне. Где гарантия, что природа не сыграет такую же злую шутку с моими детьми? На самом деле, вопрос с рождением детей в дальнейшем до сих пор заставляет меня серьезно задуматься. Я могу уйти в длительную ремиссию, и жить без обострений годами, но ремиссия всегда может оборваться: я буду портить жизнь своим детям, ломать им психику; либо мои дети унаследуют от меня мое заболевание. Это достаточно сложный вопрос, и мне тяжело с этим разобраться. Как создавать семью в дальнейшем, я не знаю
Подведя некую черту под своей историей, надо все-таки дать какой-то конкретный ответ на то, что указано в заголовке статьи. Как живется людям с психическими расстройствами? Тяжело живется. При этом мы - такие же члены общества и зачастую ничем не отличаемся от всех остальных людей. Большинство из нас преследует постоянное чувство вины за свой диагноз или навязчивая мысль, что все проблемы - надуманные. Даже если ты годами пьешь таблетки, как только тебе становится чуть лучше или даже "совсем хорошо", где-то щелкает, что никаких проблем у тебя не было, ты просто бездельник и лентяй, жаждущий внимания. А пока ты принимаешь таблетки, так или иначе сталкиваешься с побочными эффектами (потому что подобрать идеальную терапию очень сложно и зачастую невозможно). Сонливость, вялость, снижение аппетита (иногда, бывает, ешь, только когда уже шатает от голода), трудности с концентрацией внимания. Это мешает работать и учиться, потому что иной раз ты засыпаешь на ходу, но и не пить таблетки - нельзя. Еще мы не смотрим в будущее слишком далеко. Никогда не знаешь, когда и почему у тебя закончится ремиссия, и будешь ли ты способен на все те планы, которые понастроил на полгода вперед пока тебе было "нормально". Нам зачастую тяжело сближаться с людьми и доверять им. Это связано с тем, что искажается восприятие, и ты на любом этапе общения ждешь "ножа в спину". Нам приходится объяснять своему партнеру что и почему с тобой происходит.
Главное - помнить, что все мы - люди, и заболеть может любой, и, как ни странно это говорить, это не будет концом света, а всего лишь - началом новой жизни бок о бок со своим диагнозом.