Москва- москва-москва-Ярославль. Поезда-вагоны-люди-зелёный байховый чай ржд.
Родной город встретил серым небом – рыхлым, с набитым пузом, словно брюхатая водянкой старуха.
Бросил жетон в щёлку турникета, побежал вниз, в самое глубокое метро в мире. В самое старушечье метро в мире. В самое - не самое.
Час пик размазался, растворился, затих. Поезд в сторону юго-запада наполнился едва наполовину. Все люди в вагоне сидели. И я сидел.
Старухи, сморщенные бесполые человечки в серых куртках, светлых пуховиках, в тёмно-синих пальтишках, в облезлых меховых воротниках, в нелепых пуховых беретах, вязаных шапках, платках, перегидрольные, седые, лысые. Старухи.. И даже девушка лет двадцати пяти – двадцати восьми в синем полупальто, с укороченным каре, в черепаховых очках – старуха. Старуха, вернувшаяся в прошлое, возвратившая себе белизну кожи, прозрачность глаз и полнокровность губ. Сжалась вся в бесформенный комок, ссутулилась над своей электронной книгой, над своим телефоном, над бесплатной газетой. Живёт для того, чтобы постареть, чтобы получить пенсию и умереть. И старуха рядом - лет тридцати пяти в пуховике едко-бежевого цвета: тусклые глаза, вялые волосы, вся фигура, как мякиш, над которым с лёгкостью властно время. Надавит и раздавится, станет плоской, замрёт под деревом, под стуком молотка о гвозди, под грохотом падающих комьев земли.
И между старух хрящеватый, в лыжных штанах и чёрной куртке, с покатым тазиком лба, мужик – перечитывает в сотый раз рекламу на стенах. Лицом – вылитый путин, или его покинутый младший брат близнец.
Я смотрю на путина, я смотрю на старух. Почему я сам не старуха? Мне уже 32 года. А сам сижу, ухмыляюсь, разглядываю людей, и себя в отражении, и думаю, что я молод, что так лёгок, что ветер может подкинуть меня в самый вверх, что я не разучился летать.
Откуда в голове эта безосновательная уверенность, откуда во мне столько заблуждений?
Наверное, это всё дорога.
А сегодня снова в путь.
