Иногда непонятно, кто тебя за руку ведет – Бог или дьявол.
Константин-старший вышел из бара – и немедленно, через дорогу наискосок, замерцала призывная вывеска винного.
«Только не водку, - подумал он. – А вот поддержать организм надо. Бальзам, допустим, или ликер на травах».
Но подошел ближе, взглянул на безвкусную пестроту витрин (сын всегда возмущался, когда видел аляповатые краски) – и проследовал мимо. Не спасет его никакой бальзам. Только на душе станет ещё чернее.
Но куда пойти?
Мысль о доме, где на него немедленно посыплются утешения и упреки, сразу вызвала рвотный позыв.
Всех старых друзей он растерял, как только стал отцом особого ребенка. К новым знакомым - у кого дети-аутисты – тоже идти не хотелось. Измучают сочувствием. Да и мужчин среди них почти нет…
Константин-старший только сейчас отчетливо и остро понял, как ему будет не хватать молчаливых вечеров с сыном. Тикают часы, жена с дочкой хихикают где-то далеко на кухне, Костик высунет от усердия язык и браслеты из резиночек плетет (занятье девчачье, но полезное, развивает мелкую моторику), отец – в Интернете серфит. Психологи обожают врать, будто аутисты ни к кому не испытывают привязанности. Да, сын, и правда, никогда не ласкался, не клал голову на плечо. Но изредка взглядывал исподлобья, и читалось в глазах: обниматься не буду, но жизнь за тебя, батя, отдам.
А чертов американец ребенка не уберег.
Может, правда, - закралась мысль, - Ричард по злому умыслу действовал?!
Антонина Валерьевна, начальница Центра, уверяла: на самом деле Саймон сделал, что мог. Кричал детям, чтобы ложились. Одну из девочек сам на землю повалил. На ти-ви тоже утверждали: герой. Но говорили и о том, что убийца стрелял в открытую. Сопляк-подросток с папиным ружьём палил с забора, метрах в десяти от места, где сидели дети. Да любой бы русский мужик не метался бестолково по пленеру, не детей прикрывал, а бросился остановить гада.
«И ты бы пошел – с голыми руками против ружья?» – охолонул себя Константин-старший.
Ему немедленно вспомнил анекдот, что на медведя с рогатиной наши крестьяне отправлялись исключительно зимой. Потому что летом наваливалось много работы и напиваться времени не было.
«Не виноват ни в чем Ричард. Но раз уж знаю теперь, где лежит, навещу его. Хотя бы спрошу, каким Костик был в последний момент. Может, что-то сказал? Попросил?!»
Константин-старший достал навигатор. Руки подрагивали, но вбить в окошко «больница 42» оказалось несложно. Удивился: так это рядом совсем! А он и не знал. Дальше надо дальнозорким взглядом рассмотреть время на наручных часах. Ого. Почти десять вечера. Кто его пустит сейчас в больницу? Но завтра – сказал незнакомец - к Ричарду приставят охрану, и служивые люди ни в жизнь не поверят, что он пришел просто поговорить.
Когда-то, еще студентом, Константин любил по пути к дому от метро «Бабушкинская» забредать на территорию двадцатой больницы. Сам не понимал, чем манило, но очень хорошо ему там курилось, отдыхалось, о вечности думалось. С медсестричками хорошенькими опять же перемигнуться любил. И его (хотя не положено посторонним на территории) на входе тормозили крайне редко. А если не пускал ретивый охранник – лазов в заборе полно.
Неужели сейчас не сумеет пробраться?
Пара километров на сыром весеннем воздухе взбодрили, окончательно выветрили алкоголь. Константин-старший порадовался, что смог остановить пьянку. Не дело это – на похоронах единственного сына лыка не вязать.
Он шел все быстрее, и с каждым шагом расслабленная походка страдающего и выпившего менялась. Теперь он старался идти, как доктор – быстро, уверенно, деловито.
Тайный ход в заборе искать не стал принципиально. Рванул дверь проходной, кивнул казаху-охраннику:
- Амансыз ба.
Парень (все прочие считали его узбеком и говорили «салям алейкум») что-то ответил на своем наречии. Константин в разговор не вступил, улыбнулся приветливо и уверенно проследовал на территорию. Снова, с горечью в сердце, вспомнился сын. Когда Костику было лет пять, он где-то услышал слово «чурки» и стал с большим вкусом и удовольствием его повторять. Коннстантин-старший не имел цели защищать малые народы, но банально боялся, что сыну (придурку) за повторение неполиткорректного слова дадут в глаз. Потому усадил ребенка за компьютер и научил различать казахов, киргизов, узбеков, таджиков. Заодно по несколько слов на каждом наречии выучили. «Они такие разные», - удивился сын. В итоге получилась большая польза. Слово «чурка» навсегда исчезло из обихода Костика, плюс восточные люди на его рисунках теперь были не все одинаковые, а каждый со своим лицом. Отцу случайное знание тоже иногда пригождалось. Как, например, сейчас.
Рассматривать на глазах охранника план больницы Константин-старший не стал. Сам разберется. Прошел по центральной аллее и вскоре увидел семиэтажный корпус с огромной цифрой «2» на фасаде. Официальный вход выглядел неприступным, за стеклом маячили фигуры двух цепных псов в форме ЧОПа. Идти против них напролом отец не решился. Взялся обходить длинное здание по периметру и очень скоро наткнулся на неприметную дверку, возле которой курили двое в мятых больничных халатах.
Хмуро взглянул, буркнул:
- Режим нарушаем?
Тот курильщик, что помоложе, спрятал папироску за спину. Второй нахально отозвался:
- А мы сердечники. Нам доктор сказал постепенно бросать.
