К моменту принятия Манифеста 19 февраля 1861 г. состояние свободы оставалось для большинства населения России непривычным, малопонятным и часто ощущалось скорее негативно.
Интересно, что почти никто не протестовал против свободы как таковой, исключая часть помещиков и православной церкви – что неудивительно, поскольку обер-прокурором Синода был Константин Победоносцев. Осененный его «совиными крылами», император Александр III, напуганный убийством отца, «подморозил» Россию. Но контрреформы 1880-х стали не откатом в ордынщину, а довольно вялой попыткой притормозить на пути к свободе. Да, крестьянам затруднили выход из общины – но не запретили же, не вернули крепостничество. И да, ухудшили систему образования, обкорнали земское самоуправление, ограничили независимость судебной системы. Провели несколько грубых и жестоких кампаний против иноверцев – сектантов, евреев (первая волна еврейских погромов в 1881 г.), удмуртских язычников («Мултанское дело»), алтайских бурханистов (побоище в долине Теренг). Позорно, мерзко – но общее движение России вперед не прекратилось, а только несколько замедлилось.
Важнее то, что «воля», по мнению многих крестьян, автоматически означала еще и равенство, которое понималось по-разному. Так, уже почти полтора столетия идут споры о том, кого крестьяне считали «кулаками». С точки зрения либералов, кулак – это сельский ростовщик или любой сельский житель, не работающий, а живущий спекуляциями и прочими неуважаемыми способами обогащения. Левые взяли на вооружение сталинское определение кулака как любого богатого крестьянина (что есть крестьянское богатство – непонятно; то ли дом под железной крышей, то ли десяток коров, то ли просто крепкие сапоги). В словаре Даля «кулак» - «Скупец, скряга, жидомор, кремень, крепыш; перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особ. в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обчетом, обмером; маяк орл. орел, тархан тамб. варяг моск. торгаш с малыми деньжонками, ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лен, пеньку, мерлушку, щетину, масло и пр. прасол, прах, денежный барышник, гуртовщик, скупщик и отгонщик скота; разносчик, коробейник, щепетильник». Словарь Даля издавался до 1917 г. (первое издание 1863 г.), так что он был свободен от большевистских политических определений. Но если вчитаться, то крестьянские определения кулака уже тогда были неоднозначными. Так, «денежный барышник» - ростовщик, т.е. однозначно нечестный, заслуженно неуважаемый в христианской культуре персонаж. Человек, который «живет обманом, обчетом, обмером» - тоже явно отрицательный тип, мошенник, преступник. А вот «сводчик в хлебной торговле» - тут сложнее: он предлагает свои услуги тем, кто не может найти сам покупателя или продавца; это необходимый в торговле тип, и получаемая им разница вполне законна. «Торгаш с малыми деньжонками, ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лен, пеньку, мерлушку, щетину, масло и пр.», «разносчик» и «коробейник» - тут вообще непонятно, что в их работе плохого. В нормальном обществе необходимы торговцы. Негативное отношение к ним – это неприязнь к любому труду, кроме крестьянского, а это – седая архаика, пережиток примитивных общин догосударственной эпохи. Негативное отношение крестьян к не-крестьянам, получается, существовало задолго до 1917 г., что делает понятным возможность сталинского раскулачивания и коллективизации.
В эпоху Великих Реформ не только постепенно повышалось благосостояние крестьян, но и неизбежно усиливалась социальная дифференциация на селе. К разбогатевшим односельчанам, не говоря уже о жителях соседних сел, отношение было очень разным – от уважения и признания лидерами общины до ненависти. Ненависть особенно усилилась после начала Столыпинской реформы 1906 г., когда вышедших из общины хуторян нередко избивали, грабили и жгли. Это был бунт принципиальных противников свободы против свободных людей. Те, кто восставал против соседей, желавших вольной жизни, после 1917 г. произвели настоящую аграрную контрреволюцию, восстановив общины и уничтожив самостоятельных хозяев. А ведь такой исход вовсе не был предопределен: сторонников и противников общины в последний предвоенный 1913 г. было примерно поровну. Победили противники - потому, что, получив винтовки и пулеметы, они использовали их не для защиты Родины, а для уничтожения хуторян и захвата их земель и имущества.
