Ожидание.
Он искал её, слушая чужие шаги, заглядывая в незнакомые лица, пересматривая афиши города. Кто она? Почему впустила его избитого в свою, пусть и съёмную, квартиру и почему ушла?
Она боялась одиночества? Нет, это он не мог дышать, оставаясь один на улицах города. Что заставляло его двигаться? Ожидание?
Ожидание встречи похоже на рассвет, пробирающийся тонкими лучами сквозь тучи, нахмурившиеся отчего-то именно поутру. Ожидание напоминало морской бриз, откуда-то взявшийся в нестерпимую жару, усиленную смердящими в пробках автомобилями. Лёгкий ветерок точно заигрывал с растерянными от невозможности что-то изменить, кипящими вместе с машинами, людьми и с ним, устало бредущим по запылённым тротуарам.
Ожидание вкрадчиво нашёптывало ему мелодию её голоса и строки её стихов, растворялось в сладком кофе, которое он пил чашку за чашкой, чтобы не потерять вкуса и запаха надвигающейся встречи. Он не знал, когда она произойдёт, но верил, что всё случится так же неожиданно, как и те события, в водовороте которых он существовал несколько дней...
Он тогда долго простоял у окна в её квартире, пытаясь собрать мысли, которые не поддавались его природному прагматизму. Они суетились по кухне, не давая снова и снова перечитывать письмо, оставленное для него. Они передвигались по улице, там внизу, где затихли её шаги. Или это очнулся город, в котором растворилась она и её одиночество?
Она ушла, но остался аромат духов, тапочки, напоминающие одинокие островки или забытые шлюпки в океане комнаты...Сколько он простоял - минуту? Час? За окном забрезжил рассвет, прогоняя утренние холодные сумерки прочь, и он, решившись, наконец, набрал номер друга.
- Лёха, это Виктор. Ты знаешь, кто написал «В радужке глаз голубых океан…»?
Лёху, видимо, звонок выдернул из глубокого сна. Он что-то буркнул в ответ, обозвал Виктора «идиотом» и повесил трубку.
Когда в трубке раздались гудки, Виктору показалось, что кто-то противным тонким монотонным голосом объясняет ему, глупому, что окружающим нет никакого дела до того, кто написал эти строки. Город просыпался, отрыгивая ночные кошмары в предутренней агонии пробуждения, и ему, городу, было всё равно, что потерял в нём Виктор.
Он не помнил, как позвонил Стасу, и тот принёс ключи от квартиры и "освободил его", как спускался в подъезде по лестнице, как открылись перед ним тяжёлые двери подъезда, и старуха ругнулась, шамкая полубеззубым ртом: "Посторонись, чучело. С утра глазья-то водкой залил..."
И плюнула ему вслед...
Свежий утренний ветер осторожно пошевелил его волосы и вдруг резким порывом поднял в воздух старую газету и швырнул её Виктору под ноги. Тот невольно опустил глаза, и сердце, до этого успокоенное прохладой улицы, подпрыгнуло, ударилось о грудную клетку, отскочило мячиком к горлу и перекатилось тяжёлым комком вниз, застряв где-то на уровне желудка.
На затоптанной ногами прохожих газете он увидел её лицо. Строчки, из которых хоть что-то можно было бы понять, расплылись на размокшей от дождя или от многих дождей бумаге.
Название газеты и её фото, ах, да ещё имя – всё, что теперь принадлежало ему. Он решил, что найдёт её.
Именно в этот момент ожидание встречи серым юрким воробьём выпорхнуло из кустов, радостно чирикнув: "Жди, жди..." и улетело в том самом направлении, где только что по дорожке сквера под большим сиреневым зонтом, удаляясь всё дальше и дальше от дома, шла Наташа.
А за ней подпрыгивая и непрерывно о чём-то тараторя, бежало её одиночество.
Предчувствие.
Она проснулась от шума дождя за окном. Форточка надрывно скрипела под порывами ветра, завывающего на улице. Опять гроза, опять.
Одиночество, свернувшееся клубком у её ног, лизнуло холодным влажным воздухом высунутые из-под одеяла стопы.
- Отвяжись, не до тебя сейчас, - раздражённо шепнула она, но очередной раскат грома проглотил её слова.
Одиночество пощекотало пальцы ног лёгким прикосновением сбившейся простыни, прошуршало упавшей со стула юбкой и примостилось на нос кошки, мирно спавшей в кресле. Кошка чихнула, лапой попыталась сбросить зарвавшееся одиночество, чихнула ещё раз, потянулась и выскользнула из комнаты.
