Создуху снится алтарь и занесённый ритуальный нож, снится боль, сладкой волной растекающаяся в грудной клетке.
Создуху снится Пткегдбог — удивлённо заломивший бровь, скрестивший руки на груди: смертные в его чертогах оказывались нечасто, и никто из них не падал на колени, не горел глазами, не просил права остаться и наблюдать хоть издали.
Создуху снится: Пткегдбог запускает длинные пальцы в его остриженные волосы и ухмыляется: «Будешь моим, твоя любовь меня пьянит».
Создух знает: он не должен спать, он не человек, чтобы закрывать глаза и видеть сны. Но, вопреки всему, спит, хоть и устроился на стуле совершенно не по-человечески — не от всех привычек сумел избавиться.
И ничто из увиденного во сне никогда не было сном.
***
— Они такие забавные!
Капли дождя шуршат по зонтику.
Двум богам необязательно прятаться от непогоды: не заболеют, не замёрзнут по-настоящему, а человеческая одежда станет сухой по взмаху руки. Но Создуху нравится слушать шуршание капель, вытягивать руку, чтобы одна лишь ладонь становилась мокрой, сражаться с жадным ветром — и Пткегдбог снисходительно вручает ему зонтик; и сам держится рядом, не привлекая лишнего внимания, хотя кому ж, как не ему, чужого внимания желать?
Чужого внимания, чужой веры, чужой готовности встретить смерть с его именем на устах...
— Забавные, — коротко кивает Пткегдбог. Зарывается пальцами в волосы, вторую руку запускает под футболку, нащупывает стучащее сердце; кривится наверняка неодобрительно: что ж ты такой человеческий, что ж внутри тебя бьётся то, что биться не должно? — но когтями разрывает кожу, проникает глубже, глубже — как нож тогда, на алтаре...
Касается уха шёпотом:
— Но ты лучше их всех. Кто из них отдал бы мне своё сердце? Никто. А ты замер, и таким сладостным предвкушением от тебя пахнет, что я вот-вот не удержусь...
«Не удерживайтесь, — беззвучно просит Создух. — Если вам хочется взять моё сердце — берите, не беда, я новое отращу; лишь бы вы...»
— Нет, вырывать тебе сердце у всех на глазах я не буду, — качает головой Пткегдбог, и волосы его щекочут Создуху шею. — Это лишь запугает их; а веры не прибавится ни грамма.
Опускается футболка, и Создух, скосив глаза, наблюдает, как Пткегдбог слизывает его кровь, как хищная ухмылка на лице сменяется простой блаженной улыбкой, как когти постепенно становятся обычными человеческими ногтями. Тоже чтобы никого не напугать?..
Люди спешат мимо них, словно дождевые потоки, не останавливаясь ни на мгновение, не замечая ни слишком лёгкой одежды, ни странных жестов и фраз, ни горящих глаз Пткегдбога. Быть может, стукни ему в голову вырвать-таки сердце посреди улицы — этого бы тоже никто не заметил.
Как удобно скрываться среди них, как просто сойти за своего, ничем не примечательного, ничем себя не выдающего.
Да только не прятаться они пришли.
Шагнуть бы в толпу, остановить течение людей и машин, раскинуть огромные крылья, расхохотаться громовым смехом...
Увидят ли? Поверят ли? Поселят ли в своём сердце, будут ли говорить своим детям, вплетая им в волосы перья: слушай и верь каждому моему слову, вот тебе перо, теперь ты принадлежишь Пткегдбогу и никакая беда тебя тронуть не посмеет?
Да нет, куда им верить, куда им перья вплетать. Фыркнут, на телефоны представление заснимут, полицию вызовут, чтобы движению не мешали...
Пткегдбог мрачно кривит губы — словно бы думает о том же самом.
Как же захватить человеческое внимание, как же заставить людей слушать и верить?..
Создух оглядывается, переступает на месте — машинально, по-человечески. Нахохлившиеся спины, промокшие ботинки, зажатые в руках телефоны — куда вы так спешите, что бы заставило вас притормозить на долю секунды и окинуть взглядом этот несчастный спящий мир? Пткегдбог бы сразу понял, он мастер взламывать чужие сердца лёгким щелчком пальцев, а Создуху ещё учиться и учиться, рассматривать людей, к каждому свой ключик подбирать — а хочется уметь немедленно, прямо сейчас! Выпытать секрет владения чужим вниманием и положить его к ногам Пткегдбога: видите, мой бог, я умею не только наблюдать, я всегда готов заплатить за вашу безграничную любовь ко мне, с первого дня нашей встречи я за неё плачу...
Нетерпеливый, как человеческий ребёнок, Создух кусает губы, стискивает зонтик — и замирает, забывая дышать. Судя по небольшой толпе, собравшейся вон у того ларька, кто-то этот секрет уже выпытал.