Сохранение общин было стержневой идеей подавляющей части русских революционеров – от «Земли и воли» до эсеров и анархистов. А сохранение общины – это обязательно насилие; таким образом, революционеры, были такими же врагами свободы, как принципиальные крепостники. В конце концов, революционный террор, начавшийся с выстрела Каракозова – это тоже война со свободой. Покушениями нигилисты хотели загнать Россию в светлое будущее насилием, а что это, как не война против свободы? Для понимания этого не надо даже вспоминать Сергея Нечаева и Петра Ткачева, открыто провозглашавших революционным идеалом установление террористической тирании сталинско-полпотовского типа. Врагами свободы стала и часть социал-демократии, назвавшая себя большевиками: в то время как меньшинство эволюционировало, переосмысливая марксистские идеи в сторону «государства всеобщего благосостояния», большевики, примитивизировав марксизм до предела, создали на его основе собственное учение, напрочь отвергающее свободу в любом виде.
Большевики, как известно, «работали» на рабочий класс. Внедряясь в профсоюзы и фабричные комиссии, они пытались превратить любое недовольство в насильственную акцию и придать ей политический контекст. При этом, как отмечалось выше, против несогласных применялось насилие (избиения не желающих бастовать рабочих, «снятие» других, в основном соседних, предприятий). Классический пример – Кровавое воскресенье: мирное шествие рабочих, желавших предъявить императору свои требования, усилиями левых провокаторов вылилось в кровавую бойню. Таким образом, борьба «пролетарских революционеров» была борьбой против свободы, и в первую очередь свободы рабочего класса.
Если среди рабочих и крестьян были развиты настроения против свободы, что говорить о царской бюрократии и дворянской верхушке? При этом борьба со свободой объединяла крайности – высокопоставленных чиновников, черносотенцев и революционеров. «Антиеврейская кампания в газетах с марта 1881 г. нарастала как снежный ком, натравливая нищее христианское население на еврея-чужака, такого же нищего и обездоленного. Начало заседания Центральной и 15 губернских комитетов по рассмотрению положения евреев в России, явно тенденциозных и заданных из центра, также показало обществу, куда можно, не беспокоясь о последствиях, направить свой гнев.
Этим воспользовались и властные круги в Петербурге, близкие к Победоносцеву и МВД. Они увидели возможность направления социального протеста массы обездоленного населения на евреев, оградив тем самым от нападок центральную власть. И это удалось. Даже руководство революционных организаций “Народная Воля”, “Черный передел” и пр. выпускает в этот период листовки с призывом бить “жидов”, рассчитывая, что еврейские погромы разбудят “спящий” народ и они плавно перерастут в революцию (именно после этого многие евреи порвали с революционными организациями народовольческого типа).
Наиболее дальновидные российские политики сразу увидели в еврейских погромах колоссальную опасность для общества.
Так председатель Государственного Совета граф Д.Сольский писал в докладной записке императору: “Каждый должен быть защищен от незаконных нападений. Сегодня это евреи. Завтра – это так называемые “кулаки”, которые с моральной точки зрения тоже евреи, хотя и православные. Затем это могут быть купцы и землевладельцы. Одним словом, если власти будут оставаться пассивными, мы можем ожидать в ближайшем будущем самых ужасных проявлений социализма”» (В.В.Энгель, Курс лекций по истории евреев в России. http://jhistory.nfurman.com/russ/russ001-8.htm).
Граф Дмитрий Сольский – человек гениального провидения. Его пророчество, как и поэтическое «Пророчество» Михаила Лермонтова, полностью сбылось. В рядах «Народной воли» и «Черного передела», призывавших «бить жидов», тоже было немало евреев, но это их не останавливало. Так же во время октябрьских событий 1917 г. и во время гражданской войны большевики, среди которых тоже было множество евреев, для привлечения озлобленных масс на свою сторону не брезговали антисемитскими призывами. Для циничных властолюбцев, отвергших мораль и отказавшихся от Бога (любого – и христианского, и еврейского) не существовало никаких нравственных норм и запретов.
