"Мызя".
Этого отвратительно грязного чумардошника я боялся, даже придя из армии. Это как прикоснуться к блевотине.
При встрече я всегда ссыпал ему, вечно сидящему на порожках 46 гастронома, всю мелочь. Лишь бы отстал.
Мерзко. До дрожи. До внутренних позывов..
Признаюсь, я даже пытался сменить магазин, но там, на входе меня поджидал Ворон. Еще один школьный сопарраллельничек.
В 216 гастрономе, где побирался Ворон был один вход. В 46 гастрономе входа было два. Поэтому я малодушно входил через дальний. Лишь бы не встретиться с этим жирдосом.
- Слышь, пацанчик, а дай покататься! – сказал Мызя однажды, когда я проезжал по дорожке возле нашей школы. Он был из моей пареллели, или на год старше. Сейчас и не вспомнить. Весна 73 года. Мы переходим во второй класс. Только что мой папа научил меня кататься на двухколесном «Орленке». Это как инициация. Только что катаешься на «Бабочке» с приставными колесами. И ты – мелюзга. А тут – ты уже красава. И ты, еле касаясь педалей, едешь на школьный двор, показать одноклассникам гоняющим мяч, что ты уже не мелюзга, не обсос, а вполне себе правильный пацан.
Но твоих друзей на школьном стадионе нет.
Но есть Мызя, который внезапно хватает тебя за перекрестье руля и говорит: «А дай прокатиться, если ты пацан!»
И, ведь «ты – пацан», даешь ему прокатиться. К тому же ты знаешь, что живет он в соседнем, со школой домом. И Мызя катается на твоем только что обретенном велике.
До заката. Часа два.
А ты бегаешь за ним до изнеможения. И ты видишь, что фонари давно зажглись. Знаешь, что тебя давно позвали домой, а грозная бабушка уже трижды выходила во двор. Но вернуться ты не можешь, так как твой велик под Мызей. И он не хочет тебе его отдавать. И пацанчики, да тот же Ворон, из его двора натужно смеются, когда ты громко просишь отдать велосипед, что тебя ждут дома, что тебе влетит. Ты бегаешь за ним как собачка, тщетно пытаясь ухватить за руль. И однажды ты успеваешь схватить его сзади за седло, но он - жирдяй крупнее тебя раза в три, откидывает тебя словно вошь. И, пока ты встаешь с земли, снова уезжает. И ты снова бежишь за ним, а сил уже нет, а поджилки трясутся, а Ворон с дружками забавляется.
И потом, когда уже совсем темно, из окна несется матерно: «Мызя, мать тою так, домой!» И компания наблюдателей расстроена. И Мызя, словно великая милость, отдает тебе велик. И говорит барски, словно личному шОферу: «Подашь мне завтра с утра!» И отвинчивает оба ниппеля. И уходит. И ты стоишь… не плачешь… нет, никак нельзя показать, что «ты заорал». Ты завинчиваешь оба ниппеля, садишься, и, под гогот Ворона и банды, на спущенных шинах, едешь домой…