Уезжая с Калтуса, мои родители продали корову (маме тяжело далось расставание с Улитой), лошадь. Часть живности пошла на мясо, которого нам хватило на первое время пребывания в городе. А потом начались суровые времена. В магазинах было пустовато. Ещё до отъезда с Тунгуски мама высказывала беспокойство:
- Как же мы будем в городе без Улиты, без её молока?
На это я беззаботно отвечала:
- А мы заморозим молоко кружочками и повезём с собой в город.
Мама замораживала молоко в эмалированных мисках, получались ледяные белые кружочки, на которых сверху бугорком замерзали сливки. Молоко из растаявших кружочков мы пили первое время по прибытии в Киренск. Но вскоре молоко кончилось. Когда мама впервые принесла домой бидончик магазинского молока, я обрадовалась, но, сделав глоток, разочарованно поставила стакан на стол: это было не молоко, а безвкусная жидкость белого цвета. Я впервые узнала, что на свете бывают консервы, и, что суп можно варить не только из свежего мяса и птицы, но и из тушёнки.
Однажды мы пришли к бабе Кате на день рождения, и я увидела на столе необычное для меня блюдо. И называлось оно тоже необычно: винегрет. Оказалось вкусно. Ещё стояла тарелка, на которой были кусочки рыбы розово-оранжевого цвета, а сверху на них были рассыпаны колечки лука. А у нас на Калтусе вся рыба была белая.
- А это едят? - спросила я, показав пальцем на рыбу.
-Это красная рыба, - объяснили мне, - она вкусная.
Я взяла кусочек. Рыба была сырая и очень солёная.
- Как можно это называть вкусным? - подумала я.
Как-то папа съездил на рыбалку на Киренгу и привёз рыбу. Мама пожарила её на сковородке с луком и картошкой, как обычно это делала, но нам всем показалось, что блюдо имеет привкус бензина. С тех пор каждую осень папа брал отпуск и ехал на Тунгуску на месяц или больше, и привозил оттуда рыбу, уток, глухарей, кедровые орехи, ягоды, ельцовую икру. Я думаю, что папа ездил на Тунгуску не только добывать продовольствие для семьи, хотя это было немаловажно. Для него это был запах и вкус Родины, милые с детства, свои места, где он знал каждую тропинку. Там он был у себя дома. Потом и мама стала ездить вместе с ним. Она говорила, что для неё это был самый лучший отдых, никаких югов не надо.
Позже на Тунгуске появилось много народу, и любители, и штатные охотники. Иногда охотники из новых буквально столбенели, встретив на лесной тропе женщину, которая шла одна с ружьём на плече. Они изумлялись ещё больше, когда узнавали в ней Тамару Петровну, директора Киренского Дома пионеров, очень уважаемого в городе человека. Стрелять она умела, но ружьём пользовалась только в случае крайней необходимости. Она шла по лесу, сокращая дорогу, в то время как папа на лодке преодолевал очередной изгиб реки.
Бывало, что сплавлялись вместе на двух лодках, то есть мама так же, как и папа, шла самостоятельно в лодке на шесте.
Была поздняя осень. До конца отпуска оставалось несколько дней. Торопились, чтобы успеть, пока Тунгуску не схватит льдом. Спали мало. Или от избытка кислорода, или от усталости и недосыпания мама уснула, стоя в лодке и, конечно же, как стояла, так и упала в воду. Были уже глубокие сумерки. Ледяная вода прогнала прочь остатки сна. Мама гребёт руками и кричит папе:
- Отец, куда плыть-то?
- Вставай, тут мелко.
Хорошо, что близко было зимовьё. Растопили печь, мама согрелась, переоделась в сухое бельё, просушила промокшую одежду.
Папе нравилось ходить на Тунгуску с мамой. Пока он был занят промыслом, она готовила обед, чистила сети, теребила птицу, чистила рыбу, солила икру. Она научилась в кочевых условиях даже стряпать пирожки: заводила тесто и ставила в лодку, укутав чем-то тёплым. Когда на берегу варила суп, бросала туда крупные картофелины, из которых потом готовила пюре для начинки. Когда тесто подходило, оставалось причалить к берегу, развести костёр, налепить пирожков и поджарить.
Мне довелось оценить прелесть таёжной трапезы, когда я была уже взрослой. Мы с папой ездили на моторной лодке по ягоды от деревни Верхняя Карелина вверх по Тунгуске. Набрали ягод и двинулись в обратный путь. Папа предложил перекусить. Причалив к берегу, мы насобирали сухих веток, развели костёр. В жестяном закопченном котелке папа вскипятил воду, бросил туда заварки. Чтобы не терять времени, мы поставили котелок с горячим чаем в лодку и, оттолкнувшись от берега, несомые течением реки, не заводя мотора, поужинали прямо в лодке. Это был самый волшебный ужин: кругом тишина, покой, сказочная красота таёжных берегов и островов, заросших цветами; всплески рыбы на тихой глади воды; мокрая мордочка ондатры, вынырнувшей и зацепившейся за камыши; стая уток, пролетавших низко над водой, свистя крыльями.
Был такой год, когда на Тунгуске было много боровой птицы. Мама с папой консервировали тушёных глухарей в больших трёхлитровых банках. Это было объедение. Вкуснее трудно что-либо представить. Мы с Андреем тогда были студентами (я училась в Улан-Удэ в Институте культуры, Андрей в Академии гражданской авиации в Ленинграде). Андрей увёз с собой в Ленинград банку таких тушёных глухарей, чтобы угостить ребят-однокурсников. Для них это было экзотическое блюдо, от которого через 5 минут остались одни воспоминания. Андрей рассказывал им свои таежные истории, а также байки наших охотников, которые для городских ребят европейской части России, наверное, были диковинкой.