Враги свободы вообще во многом похожи. Победоносцев, но мнению многих наблюдателей, был, по сути, «революционером наоборот». Георгий Флоровский считал его своего рода «народником», Сергей Витте – «нигилистом», а Николай Бердяев вообще сравнивал его с Лениным: «Победоносцев и Ленин представляли полярно противоположные идеи. Но есть сходство в их душевной структуре, они во многом принадлежат к одному и тому же типу. <…> Он был нигилистом в отношении к человеку и миру, он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной. „Человек измельчал, характер выветрился. Гляжу вокруг себя, и не вижу на ком взгляд остановить“. <…> Он не любил „дальнего“, человечества, гуманность, прогресс, свободу, равенство и пр. В чем же может быть сходство с Лениным? Ленин тоже не верил в человека, и у него было нигилистическое отношение к миру. У него было циническое презрение к человеку, и он также видел спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах. Как и Победоносцев, он думал, что организовать жизнь людей можно лишь принуждением и насилием. Как Победоносцев презирал церковную иерархию, над которой господствовал, так и Ленин презирал иерархию революционную, над которой господствовал, он отзывался о коммунистах с издевательством и не верил в их человеческие качества. И Ленин, и Победоносцев одинаково верили в муштровку, в принудительную организацию людей, как единственный выход» (Н.Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма (1937) // Глава VI, 5. Интернет-версия). Жестче всего его охарактеризовал видный деятель Конституционно-демократической партии (кадетов) партии В.Обнинский: «[Победоносцев -] злой гений России <…> беспринципный бюрократ, неверующий глава духовенства, развратный страус нравственности, подкупной ревнитель честности. Главный виновник разложения православной церкви» (Обнинский В.П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II-го - Eberhard Frowein Verlag, Berlin, [1912], стр. 12). Если в этой тираде заменить «духовенство» на «революцию», а «церковь» - на «большевистскую партию», получится идеальный портрет Ленина.
С реакционной частью истеблишмента все ясно, как и с крайними революционерами. Но вполне честные и достойные люди во власти, а таких было немало, тоже в большинстве своем не принимали свободы, боялись ее. Проводя попечительскую политику - принимая законы о социальном обеспечении рабочих, ограничивая рабочий день, труд женщин и малолетних, пресекая произвол фабрикантов, царское чиновничество постоянно ограничивало права рабочих на самоорганизацию. Поэтому закончился крахом смелый эксперимент, получивший название «зубатовщина», или «полицейский социализм» («полицейский» - потому, что проблемами рабочего движения профессионально занималось МВД). Напомним, что «зубатовщина» - это концепция рабочей политики, разработанная начальником Московского охранного отделения Сергеем Зубатовым.
«Речь шла не просто о попытке «увести» рабочих из-под влияния революционеров, сохранив тем самым государственную стабильность и предотвратив революцию. И не только об улучшении материального положения рабочего класса, расширении их социальных и экономических прав в целом. И даже не только о создании профессиональных организаций по типу тред-юнионов, о которых Зубатов много читал.
И первое, и второе, и третье действительно соответствовало деятельности Зубатова. Но он стремился к большему – к созданию реально работающей в российских условиях того времени, стабильной, низовой системы самоорганизации общества, которая могла бы органично сосуществовать с сильной самодержавной властью, дополняя и обогащая бюрократическую вертикаль. <…> Основная идея Зубатова была проста – власть должна взять на себя функцию защиты социальных низов, в первую очередь, рабочего класса. <…>
Великий князь Сергей Александрович одобряет предлагаемые Зубатовым меры. В первую очередь, симпатию великого князя вызывает идея попечительства власти над рабочими. Стремление выстроить определенную систему попечительства над рабочими, их «охрану» и от разрушительного действия социалистической пропаганды, и от самодурства фабрикантов, вообще было свойственно Зубатову. Так, правитель канцелярии министра внутренних дел Д.Н.Любимов писал в своих воспоминаниях о Московском охранном отделении: «В Москве по воскресеньям весь день охранное отделение было открыто. По очереди дежурили чины отделения, принимали прошения, разъясняли рабочим их права, выдавали иногда пособия, принимали на себя различные хлопоты по устройству рабочих».
После непродолжительной негласной подготовки в 1901 г. рабочие Москвы подают московскому обер-полицмейстеру заявку на создание общества взаимопомощи. Так возникает первое «зубатовское» общество - «Общество взаимопомощи рабочих механического производства». Затем в 1901-1902 гг. под контролем Московского охранного отделения возникли Совет рабочих механического производства Москвы, Общество взаимной помощи текстильщиков. Аналогичные общества были созданы среди ткачей, булочников, табачников и других профессий. В этих обществах состояло не менее 1,8 тыс. человек. Все они были объединены в Совет рабочих г. Москвы.
