– У каждого артиста был такой переломный момент, когда хотелось бросить все и забыть как страшный сон сцену и все остальное. Был ли у вас такой момент и как вы с этим боролись?
– Не могу сказать, что я так радикально мыслил: бросить балет, бросить сцену. Просто у меня был момент в жизни, связанный с несправедливостью.
Вы меня извините, но я сейчас буду хвастаться. Так как я с самого детства понимал, что я здесь потому что господь бог решил так, а все пришли потому что их мамы привели. Поверьте, я все восемь лет в школе смотрел на всех – они мучились, а я-то удовольствие получал от учебы, потому что мне было все легче всех. Я никогда не прикладывал силы выучить порядок и так далее. Я думаю, такое бывает у тех, кто играет на музыкальных инструментах: они видят ноты и сразу запоминают и знают как играть. Я вот такой же, я могу посмотреть и все.
Мне никогда не было ничего сложно в этой профессии. Потому, когда ко мне подкрадывался кризис жанра, допустим, мне надо было одеться в самый неудачный балетный наряд для репетиции и пойти в общий класс. Постоять рядом со всеми и понять: «Господи, спасибо, у меня-то лучше всех все» и уйти.
Было, конечно, много раз, когда люди делали какие-то неприятные вещи. С этим тоже мне было как-то всегда смешно, потому что, знаете, когда есть какая-то судьба, когда у ребенка есть способности, но ему не везет, то с родителями, которые поздно это открыли, не те педагоги попались, а в моем случае все было наоборот и с родителями повезло, и педагоги всегда приходили в ту секунду, когда надо. Все складывалось так, как надо.
Потому, когда появились люди, которые действительно хотели сознательно настроение мне испортить: писали рецензии, говорили гадости... В такие моменты я всегда думал: ну раз вот эти педагоги, вот эти великие люди, а у меня все педагоги были самые, самые великие, так ко мне относились, ко мне единственному и столько в меня вкладывали, значит все-таки было за что. И меня как-то это успокаивало.
Но был один момент, и он был настолько несправедлив... Это был 1997 год, мы поехали в Нью-Йорк, тогда новое поколение открывалось для западного мира. Половина концертов – это были молодые ребята и девочки из Мариинского театра, и половина из Большого. И как-то так очень удачно руководство Мариинского театра договорилось с продюсером, что их надо выделить. И все, кто приехал из Большого, а мы ехали с Екатериной Сергеевной Максимовой, с одной из величайших балерин, нас так всех оскорбляли, унижали, что я оттуда вернулся в ужасающем настроении. Я был очень разочарован, потому что это было в первый раз, когда я столкнулся с продажностью прессы, с продажностью тех людей, которые занимаются менеджментом в конкретном искусстве, с таким серьезным западным цинизмом.
Хоть в нью-йоркской рецензии, а нас было очень много ребят, выделили всего двух людей: Диану Вишневу и меня, поставив нас особняком, несмотря на то, что там было много в дальнейшем известных артистов. Но в русскую прессу перевели все наоборот и делали это сознательно, восхваляли тех, кто приехал из Мариинки, хотя в английском тексте все было написано по-другому. И дама, которая писала эту рецензию, она употребила очень интересный глагол, относительно моего выступления, который в английском языке имеет два значения. Если переводит человек, которые знает разговорный английский язык, то он переведет осуждающе, но если этот человек действительно знает английский язык и понимает литературный язык, то обязательно переведет в превосходной степени. Но, конечно, перевели все это в уничижительной форме.
И вот эта неделя унижения там, в Нью-Йорке, приезд в Россию и унижения после этого в прессе, пренебрежительное отношение родного руководства, которые говорили «Ну что же вы обделались». И несмотря на то, что Екатерина Сергеевна Максимова говорила: «Вы не понимаете? Детей подставили, всех подставили» – было вот такое состояние очень неприятное.
И вот в один из пасмурных ноябрьских дней, я готовил новую роль и думал, что уж как-нибудь ее станцую, а я об этой роли просто очень долго мечтал, балет «Баядерка», станцую и уйду. И вдруг так получается, что я зашел в канцелярию и в этот момент звонит местный телефон. Начальница канцелярии снимает трубку, разговаривает, положила трубку и говорит: «Колька, тебе Заслуженного дали». И вот этот момент, он, конечно, был волшебный, потому что мне было тогда 23 года и до меня никогда и никто в этом возрасте звание Заслуженного артиста России не получал и после никто. До меня этот «подвиг» совершил Михаил Барышников, но ему тогда было 25 лет.
И это был такой момент, как будто господь Бог тебе специально именно в эту секунду протянул ниточку для того, чтобы ты немножко обрадовался, поверил в себя. Тот момент я очень хорошо помню.
Все зависит от нас самих, как мы смотрим на ситуацию. В дальнейшем я где-то случайно прочитал высказывания Наполеона и оно мне очень нравится, что «проигранное сражение – это не проигранная война». Если вы слабый человек, то вы войну проиграете. А я «войну» выиграю.