Императорские пингвины стали заплывать на Огненную Землю...
Наверное, что-то случилось с климатом. Вот и отлично.
Поэтому Юра и Лида прилетели в Ушуайю, а оттуда на катере — сто с чем-то миль по проливу Бигля, не заходя в Пуэрто-Гильермос — добрались до Лос Эстадос. Прошли через пролив Ле Мэйра и высадились на севере этого чудесного узенького острова, описанного еще Жюлем Верном.
Договорились с катерником, что их заберут с южной стороны, по радиосигналу. Прошли всего мили три — стало видно море с другой стороны — знаменитый и страшный пролив Дрейка, но в эти дни чудесно спокойный. Поставили палатку у скалы.
***
У Юры и Лиды была такая специальность — ловля редких птиц. Причем не каких-нибудь мелких колибри и краснозобых казарок, — а крупных и опасных. Они ловили кондоров в Андах и хохлатых беркутов в Гиндукуше, болотных марабу в Конго и гарпий в центральной Бразилии.
Сейчас у них был заказ на самку императорского пингвина. Птица была, кстати говоря, совсем не редкая. Но к тому времени все публичные зоопарки были закрыты — из соображений гуманности и этичности.
Нельзя мучать животных — они ведь тоже умеют соображать и чувствовать. Пусть не совсем, как люди, — но и среди людей ведь есть индивиды с очень необычным мышлением и чувствами, непонятными большинству. Что же, их в клетках держать? Верно. Но приватных зоопарков становилось все больше и больше. Все больше и больше богатых людей покупали себе огромные участки земли и устраивали там частные парадизы с редкими животными.
Юра и Лида приготовили ловчую снасть, контейнер и корм. Птица могла быть в сто фунтов веса. План был простой: поймали, покормили успокоительным, поместили в удобный и безопасный контейнер, вызвали катер, — а там в Ушуайе улов заберет яхта заказчика. Туда все время ходили яхты с туристами, — бывало, по десять штук в день.
***
Они сидели и ждали катер.
Вернее сказать, ждали ответа на свой сигнал. Ответа не было уже часа два. Юра вдруг увидел, что кустистые травы между скал похожи на разные деревья. На римские пинии, на кедры, на пальмы и даже на русские березы. Сказал об этом Лиде.
— Не знаю, — сказала она.
— Ты злишься? — спросил Юра.
— Мне ее жалко, — вдруг сказала Лида, глядя на крупную, но тощую пингвиниху, которая уныло стояла в ограде из легкой сетки, словно понимая, что дергаться бестолку.
— Да ну? — засмеялся он.
— У нее там муж, — она махнула рукой в сторону воды. — На Сан-Мартине. Он высиживает их единственное яйцо. Она будет скучать.
— У нее новый муж будет, лучше прежнего! — засмеялся Юра. — Нам же специально самку заказали, для самца, который у них уже есть. Кажется, у него парочка подохла.
— Не подохла, а умерла, — Лида.
— Ну, пускай так, — сказал Юра. — Хотя вообще-то умирают люди, а животные дохнут или падают. Но все равно. И люди тоже вдовеют и женятся по новой. Обычное дело.
— Набери еще раз этому типу, — сказала она. — Куда он делся? А то скоро уже вечер, лишнюю ночь здесь торчать неохота.
Юра пошел к палатке, где был передатчик.
***
Вернулся через полчаса. Сел на камни рядом с Лидой. Молчал минут пять.
— Знаешь, о чем я думаю? — ответил он на ее вопросительный взгляд. — О поселке под Москвой, где я жил с раннего детства каждое лето. Лет до двадцати. У меня там остался домик. Моя собственность. Я тебе рассказывал, да?
— Да, — сказала она. — И что?
— У меня как-то все это терялось из памяти. А сейчас я вспомнил. Вдруг. Всё вспомнил, до последней травинки. Серые скамейки, с них давно облезла краска. Две елки с высоко подрубленными ветками. Между ними висели качели. Толстые старые веревки, почти канаты — и дощечка, вот и все качели. Еловые иголки сыпались мне за воротник. Лес там еще был. Речка, пять минут ходьбы.
Он вдруг лег на спину, потом отвернулся от Лиды.
— Ты что? — она потрогала его за плечо.
— Я больше никогда… Никогда не увижу… — у него дрогнул голос.
— Ты там сто лет не был, и не собирался, кажется.
— Но я знал, что смогу туда приехать. В принципе, понимаешь? Когда-нибудь. А теперь всё.
— Что — всё?
— Всё. Они это сделали. Сирия, Иран, Израиль, потом Россия, Турция, потом Штаты и Китай. За три дня. Пока мы тут пингвинов ловили.
— Что?
— То! Иди в палатку, послушай радио. Ушуайя там у меня включена…
— Может, доберемся хотя бы Пуэрто-Гильермос? У нас есть надувная лодка.
— Не хочу видеть всю эту истерику. Туда скоро ломанутся все, кто уцелел. Или мечтает уцелеть. Говнюки. Мразота. Мне их не жалко. Пусть подохнут. Мне пингвинов больше жалко! Пингвин тупая птица, и он не виноват! А они сами себя погубили. Веганы чертовы. Толерантные идиоты. В этом всё дело, а не в геополитике, не в арабах и евреях, не в России и НАТО! В веганах! Они предали человечество. Люди должны убивать животных, есть жареное мясо. Мозг начал расти с тех пор, как человек начал есть мясо, пожаренное на костре. Термически, извините, обработанное. Человек должен одеваться в их шкуры и шерсть. Набивать перины птичьим пухом. Человек должен опасаться инородцев и иноверцев. Черные должны сторониться белых и желтых, белые — желтых и черных, и так далее. Все должны опасаться друг друга, стараться жить среди своих. Чилийцы переименовали Порт-Вильямс в Пуэрто-Гильермос, и правильно сделали. Национализм — это правильно. Это жизнь. А остальное — смерть, и вот она пришла. Давно пора, — засмеялся он и сказал: — Лида! Отпусти эту дуру.
Лида отстегнула замки на сетке.
Пингвиниха потопталась на месте, неторопливо вышла наружу, вприпрыжку дошлепала до кромки воды, подпрыгнула, плюхнулась, нырнула и исчезла.
Потом Лида пошла в палатку. Наверное, слушать радио. Вернулась. Он так же лежал на камнях.
Она прилегла рядом, обняла его.
— Но, может быть, мы еще поживем? — прошептала она. — Хоть немного?
Он повернулся к ней. Ее рука лежала у него на груди. Он увидел некрасивый ноготь ее большого пальца на правой руке. Раньше его это злило — вот мол, до конца жизни я буду видеть этот тусклый толстый ноготь.
Иногда он даже говорил сам себе с полунасмешкой:
«Вот ведь, бракованная баба попалась, эх».
Особенно когда они ругались и хотели разбежаться.
Сейчас он посмотрел на ее руку с нежностью и притянул к себе, и поцеловал, и раскрыл губы, и прикусил ее палец, слегка попробовав этот ноготь на зуб.
«Всегда, — подумал он. — Теперь мы вместе навсегда. Навечно».
Вечность — это совсем недолго. Вот с этого часа до смерти.