По инициативе Зубатова для рабочих этих обществ были организованы публичные лекции – по воскресеньям, в здании Исторического музея их читали известные экономисты, профессора И.Х.Озеров, В.Э.Ден, А.Э.Вормс, А.А.Мануйлов, В.И.Анофриев, Н.Ф.Езерский и другие. Озеров же составил для рабочих проект устава общества. <…>
Помимо Москвы Зубатов развернул активную деятельность на юге и западе тогдашней России – в Минске и Одессе. Здесь главной революционной силой была еврейская рабочая партия – Бунд. Зубатов применил ту же технологию – и вот уже не Бунд, а Независимая еврейская рабочая партия, руководимая Зубатовым посредством переписки, возглавляет местное рабочее движение, основанное на принципах мирного сопротивления фабрикантам и отрицания революции.
В начале осени 1902 г. по инициативе нового директора Департамента полиции А.А.Лопухина, знавшего Зубатова по временам своей службы в Московском окружном суде, и при согласии нового министра внутренних дел В.К.Плеве Зубатов перешел с должности начальника московской охранки на должность руководителя Особого отдела Департамента полиции. Он переезжает в Санкт-Петербург, где также организует рабочие организации по типу московских. Первой из этих организаций в ноябре 1902 г. стало «Общество взаимопомощи рабочих механического производства г. Санкт-Петербурга». В конце 1902 г. в состав этого общества вошел священник Георгий Гапон, который позднее, уже после отставки Зубатова, возьмет дело руководства обществом в свои руки.
Между тем, над Зубатовым и проводимой им политикой сгущались тучи – в лице недовольных фабрикантов и министра финансов Сергея Юльевича Витте. Кроме того, в июле 1903 г. организованная зубатовцами мирная демонстрация в Одессе переросла в огромную стачку, вышедшую из-под контроля, которая охватила весь юг Империи. Это вызвало резкое недовольство министра внутренних дел В.К.Плеве. <…>
Общества же, созданные Зубатовым, продолжают существовать сами по себе, уже без руководства со стороны полиции, хотя вроде бы и под ее контролем (мнения о степени участия в деятельности обществ различных государственных структур, начиная от градоначальников и заканчивая министром внутренних дел, сильно разнятся). Спустя два с небольшим года – 9 января 1905 г. – столичное общество под руководством Гапона проведет рабочую демонстрацию, расстрел которой обычно считается началом Первой русской революции» (Л.Ульянова «Сергей Зубатов: «полицейский социалист» или левый консерватор?». Русская iдея (cайт консервативной политической мысли), 30.11.2015).
Зубатов был искренним сторонником улучшения жизни трудящихся без революционных потрясений. При этом он отрицал необходимость движения России в сторону конституционно-демократической, европейской модели развития, отстаивая славянофильские принципы «народного монархизма». В этом смысле Зубатов опять же был близок к Победоносцеву – с той существенной разницей, что он, в отличии от безразличного к людям обер-прокурора Синода, лично делал для рабочих очень много доброго, и только в самых крайних случаях «тащил и не пущал».
В результате Зубатов и его движение оказались меж двух огней: против них боролись либералы, опиравшиеся на мощную группировку министра финансов Витте, и консерваторы, для которых даже идея попечительства монархии по отношению к рабочим представлялась чрезмерно либеральной.
Упоминавшийся выше выдающийся предприниматель Сергей Иванович Мальцов тоже деятельно сочувствовал трудящимся и делал очень многое для улучшения их жизни. Еще в крепостное время, в 1853 г., он стал крупнейшим землевладельцем России: его земли располагались на обширных территориях центральных регионов, где ему принадлежали не только пашни, но и хрустальная фабрика, несколько стекольных, сахарных и металлургических заводов. Он создал на своих землях не имевшую аналогов в России промышленную империю - Мальцовское промышленно-торговое товарищество.