«Кофе с собой» — мерцает надпись. И что же в нём такого особенного, что стоят даже в дождь, без капюшонов и зонтов, руки прячут в карманах, косятся на часы — но продолжают зябко топтаться на месте?..
— Можно мне кофе? — негромко просит Создух. — Человеческий. Оттуда, из ларька, — и щурится, силясь разглядеть меню поверх мокрых спин. Мгновенье спустя опоминается: таким, как он, щуриться не надо, — и неловко отводит глаза.
Пткегдбог оскорблённо вскидывает брови: ты предлагаешь мне, тысячелетнему богу, отстоять очередь, расплатиться бумажкой из кармана и притащить тебе стакан этого горячего пойла?! Создух смиренно опускает плечи: забылся, проявил неслыханную дерзость — но его толкают к стене, щёлкают по лбу, и высокая фигура Пткегдбога вливается в мокрую толпу, оставаясь абсолютно сухой.
Даже не сказал своё любимое «Избавляйся от этих привычек, ты слишком человек»...
Слишком человек — а замахнулся на место божества. Не хочется разве, чтобы и перед ним склонялись, чтобы и на него смотрели с обожанием, чтобы и ему приносили?..
Нет, жертвы точно не нужны: много ли созидания во вспарывании грудной клетки с выкрикиванием хвалебных речей? А если бы творили во имя его, прося о вдохновении...
Он бы являлся во снах или входил в комнаты игрой света и тени на потолке, гладил по взъерошенной голове, направлял неуверенно дрожащую руку; и улыбка его стирала бы сомнения и страх, ведь ничего страшного на самом деле нет.
Создух прижимает к груди рукоять зонтика и вздыхает мечтательно. Хотел бы — вот так; но слишком человек, чтобы этому быть.
Пткегдбог возвращается такой же сухой, каким уходил, хмуро вручает картонный стаканчик:
— Твой кофе, — и тут же смягчается, когда Создух заглядывает ему в глаза с неизменно сияющей улыбкой, и смущённо бормочет: — Он с шоколадом... Я попробую? Любопытно, что они придумали...
Создух кивает торопливо; делает осторожный глоток (кофе по-человечески горячий), протягивает стакан, и оба они знают, что если Пткегдбогу вздумается выпить до дна — Создух не только ни слова поперёк не скажет, но и будет счастлив не меньше, чем если бы коснулись волос и прошептали, какой он единственный и неповторимый.
«Интересно, — чешет нос Создух, — а если бы мы варили в лавке кофе, заглядывало бы больше людей? Или дело в том, что она лишь недавно открылась, никто и услышать не успел?..»
Никто и услышать не успел — ни про новую лавку, ни про старых богов. И снова хочется выскочить под струи дождя, крикнуть погромче, останавливая бешеный городской ритм, взмахнуть руками: вот же мы, верьте в нас!..
Пткегдбог возвращает кофе; просит, оглядывая мокрую толпу:
— Оставь мне немного, — и Создух тихонько сияет, стараясь не разгореться фонарём и не привлечь к себе мотыльков-людей: всё-таки понравилось. Всё-таки не так уж плохо иногда позволить себе побыть слишком человеком.
Люди проходят мимо, прижимают к стене, на ноги наступают, бурчат под нос извинения.
«Мы победим, — знает Создух. — Они услышат, они запомнят, они будут говорить о нас — и верить, верить, верить; и сладкая их вера будет вкуснее любого кофе».
— Они услышат, — цедит Пткегдбог. — Они запомнят. Мы — победим.
И сдавливает пустой картонный стаканчик; и Создух знает, читает в каждом его движении: «Но среди них не найдётся равного тебе и твоей любви».
Не найдётся, никогда не найдётся — не нашлось ведь за добрую тысячу лет, с того момента, как принесли в жертву, как захотел больше всего на свете увидеть своего возлюбленного бога, как упал перед ним на колени и ощутил острые когти, впившиеся в запястья.
Носит в сердце память об этой встрече, видит её во снах, которые не положено таким, как он, смотреть, в тёмных глазах снисходительно косящегося Пткегдбога читает всё ту же самодовольную ухмылку: «Твоя любовь меня пьянит».
И когда мир услышит их имена, когда мир вспомнит, в кого он верил тысячелетия назад...
Пткегдбог всё равно будет его богом — даже когда придётся разделить его со всем миром.
***
Капли дождя шуршат по зонтику, мокрые нахохлившиеся люди спешат во все стороны.
Два бога, обменявшись вопросительными взглядами, пристраиваются в очередь в кофейный ларёк.
Напиток, от которого кровь разлетается по венам, — лучше не придумаешь для пробуждения мира, спящего младенческим сном.
Добавить только в него капельку волшебства...
Чтобы мир знал, кому обязан распахнувшимися глазами.
Знал.
Помнил.
И верил.
Автор: Ирина Иванова