«Роль строгого врача мне, кажется, удается», - усмехнулся про себя Константин.
Рванул дверцу, вошел внутрь, попал в пустой и темный коридор. Здесь омерзительно воняло столовой и хлоркой.
Торопливо дошагал до холла, увидел лифт, вызвал, вошёл. Нажал кнопку седьмого этажа. Снова вспомнилась юность, как пробирался ночами к девчонкам в общагу. Мать ворчала, боялась, что «деревенщину» в дом приведет. В итоге сын выбрал породистую. Прописка у нее в Москве имелась, а вот здорового ребенка родить не смогла. И полюбить больного – тоже.
«Ричард и то больше Костика понимал».
Раздобыть кипятка, заварить чаю. Просто посидеть рядом. Вспомнить. Поговорить.
Когда Константин-старший тихонько растворил дверь в семьсот четвертую палату, американец спал. Плечо и щека перевязаны, но лицо безмятежное. Что-то хорошее ему снилось – явно не расстрел в парке.
- Дик. – Отец осторожно потряс больного за плечо.
Саймон вскрикнул. Увидел, узнал. Отшатнулся. Глаза панические, почти безумные.
- Ты чего? – удивился Константин.
- Как вы сюда попали? – разом побелевшими губами выговорил американец.
- Отделение не заперто. Медсестра спит, – улыбнулся отец.
- Но это…это, - американец забился в самый дальний угол кровати, - это незаконное вторжение!
- Чего ты несешь? – Константин-старший продолжал благодушествовать. – Я тебя навестить пришел.
- Ночью? – визгливо произнес Дик. И заорал неистово: - Помогите!
Константин опешил: парень хочет, чтобы сюда вся охрана сбежалась?
И сделал самое разумное, что в голову пришло – зажал американцу рот. Видно, задел раненую щеку – тот поморщился, на глазах показались слёзы.
Отец слегка вывернул живописцу кисть, дохнул в ухо:
- Не сходи с ума. Давай просто поговорим.
И чуть отнял ладонь от Дикова рта. Взволнованно произнес:
- Костик, когда умирал… успел сказать что-нибудь?
Американец взглянул с ужасом. Залепетал бессвязно:
- Я не знаю. Не слышал. Я не виноват.
- Да кто тебя в чем обвиняет?!
- Мне никто не платил! – продолжал истерить американец. – Я вообще ни о чем не догадывался!!!
Константин нахмурился. Хотя и пытался забыть незнакомца-провокатора, но кое-что в голове засело.
- Ты что, правда этому подростку звонил?
- Нет!
Но глаза мечутся в страхе.
Отец нахмурился:
- Ты звонил. Зачем?
- Лёня иногда ходил ко мне на занятия. Я хотел позвать его…
- Он тоже посещал центр реабилитации?
- Это… это было неофициально…
«Какой-то бред». – Константин откровенно растерялся.
Может, незнакомец прав? И Ричард, прекрасный педагог и добрейший человек, банально продал своих подопечных?!
С чего бы иначе ему в такую панику впадать?
- Сколько тебе сребреников заплатили, Иуда?
Что российской зарплаты дома инвалидов американцу не хватает, всегда было видно. В чиненых рубашках ходил, стригся раз в полгода. Неужели устал от нищеты настолько, чтоб убить детей – практически своими руками?!
Константин – ошалевший, сам почти убитый – машинально выпустил кисть американца. И тот взорвался новым воплем:
- Help!!!
Отец – ради сына и вместе с ним - занимался самбо. Реакция была отменная – куда худощавому педагогу тягаться! Мгновенный захват за шею, второй рукой снова зажать рот… Палата на отшибе, медсестра, видно, спит крепко.
Ричард отчаянно вырывался. Откуда только силы взялись – с раненым плечом? Или нет никакой раны? Пуля, больница – всё цирк, подстава?!
Константин хотел просто как следует напугать и задать пару вопросов. Но субтильный господин Саймон непонятным образом извернулся и сумел лягнуть его в солнечное сплетение.
Отец охнул – и в ярости долбанул американскую голову о железные прутья кровати. Ричард сразу обмяк, упал на койку, глаза закатились.
Константин слегка потрепал его по щеке:
- Эй, Рич?
Изо рта иностранца потекла струйка крови.
Отец прижал палец к сонной артерии – пульс несколько раз дрогнул и исчез. На губах Саймона показались пузыри.
«Дьявол! Что я натворил?!»
Накатили раскаяние и страх.
В палату никто не бежит - медсестра на сестринском посту, похоже, ничего не услышала. Здесь его никто не видел. Но охранник? Курильщики? Несколько видеокамер? – Константин и не думал от них закрываться. Шансов, пожалуй, нет.
Лицо у Ричарда – обиженное, жалкое.
И никаких на самом деле доказательств, что он подставил детей под пули.
А вот его – взрослого, но пьяного и убитого стрессом мужика – грамотно накрутили и развели, словно лопуха.
«Я стал убийцей».
Всё, каяться поздно. Не жалей себя и не паникуй. Действуй здраво и трезво.
Константин перевернул американца набок – лицом от входа, закутал в одеяло. Отпечатки стирать не стал. Он понимал: его все равно вычислят.
Надо проститься со свободой красиво. Немедленно в такси, заехать домой – взять заграничный паспорт - и прямиком в аэропорт. Улететь ночным рейсом в любую страну – и пожить хотя бы несколько дней полной жизнью. Без решеток на окнах и без постылых дочки с женой. Да и любимого сына в гробу ему тоже видеть не хотелось.
ПОСЛЕДНИЙ ОТРЫВОК - В СЛЕДУЮЩУЮ СУББОТУ! НЕ ПРОПУСТИТЕ!