«В его ведении были семейные и построенные лично им металлургические, чугунолитейные, вагоностроительные, потом стекольные, фаянсовые, лесообрабатывающие, бумагопрядильные, сахарные, пивоваренные предприятия и много-много других подсобных производств. Первые паровозы, вагоны и рельсы для Николаевской железной дороги поставлялись именно с мальцовских заводов, а первые паровые двигатели для пароходов помнили станки мальцовских мастеров и рабочих. <…>
Проезжающие мимо путешественники, конечно, не могут надивиться уровню и образу жизни «мальцовских». Один из них писал, как заметна разница между хотя бы домами рабочих и домами крестьян соседних уездов. «Особенно хороши постройки рабочих при самих заводах и фабриках: тут невозможно встретить дом с продавленной крышей или покосившийся набок». Например, село Дятьково (в Брянском уезде), центр хрустальной промышленности Сергея Мальцова, «похоже, скорее всего, на уездный городок средней России: улицы широкие и ровные, дома или каменные двухэтажные, или же чистенькие и довольно красивые, чаще всего деревянные одноэтажные домики». <…>
В заметках «Америка в России», опубликованных в 1882 г., В.И.Немирович-Данченко пишет о промышленном районе Сергея Мальцова так: «Здесь была если не Америка, потому что здесь не было того оживленного индивидуального развития, какое характеризует Америку, то своего рода Аркадия: население жило здесь, не заботясь о завтрашнем дне, и не опасалось никаких невзгод… Что такое другие наши заводские районы? Рассадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего.
Приезжайте сюда, вы не встретите ни одного нищего, а пьяные разве в Людинове попадутся вам, да и то редко. Это не вырождающееся поколение, каким является население окрестностей, это – люди сильные и сытые». <…>
Мальцов инициировал и создание первого в России ссудно-сберегательного товарищества, которое обеспечивало производство вещей, необходимых в быту рабочим и их семьям. <…>
Заботился Сергей Иванович и об условиях труда своих рабочих. Еще когда в России, да и в других странах, рабочий день длился больше 14 часов, у Мальцова работают по 10-12, а на трудных работах устанавливают восьмичасовой день. <…>
Вообще, по уставу товарищества Мальцова, 25% прибыли, если она получена сверх 6-процентной нормы, отдавалось в награду служащим и рабочим. <…> Молодежь училась во всех местах «вотчины» в школах, в Людинове, например, уже в 1876 году открыли «пятилетку» - техническое училище, где обучали рисованию и черчению, химии и механике. Сразу же за этим училищем построили еще несколько в других местах, не говоря уже о двухклассных школах при церквях. В Дятькове, тогда столице мальцовской империи, находился дом хозяина. А из окон особняка на другой стороне дороги виделись трехэтажная школа и больница на 50 больных. Там могли лечиться и родственники рабочих. <…> В каждом заводе побольше есть врач и госпиталь, в котором число кроватей - от 10 до 50, смотря по необходимости. Провизор живет в Дятькове. В Людинове и Дятькове находятся большие аптеки. <…> В старости рабочим выдавали пенсии, вдов и сирот «генерал» тоже брал на попечение. Также заботился хозяин и о всей семье, если она теряла кормильца. Из больничной кассы, учрежденной Мальцовым, выдавались деньги рабочим, которые заболевали. Ну а если болезни заканчивались смертью, то вместо «больничных» оплачивались уже похороны. Выдавали деньги и на свадьбы» (Кира Магид «Социально ответственный капиталист, опередивший время. Сергей Иванович Мальцов». Филантроп - электронный журнал о благотворительности, 01.03.2010).
Воистину «русская Америка»! Но, несмотря на всю свою экономическую мощь, империя Мальцова погибла. До сих пор идут споры: были ли ее гибель вызвана несовместимостью ее цивилизованного, европейско-американского уклада с архаическими реалиями российской действительности – или же империя рухнула, поскольку оставалась осколком крепостничества в море бурно развивавшегося капитализма?
