5.
Она появилась на свет зимним днем: маленькая, смуглая, с темно-русыми, пока еще редкими, волосиками на голове, правда, достающими до плеч. Я долго приглядывался: искал в ней особенное. Наконец, через пару часов нашел: синие глазки были полны каких-то тайных дум, отчего лицо ее казалось очень одухотворенным, и от него веяло добротой. Нет, святости в ней ничего не предсказывало. Да и не было в ней никогда этой треклятой святости! Сколько я ее знал, не было. Но одухотворенность – этого у нее никогда нельзя было отнять.
6.
Назвали ее Вика, Виктория, значит. Но имя ей не шло, в ней не было ничего от победительницы. Не было, сколько ее знал.
Когда Вике исполнилось полгода, решил взять, как говорится, тайм аут, и отдохнуть немного в сводах Рая. По пути туда задержался в чистилище. Здесь меня и окликнул один из разжалованных хранителей:
- Составишь компанию? Адское зелье пить одному как-то одиноко...
Не представляю, как тогда удержался, ведь каждую минуту готов все отдать, чтобы ощущать в себе его горячий вкус, такой острый, обжигающий, но невыразимо притягательный. С сожалением буркнул: "Нет!". Отвернулся. Даже воспоминания о Рае как-то поблекли в этот момент. Поэтому от безнадеги поспешил вернуться к малышке.
7.
Оказалось, пока я отсутствовал, Чертяга преуспел: черт знает какой силой вытянул ребенка из кроватки с высокими перилами, и теперь девчушка беспомощно плакала на полу от удара головой. Я был в панике: не выживет ведь! Перед глазами замаячили языки пламени, вот только это были не те языки, которые охватывают меня, когда вкушаю адское зелье. Нет, я вспомнил о непривлекательном, по словам чертяги, адском пекле. Кстати, Чертяга стоял в другой части комнаты и показывал мне язык. От его издевательского жеста стало еще горше.
В комнату вбежала мать, а за нею бабушка – педиатр по совместительству, кстати. Она осмотрела ребенка и облегченно выдохнула:
-Фу, к счастью, кажется, обошлось. Как говорится, жить будет. Но надо проверить, нет ли сотрясения мозга.
Сотрясения мозга не было. Малышка оказалась на редкость живучей. Это меня обнадежило. Но вскоре понял: зря обнадежило. Ребенок едва начал ходить, а уже тянулся в сторону Чертяги. Нет, вредности или какого-то намеренного зла в ней не было. Но Чертяга обладал над ней странной властью: вот он стоит у стены и показывает ей розетку, девочка шагает туда и пытается засунуть пальчики в этот, на ее взгляд, странный предмет. Вот чертяга указывает ей на табуретку. И она пытается взобраться на нее. Табуретка с грохотом падает, но на непоседливого ребенка удар не приходится.
Я был в недоумении: не уже ли над девочкой так сильны силы зла, что она безотчетно повинуется их воле. Да нет же! Вот она с мамой выходит во двор и начинает раздавать другим ребятам свои игрушки, вот она подходит к заплакавшей в песочнице девочке, на год старше ее, и начинает обнимать, целовать, лепеча что-то на своем полуторолетнем.
Все прояснилось, когда Вика заговорила, не теми первыми словами: «Ма-ма» и «Дай», а когда к двум с половиной годам она стала, пусть косноязычно, пытаться складывать фразы.
Помню, как испугался в первый раз. Открыв глазки и сладко потянувшись на дне своей кроватки, она сказала: "Ливет. Тыхосый. Ятязна!"
Я оглянулся. В комнате никого не было. Девочка смотрела на меня.
- Ты меня знаешь… Ты меня видишь?! Но люди ничего кроме своего мира не видят.
- Видю. Тыхосый! Ионхосый! – указала она на чертягу. – Мы с ним игаем! Он мне таи скакилазыт. Он хосый. И сивый!
Тут я расхохотался:
- Сивый, значит!
- Она хотела сказать «красивый!» - одернул меня Чертяга, важно приосанившись. И недобро замолк. После той последней попойки, мы с ним так больше и не общались, хотя по долгу службы часто бывали рядом.
- Ты хосый, и ты хосый, - продолжала нас нахваливать девочка. – А тите я скаку скаку . Токоту , – показала она на свою голову, а потом добавила: " Скакиту".
8.
Пока речь малышки была невнятна, опасений не вызывала. Правда бывало кроха за Чертягой увязывалась, уж очень она его любила, и я видел, что ей с ним интереснее, чем со мной. Ведь что я мог ей говорить:
- Туда не ходи! Туда не лазь! Опасно! – эх, я Хранитель, по-другому не могу.
А чертяга брал своим:
- Смотри, как здесь интересно! Смотри, видишь эта бусинка на полу. Она очень вкусная. Попробуй!
Я понимал, что не справляюсь. К счастью у малышки были и другие хранители – мама и бабушка, и они вовремя вытаскивали Вику из ловушек, расставленных чертягой.
Со временем они ей объяснили, что розетка – это айка, и бусинка – это айка, ее есть нельзя.
Но они из хранителей превратились в тех же самых чертяг, когда девочка по настоящему начала говорить.
Вике было четыре года, когда сидя на коленях у матери она произнесла:
- Мам, смотри, мои друзья здесь. Это ангел и чертяга! Они хорошие! Ангел такой смешной, а с Чертягой интересно.
В первый раз мать приняла это за игру. Но когда девочка стала все чаще представлять ей своих друзей, то есть нас, и разговаривать с ними, то есть с нами, мать обеспокоенно рассказала об этом бабушке. А та – врач по профессии и материалист по мировоззрению - забила тревогу. Для девочки начались бесконечные психологи. Но и они эффекта не давали, ведь подлый Чертяга вызывал ребенка на разговор. Затем появились психиатры, которые стали кормить ее бесконечными таблетками.
9.
К семи годам до Вики, наконец, дошло, что к чему. И она замолчала. Присущее ей богатство речи, которым она славилась прежде, исчезло – так она разговаривала только со мной и Чертягой, да и то уже мысленно, взгляд ее стал отрешенным, и она целыми днями рисовала на бумаге детей, беременных женщин, влюбленные пары в их многообразии. Она больше никому не рассказывала о нас, а со временем перестала видеть, но мы знали, что она всегда чувствует наше присутствие, хотя и не осознанно. Так закончилась наше общение.
(продолжение следует)