- А я тебе говорило, давай уедем! - прошелестело одиночество старой газетой на столе. - У подруги можно пожить несколько дней, но мы здесь две недели, и вместе можем быть только по ночам. Но ночью ты спишь и совершенно забываешь обо мне. Я терпеливо, но не настолько. Помнишь, ты говорила, что не будешь жалеть, если мы уйдём со съёмной квартиры? Ты соврала. Ты плачешь каждый день, а во сне повторяешь его имя. Наташа, ты слышишь, что я тебе говорю?
Наташа хмыкнула в ответ, отвернулась к стене, пытаясь заснуть, но память снова и снова возвращала её в тот коридор, где она впервые увидела его - Виктора. В его глазах был океан. Она захотела утонуть в нём, но свирепая реальность вытолкнула её на поверхность, захлебнувшуюся страстью и нежностью к этому незнакомому мужчине.
Слеза выбралась из-под ресниц и нарисовала тонкую дорожку на подушку. Там, на подушке, она оставила маленькое солёное пятнышко - ещё одно. Они по всей подушке - эти солёные многоточия её боли.
Подруга приютила Наташу у себя ненадолго. Она уехала в командировку в другой город. Перед отъездом радостно сообщила, что Наташу "пропечатали в газете" вместе с её стихами.
- Ты видела, видела. Ты теперь известная - в узких кругах, - хохотнула она собирая в дорогу чемодан. - Я одну газету в почтовом ящике тебе оставляла на съёмной квартире. Ты её видела? Наверное, нет. Там старушенция одна шаркалась, ждала, когда я к тебе поднимусь. Точно забрала себе. За Маруськой присмотри (это она про кошку).
Одиночество, было, прицепилось к новым босоножкам подруги, облюбовав очередной высокий каблук. Та упаковала их в пакет, и одиночеству пришлось выбираться побыстрее наружу, чтобы не задохнуться. Оно сделало всё, чтобы подруга неудачно взяла пакет, и вылетело вместе с босоножками на пол прихожей, больно ударившись об угол тумбочки и роняя всевозможные ароматные флакончики.
Когда за подругой захлопнулась дверь, одиночество метнулось в кухню и, весело позвякивая чашками, бормотало до вечера о том, как хорошо быть одной.
И вот гроза, ночь, оставленная подругой кошка и сплошные воспоминания. Наташа поднялась с кровати, всё равно не уснуть, сварила кофе. Кофе любимый напиток её мамы. Ох, рассказать бы всё мамочке. Она бы пожалела. Что же ты так рано ушла, мамочка? Слёзы начали душить. Одиночество, умостившееся на спине кошки, заставило её прыгнуть к Наташе на колени и подмурлыкивало о прекрасной жизни.
- Что может быть лучше, чем быть одной, кошка не в счёт... - словно заезженная пластинка лепетало оно без остановки.
- Не могу больше... - Наташа вскочила, влетела в комнату и распахнула окно. - Дышать, дышать...
Ветер ворвался в окно вместе с ночным ливнем, натянул паруса занавесок, хлестнул ими по столу и заныл.
- Дура! - как обычно ругнулось одиночество. - Закрой окно, простынешь...
- Уйди, - сквозь зубы прошипела Наташа. - Это невыносимо. Столько лет одна.
Одиночество кошкой потёрлось о её ноги, мяукнуло, царапнуло коготком по ножке стола и, гордо задрав хвост, ушло в кухню...Или это была кошка?
- Спать, спать...
Наташа закрыла окно. Гроза продолжала бушевать до утра, крича на весь город о том, как плохо ей, Наташе, сейчас одной.
Виктор в ту же ночь проснулся от рёва ветра за окном и бряцания жестяного подоконника.
- Где же ты? Где? Наташа?
Дождь за окном повторял музыку её строк, выученных им наизусть:
"Они прошли, друг друга не узнав.
Спешил к трамваю он, она в метро.
Он улицей шагал, она двором,
От холода закутываясь в шарф.
Спешили люди, спрятав под зонты,
Кто свет улыбки, кто тяжёлый взгляд,
И каждый, будто в чём-то виноват,
Ногами шаркал мостовой холсты.
День изо дня тот повторялся сон.
К трамваю он спешил, в метро она,
А вечером стояла у окна,
Не ведая, что жаждет встречи он,
С той, что сейчас в окне стоит одна..."
- Я найду тебя, обязательно найду. Я в этом городе навсегда, в вечной командировке к тебе. Слышишь?
В это мгновение гроза над городом замерла, всего лишь на несколько секунд перед тем, как с новой силой ударить снова. В этом вынужденном безмолвии погоды два человека одновременно поняли, что скоро будут вместе.
А потом раскаты грома, как подтверждение предчувствия, с новой силой взорвали улицы города, размывая их очертания в предутренних сумерках.