«По мнению исследователя А.Субботина, «с конца 1870-х годов разные причины подорвали деятельность Мальцовских заводов, которая не была согласована с новыми условиями русской экономической жизни. Так, с проведением сети железных дорог стали открываться другие, однородные с Мальцовскими, заводы, которые стали посылать по этим дорогам свои товары на те же рынки, на которые посылали свои изделия и Мальцовские заводы. Потом открылся доступ иностранным изделиям. Вследствие этого механическое дело на Мальцовских заводах стало давать убыток, потому что оно было сопряжено со стремлением делать все из русских материалов. <…> Для поддержки дела пришлось образовать акционерное товарищество, но и при нем убытки продолжались, росли казенные долги, так что заводы на время передавались в казенное управление, которое одни заводы, второстепенные, закрыло, а на главных сократило работы, после чего часть рабочих разошлась в другие районы, а из оставшихся значительная часть работала по 2-3 дня в неделю, чтобы всем хватило работы. Население от уменьшения заработка стало приходить в упадок».
Как бы там ни было, 28 августа 1885 г. дело было передано в ведение казны. При переходе в казну имущество Мальцовского торгово-промышленного товарищества было оценено в 16 миллионов рублей. На этот момент Товарищество должно было казне 3,3 миллиона рублей. Но за четыре года внешнего управления долг только вырос до 7,5 миллиона рублей, что и не удивительно при высоком уровне воровства в среде бюрократии. Великий русский писатель Лев Толстой, побывавший в 1885 году в Дятькове, писал своей жене о Мальцове, что он «…находится в страшном положении. Дело громадное, требуется сотни тысяч. Рабочих 100000, требующих работы, и денег нет…»
6 апреля 1888 г. Мальцовское промышленно-торговое товарищество было признано несостоятельным. Англичане предлагали царскому правительству 30 миллионов рублей за весь мальцовский район. Однако чиновники, у которых глаза разгорелись от близости крупных хищений, оценили район в 40 миллионов, и сделка не состоялась. Упадок мальцовского округа продолжался до 1893 года. Затем в связи с расширением железнодорожного строительства правительство решило возобновить сталелитейное и механическое производство в округе» (Павел Федоренко «Человек, опередивший свое время - Сергей Мальцов» https://delovoymir.biz/chelovek-operedivshiy-svoe-vremya-sergey-malcov.html).
«В новое дело Мальцев вложил более 2 млн рублей, рассчитывая на обещанные ему правительством долгосрочные заказы, которые только и могли покрыть все основные затраты. Но эти расчеты не оправдались, хотя особая комиссия, осматривавшая заводы и испытывавшая качество стали и других материалов, дала самый благоприятный отзыв. Заменивший П.П.Мельникова на посту главноуправляющего путей сообщения граф В.А.Бобринский решил: нет никакой нужды заказывать паровозы в России. Контракт с Мальцевым не был возобновлен. Огромный оборотный капитал мальцевских заводов, вложенный в это дело, лопнул, а рабочие, учившиеся на постройке первых 50 локомотивов, оказались выброшенными на улицу. Сверх всех бед Моршанско-Сызранская дорога, приняв паровозов на 500 тыс. рублей, из-за банкротства не уплатила денег вовсе. К этому добавилось запрещение мальцевских денежных записок, ходивших во владениях Мальцева наряду с деньгами, что вызвало необходимость их срочного выкупа на 638 тыс. рублей. Все это послужило главной причиной первых затруднений мальцевских предприятий. В целом, на мальцевских заводах было сделано до 400 паровозов и до 12 тыс. вагонов, и дело это, писали русские экономисты, могло бы, совершенствуясь, окончательно вытеснить заграничные паровозы и вагоны, если бы не поспешность Бобринского в решении вопроса» (М.Л.Гавлин. «Российские предприниматели и меценаты», городской сайт Людиново).
Получается, что Сергей Мальцов стал жертвой сразу нескольких стихий: произвола и алчности царских бюрократов (вспомним Николая Путилова), жадности и безнравственности родных (вспомним Савву Морозова), зависти «Тит Титычей», инертности собственных управляющих и собственного слабого умения работать в жестких рыночных условиях.
