– Катюша, кушай быстрее, – подгоняла я внучку.
Катюша возила ложкой по тарелке:
– Зачем ты меня торопишь?
– У меня важная встреча. В одиннадцать я должна быть у нотариуса.
Я чувствовала себя разбитой. Бессонная ночь давала знать о себе. Плюс тревожное напряжение, которое не покидало меня после разговора со стариком на набережной. К этому примешивался страх, что как только вступлю во владение тётушкиной собственностью, моя жизнь изменится. Хотя, она изменилась ещё в то день, когда получила письмо от двоюродной сестры мамы: «Мне осталось недолго – неделя-другая. Своё имущество завещаю тебе. Прошу, не отказывайся. Я очень виновата перед тобой и Таней, Царствие ей Небесное. Не писала раньше, боялась, что приедешь, начнёшь жалеть. И разговора боялась. Мою исповедь получишь у нотариуса. Ключи от квартиры возьмёшь у Люси. Ты должна помнить мою соседку из тридцать второй квартиры. Она сейчас присматривает за мной. И прости меня за всё». Вот так, без «здравствуйте-до свидания», – несколько строк, написанных неровным старческим почерком. Я даже покрутила конверт в руках: а вдруг ошибка? Но письмо было адресовано мне.
Сразу вылетела к тётке. Она уже никого не узнавала. При моём появлении ненадолго открыла глаза: «Это ты?» – попыталась улыбнуться, дёрнулась и застыла. «Света тебя очень ждала, – плакала у меня на плече Люся, – звала постоянно». Мне нечего было ей сказать. После похорон вернулась домой: до пенсии оставалось доработать несколько месяцев. И всё это время думала, что делать дальше. Было ещё две племянницы, с которыми, в отличие от меня, тётка общалась. Почему она сделала выбор в мою пользу? Сомнения развеяла дочь:
– Можешь отказаться. Но раз Светлана Егоровна просит, значит, есть на то причины. Ты их поймёшь позже.
Так ничего и не решив, я с внучкой улетела в Крым.
– Кто такой нотарирус? – Катюша отодвинула кашу.
Я принялась объяснять.
– А меня куда денешь?
– У тёти Люси оставлю. Или, если обещаешь посидеть тихо, возьму с собой.
– Лучше бы к деду Степану отвела. Я бы с Равом поиграла.
– Мы же не знаем, где живёт Степан Ильич, – мой голос дрогнул. Я боялась новой встречи.
– Тогда с тобой, – Катюша быстро собралась.
Нотариус, женщина примерно моих лет, проверив документы, зачитала завещание, сухо разъяснила права и обязанности.
– Исполняя волю наследодателя, я обязана вручить вам пакет, – юрист протянула мне большой свёрток с сургучными печатями. – Ваша родственница настояла на дополнении завещания, приобщив к нему это.
Она сняла очки, отложила в сторону.
– По закону я не обязана проверять вложение. Светлана Егоровна очень просила меня ознакомиться с ним. Я не читала всего, но суть уловила.
От проникновенности её тона по спине побежали мурашки: «Что же такое в этом пакете?»
– Я многим обязана Светлане Егоровне. Мои дети появились на свет благодаря её стараниям и помощи. – Глаза женщины, лишённые защиты, повлажнели. Она протянула руку к фотографии в рамочке, стоящей на столе: – Вот. Это последний звонок в школе. Сейчас дети заканчивают университет.
На снимке близнецы, юноша и девушка лет семнадцати, обнимали маму. Лица у всех сияли. Я знала, что тетя после десяти лет работы терапевтом переквалифицировалась в акушера-гинеколога. Мама радовалась за неё: «Наконец-то, Света нашла своё призвание!»
– Не судите тётку строго и поставьте свечку за упокой её души, – напутствовала меня нотариус, вернула очки на место, опять превратившись в служителя закона.
–За упокой души – это как? – спросила внучка, когда мы покинули кабинет.
Стремление Катюши понять то, что она не понимала, радовало меня, но вопросы иногда ставили в тупик. Сейчас был именно тот случай. Да и разговаривать мне совсем не хотелось. К счастью, внимание Катюши привлёк мальчик с маленькой собачкой:
– А у моего деда Степана тоже есть собака. Большая, – она развела руки, показывая размер.
Накормив внучку обедом, уложила её на сон-час:
– Если не поспишь, вечером быстро устанешь. И гулять не сможешь: сил не будет!
Катюша засопела на диване, а я вскрыла пакет. Толстая тетрадь в клетку пополнялась записями не один день. Некоторые страницы были склеены между собой. На первом листе как предисловие: «Я не пытаюсь оправдать себя. Скорее, хочу понять, почему сломала жизнь нескольким людям. В том числе и себе. Прости меня, если сможешь».
Исповедь тётушки начиналась словами: «У меня тоже был курортный роман». Значит, я правильно предположила, почему мама не хотела ехать в Крым – боялась столкнуться с прошлым. «Разница лишь в том, что не я была в роли курортницы, а он, – читала я дальше. – Мой возлюбленный оказался женатым человеком, но об этом я узнала позже, когда написала ему, что беременна. В мой адрес прилетело столько обвинений и оскорблений, что до сих пор вспоминать тошно. Такими словами обзывают падших женщин. А в конце письма приписка: «Не затягивай, иди в больницу. Телеграфируй, если нужны деньги. Целую. Саша». Такого лицемерия я не встречала больше никогда в жизни. Вот так просто: шл*ха, иди в больницу и тут же – целую». Я побоялась оставить ребёнка, на матерей-одиночек смотрели осуждающе. Наверное, именно тогда я и сломалась: озлобилась, стала ненавидеть всех мужчин».
