I.
Память странно рисует былое
сквозь видения взрослой души, –
словно в летнем полуденном зное
над полями плывут миражи,
где вдали облака васильковы
и дорожные ветры горьки,
где вдоль берега ходят коровы
и парят над травой мотыльки;
где проносятся дикие утки,
шумно вспенив трясину болот,
и собачьи соседские будки
возле сада обходит мой кот;
пахнет мёдом, трухой и таранкой,
вишни падают в плотный гамак,
дед сидит с оцинкованной банкой,
на завалинку ссыпав табак;
и бутылки отбитое донце
зеленеет, поранив траву,
и растёт подосиновик-солнце
на меже – я никак не сорву;
небо близко, просторно и звонко,
шелестит за околицей лес,
а меня, как под ветку скворчонка,
прячет в тень деревянный навес.
Не успеешь проснуться – и снова
во дворе неуютно, темно:
лишь луна под просветами крова
длинным лучиком греет окно, –
и стучит сердце тёплой планеты,
жизнь по-детски свежа и нова,
звезды, словно крупицы-монеты,
попадают в свои жернова.
И рождаются звёзды, и шибко
росы льются по мягким стогам:
память, словно ожившая рыбка,
уплывает к былым берегам…
II.
День игреневой пылью окрашен,
в сизый берег листва вкраплена,
с монастырских сиреневых башен
месяц свесил свои стремена
в тишину заболоченных балок,
где лесные рябины горьки
и, пугая нестреляных галок,
полыхают в траве родники;
где теряется след вездехода
на обрыве размытой земли
и берёзки у тихого брода
в схватке с бурей навек полегли;
здесь в наплывы глубокой трясины
острым клином вонзается луг
и ревут над холмами турбины
самолётов, летящих на юг;
здесь сквозь жидкие полы посадки
виден старый консервный завод
и вдоль окон кривые оградки
по пригорку ведёт небосвод;
сквозь углы зеленеющей дранки
ярким солнцем сочится заря,
возле сквера, на вздыбленном танке,
стынут листья, по-свойски багря
давних вмятин ребристые спайки,
нарушая солдатский покой,
а за рынком, как новые гайки,
искры бойко горят в мастерской.
Этот город – и мал, и просторен;
память вновь увлекает туда,
где в лесах, у заброшенных штолен,
каменеет в бурьяне руда;
древний бивень хранится в музее,
шпиль собора мерцает во мгле,
блеск ракушек в больничной аллее –
словно космос, застывший в земле,
крепко спаянный, – прочен, но плавок,
по-осеннему свеж и бордов.
Не смолкают на проседи лавок
разговоры стареющих вдов.
III.
По закатному тёплому ветру
уплывают в полях васильки,
а неровную лунную цедру
в сонной речке качают мальки;
свет окраины меркнет в тумане,
за ветвями дрожит маячок
на причудливом башенном кране,
и стрекочет скиталец сверчок;
на листве стынут горние выси,
гулко льнущие к склону-стене,
в роще кто-то играет «К Элизе»
неумело – на нижней струне;
слышен топот – всё реже и глуше
над льняными подолами трав,
словно бродят нездешние души,
от небесных собратьев отстав;
в луже водит хвостом головастик,
собирая соринки со дна,
и под крышами в розовый пластик
бирюзовая даль вкраплена;
солнце тонет в сиреневом смоге,
на лучи купола нанизав,
и, сплетаясь, уходят дороги
за рекой в поселенье-«анклав»,
где ложбины в лесах камышисты
и над взгорьями – мемориал,
где когда-то шагали фашисты
и советский народ погибал…
План захвата не сбылся, а ныне
из песка вдруг покажется штык,
или ржавая каска в полыни
спрячет фресок взметнувшийся блик,
или смятая гильза зенитки
в ручейке по весне заблестит,
возле вдовьей забытой калитки,
возле древних могильных ракит.
Вдаль привычно бегут километры,
всё сгорает, но памятен век:
и закатные тёплые ветры,
и цветы над слиянием рек...
Tags: ПоэзияProject: MolokoAuthor: Шендаков Андрей