***
Таким образом, свежий ветер свободы, дувший над Россией с 1861 по 1917 гг., далеко не у всех вызывал радость. Сторонники свободы встречались среди крестьян и рабочих, интеллигенции, чиновничества и буржуазии, и с течением времени их становилось все больше. Либеральное и земское движение, вынудившее царскую власть принять конституцию, узаконить демократические свободы и созвать Государственную Думу, усиливалось, однако не успело стать доминирующим в общественной жизни и политике. Реакционеры-обскурантисты оформились в черносотенные движения опирались на довольно сильную поддержку в элите. Значительная часть образованного класса примкнула к движению против свободы с другой стороны – уйдя «в революцию». Часть либералов, отстаивая свободу, самоубийственно заигрывала с ее врагами, подобно Павлу Милюкову, заявлявшему, что «слева у нас врагов нет». Против свободы действовали и многие ее активные сторонники – наподобие Саввы Морозова, пытавшиеся таким образом шантажировать реакционную бюрократию. Неоднозначную роль сыграли и искренние сторонники улучшения жизни трудящихся из числа бюрократии типа Зубатова, и предприниматели вроде Мальцова. Они считали, что достичь справедливости можно путем попечительства над трудящимися, что само по себе благородно и похвально. Однако постоянная забота превращает подопечных во взрослых детей, не желающих и не способных самостоятельно мыслить и принимать решения, перекладывающих ответственность на начальство. Они из самых лучших побуждений тормозили освобождение народа, считая, что сытый и довольный раб – это и есть свободный человек. И так же считали (точнее, чувствовали) очень многие крестьяне и рабочие, что неудивительно, учитывая их образовательный и культурный уровень. Эти чувства часто приводили их в ряды экстремистов, лидеры которых требовали слепого повиновения, т.е. выступали в роли священников, чиновников и крепостников в одном лице. Эти «товарищи» грамотно жонглировали призывами к свободе, будучи самыми ярыми ее врагами.
Великие Реформы в России - это тот же процесс перехода от Старого Порядка к Новому, каковой имел место в Европе, правда, начавшись на Западе несколько раньше. В России процесс обретения свободы оказался затрудненным по сравнению с Европой по ряду причин. Первая – это копившееся в течение нескольких столетий отставание от западных соседей в культурном, бытовом, техническом, образовательном и нравственном отношении. Вторая – мощнейшее наследие ордынского ига, породившего привычку к несвободе и даже принятие ее как идеала («православие-самодержавие-народность»). Третья – это все, связанное с церковью: византийская «симфония» РПЦ с властью, разгром обновленческого движения в церкви в XVII веке и, как следствие, превращение ее в инертный и в основном реакционный общественный институт. В Европе протестантизм был могучим инструментом модернизации общества; даже католицизм после Контрреформации превратился в сильнейший инструмент социальной и правовой защиты «униженных и оскорбленных», в эффективное орудие развития образования и культуры. В России же в судьбоносные десятилетия Великих Реформ церковь в целом оставалась пассивной, а ее энергичное меньшинство противодействовало реформам.
Тем не менее Великие Реформы стали единственным периодом в истории России, когда она быстрыми темпами преодолевала многовековое отставание от Европы, и в конце этого периода вплотную приблизилась к самым развитым странам. Если в более ранние эпохи «рывки» России по преодолению отсталости (при молодом Иване IV, Петре I и Екатерине II) затрагивали преимущественно военно-техническую сферу и культурно-бытовой уровень элиты, то Великие Реформы, хоть и в разной степени, положительно отражались на жизни всего населения огромной страны.
Поразительно, но в России переход от Старого Порядка к Новому был гораздо кровавым, чем в более развитых странах: в Англии, Франции и британских колониях, ставших США, он начался с жесточайших гражданских войн (США пережили еще и войну за освобождение рабов); Европу вытолкнули из Старого Порядка наполеоновские войны и волна революций 1848 г. А ожидавшаяся очень многими (от Победоносцева до Маркса) новая Пугачевщина в России не состоялась; необъяснимый каприз Истории позволил ей относительно спокойно пройти путь модернизации – для того, чтобы получить беспримерную катастрофу 1917 г. с последовавшей гражданской войной. Может быть, дурные силы копились все это время, не находя выхода, и затем вырвались на волю, подобно озверевшим джиннам из бутылки?
Как бы то ни было, Великие Реформы продемонстрировали, что Россия, при всех ее особенностях, была, есть и остается европейской страной, и общие для Европы законы исторического развития действуют в нашей стране так же, как во всех прочих. С другой стороны, тотальный крах реформаторского курса в 1917 г. показал, что не преодоленная в полной мере отсталость, вкупе с не избытым ордынским наследием, делают европейское развитие России менее уверенным и более зыбким, что в странах Европы.