Мое имя запачкано грязью и изуродовано тысячами встречных машин. Все, что осталось от него - ржавая табличка на развалинах города. Буквы выцвели, а рама заросла пылью.
Раньше обо мне говорили с трепетом, уважением, позже вспоминали с опаской. Но вскоре память сменилась мифом, а он унес с собой последние частицы моего могущества. И сейчас я здесь, какой-то невзрачный туристический объект, чьи тропы истоптаны скорее человеческий мусором, чем ногой. Пакеты и обертки липнут к остаткам моих стен, проклятые грызуны тащат их к себе в норы, прорытие во мне. Раньше меня все это доводило до ужаса, я сопротивлялся этим мерзким тварям. Я старался сохранить хотя бы что-то от своего достоинства. Я действовал решительно, разрушая самого себя - хороня под собой толпы. То были и люди, что так ничтожно скрывались в моих стенах, без капли уважения пользовались кровом, что я так учтиво им предоставил. Хотя, даже от здешних крыс можно сыскать порядка и чистоты, а следствия и уважения больше, чем от этих эгоистичный выродков.
Люди - всегда с интересом наблюдал за ними - буйные и непокладистый. С появлением первого кирпича я влюбился в своих создателей. Я был рад каждой новой стене, стойкой, держащей удары бушующей стихии, не то, что сейчас, даже ветер покинул мое проклятое место. Я чувствовал, что должен быть защитой этих созданий. По началу все так и было, мы прятали женщин под моим покровом, скорбели о падших мужьях и до конца не отступали с войнами. Мне самому хотелось пылать сильнее горящей церкви, ввязаться в бой, окунуть меч в море крови, захлестнувшей мои улицы. Сам я тогда был так же молод и горяч, как война, развязавшая из-за девицы в моем погребе.
Столько жизней было унесено за эту особу, она была идеалом для них, нимфой, богом, всем миром. Но не зря говорят, что у стен есть уши. И могу сказать только то, что видел и слышал сам. Лож, лицемерие ее было великолепно, так играть не публике не могли даже лучшие актеры, посетившие меня за все мое время. Хотя уже тогда люди показали себя не с лучшей стороны. Своим предательством, кровной местью, издевательствами над себе подобными они смыли с моих окон радугу. Но первой каплей в моей чаши ненависти стала эта девушка. За нее пролилось крови больше, чем люди выпили воды за тридцать лет жизни во мне. А она смеялась так громко, что даже мои стены с трудом могли сдерживать ее голос.
Ненависть вскипела во мне раскаленными камнями. Но я терпел, до тех пор, пока ее рука в порыве страсти не вцепилась в горло юному мальчику, тогда же я не стал держать ее смех в своих стенах, он разнёсся по коридором моего дворца, его услышали нужные люди, увидели своими глазами, чем была их прекрасная королева. И в следующую ночь, под ее смех, сменяющийся хриплым кашлем, они вскрыли горло той, что так была важна их народу.
Возможно, что я был не прав, допустив столь грубую месть. Все же она была для людей идеей, живущих в их сердцах, она отлично справлялась с этой ролью. С ней я процветал и жил на широкую ногу. Вольно дышал, но с трудом закрывал глаза на ее деяние.
Признаюсь, я был молод и глуп, сейчас бы я безразлично отнёсся к ее личной жизни. Но разрушенный камень не собрать обратно, так и не вернуть то, что было.