Катюша причмокивала губами во сне. Я перелистывала страничку за страничкой. Текст не делился на абзацы, как будто тётушка излагала всё на одном дыхании, забыв про правила русского языка. «Видеть Танькны светящиеся от счастья глаза было невыносимо. Я завидовала сестре. Мало того, что моложе меня, так ещё и красивая, всегда весёлая, и такого парня отхватила. Таня не плакала, когда милый не пришёл один день, второй, третий… поникла, скукожилась. О том, что лейтенантик с мальчишкой записку присылал, я молчала – выкинула в мусорное ведро и забыла. Нет, не забыла. Усмехалась про себя: «Долго будешь ждать!» Через неделю Таня собралась и уехала домой. Что ты должна будешь появиться на свет, я узнала только осенью. Смелость, с которой Таня решила родить вне брака, разозлила меня. Она не должна была этого делать! Мне хотелось, чтобы всем вокруг было плохо, раз плохо мне: та операция лишила меня возможности стать матерью. Приехала к вам на Урал с кучей подарков, держала тебя на руках, а сама думала: «Хоть бы с тобой что-то случилось» и тут же прикусывала себе язык: «Не дай Бог!» – я не желала тебе зла.
У меня на глазах выступили слёзы: бедная тётушка. Она искренне и правдиво писала про свои чувства, и я поражалась, как человек мог столько лет жить с таким негативом в душе. «Когда я случайно встретила твоего отца на набережной, он помогал женщине скатить коляску со ступенек. В этот же день, злорадствуя, отправила телеграмму Тане: «Живёт, и в ус не дует!» Больше я его с ребёнком и той женщиной не видела. Возможно, он просто кому-то помог. Я, понимая, что неправа по отношению к твоей матери и тебе, ничего не могла с собой поделать. В минуты раскаяния приходило желание всё изменить. Но было страшно: страшно сказать правду, страшно потерять сестру… Хотя, и так её потеряла. Таня долго мне писала, рассказывала о своей жизни, о тебе. А мне казалось, что она хочет причинить мне боль: «Тебе не дано счастья материнства», – виделось мне в каждом слове. Я перестала отвечать на письма: было стыдно делать вид, что всё нормально. Потом накатила волна любви к тебе, и я позвала вас в гости. Ты помнишь, что из этого не вышло ничего хорошего, но не знаешь причин. Я опять встретила твоего отца. Он каждый вечер сидел на набережной, как и обещал в записке. И ты, и он были для меня немым укором. Но его я достать не могла, а на тебя изливала своё раздражение».
Тогда я ничего не сказала маме, что отношения с тётей Светой не сложились. Не хотелось расстраивать. И только на вопрос: «Поедешь к ней ещё?», резко ответила: «Нет!».
«Вину перед вами и собой я искупала в работе. Благодарности счастливых рожениц компенсировали мне собственное одиночество», – дальше шло длинное повествование о сложных случаях родовспоможения. Светлана Егоровна открылась для меня с новой стороны: она не боялась брать ответственность на себя, быстро принимать решения, смело действовать в нестандартных ситуациях. Меня не покидало ощущение, что я читаю про двух абсолютно разных людей.
«А по ночам я плакала в подушку. Жизнь казалась никчёмной. Я никому не нужна. Родственников много, а мне не хватало Тани. В тот день, когда она ушла из жизни, я поняла, что изменить уже ничего нельзя. Написала завещание и стала ждать, когда встретимся с любимой сестрёнкой на том свете».
На последней странице было выведено: «Так и не поняла…»
Сидела опустошённая, раскачиваясь из стороны в сторону. Пиликнувший телефон вывел из состояния ступора. Дочка сообщила, что на пленэре за городом: «Как только доберусь до дома, посмотрю альбомы». Пальцы пробежались по клавиатуре: «Хорошо».
Не покидало ощущение, что что-то упустила. Я ещё раз перелистала тетрадь. На внутренней стороне задней обложки мелкими буквами был написан адрес. «Может быть, тётушка случайно записала его сюда?» – пыталась обмануть себя я, уже зная, кому он принадлежит.
Опять блюмкнул телефон: «Зачем тебе бабушкина фотография?» Ответила: «Можешь не торопиться. Всё объясню позже».
В висках пульсировала боль не давая сосредоточиться. Что не стыковалось. «А ведь тётушка, оставляя завещание, не обо мне думала, – она откупалась от собственной совести, – осенило меня. – Адрес, записанный как бы невзначай простым карандашом, не даёт никакой информации»,– я взволновано ходила по комнате. Даже после смерти тётка продолжала играть в свои игры.
«Мы не будем ждать вечера. Как только проснётся Катюша, пойдём к старику, – думала я. Называть его по имени-отчеству не хотелось, а к тому, что у меня есть папа нужно было привыкнуть. – А если бы вчера внучка не захотела погладить собаку?» Я судорожно вздохнула от такой мысли. Всё было взаимосвязано. И всё имеет логическое завершение, даже день истины.
Н.Литвишко
Это продолжение рассказа Когда солнце садится в море
Приношу извинения всем читателям первой части, я кое что в ней изменила, чтобы не нарушать логику повествования.