Она спит с мужчиной. Ей на год меньше, чем мне, у неё торчащая во все стороны чёлка и вечно съезжающие до ниже бёдер нестираные джинсы. Но она - спит со взрослым мужчиной, и это даёт ей право учить меня жить. Идя к нему, она снимает разношенную тельняшку и джинсу, вынимает из носа колечко (правда, оставляет в пупке и в языке, но - это ведь не так уж заметно, да?), красит лицо маминым максфактором и надевает длинную узкую юбку с разрезом от бедра, открывающим её стройные ножки в умопомрачительных ажурных чулках. (А обычно носит гольфы в полоску, знаете такие - с пальцами). Туфли она тоже берёт мамины, классические такие лодочки, и сумочку. Трусов не надевает - вообще.
"Не замёрзнешь?" - спрашиваю я у неё иногда.
"Дура, - отвечает она. "Дура, я же не к мальчику у подъезда постоять иду. Мне только до машины, а потом мы к нему домой поедем. У него квартира своя."
Осматривает себя в зеркало и уходит, цокая каблуками и нелепо поднимая коленки.
Я пару раз видела его. Он - невысокий очкарик, с бородёнкой клинышком и длинной, хоть уже редеющей шевелюрой. Ему скоро будет тридцать. Ей через полгода стукнет восемнадцать. Наконец-то - и тогда они смогут встречаться открыто. Тогда им можно будет не прятаться, а сходить, например, в ресторан. Она очень хочет, чтобы он сводил её в ресторан перед "этим", а не в суши-бар во время своего обеденного перерыва, притворяясь заботливым старшим братом. Ей не нужен никакой брат. Ей нужен мужчина.
"Я ведь теперь женщина, понимаешь?" - лукаво улыбается она, покупая на его деньги какую-нибудь новую шмотку - из тех, что точно не по карману (и не по вкусу) её родителям. Родители о нём, конечно же, знают. То есть знают - но думают, что он просто друг её двоюродного брата, маминого крестника. Поэтому иногда она и он гуляют по городу в открытую. Правда, тогда они ходят пешком, не решаясь даже взяться за руки, и она не надевает ничего такого, оставаясь верна джинсам, футболкам, кедикам. Он говорит ей, что это ничего, что ей даже идёт, что она нравится ему такой, какая есть на самом деле, но она знает, что это не так, она ведь теперь женщина, правда?
У него есть жена. Об этом известно сразу, но её это не смущает. Это смущает меня.
"Как?" - спрашиваю я. "Как можно спать с женатым мужчиной да ещё в его же доме? А если она вас застукает?"
"Не застукает, - говорит она. - Эта корова учится в другом городе, а мы трахаемся на её кровати только, когда она уезжает на сессию. В другое время он берёт ключ от офиса... И, да! Да, ты угадала: на столе мы тоже это делаем! Занимаемся любовью!"
Ага, думаю я, ага. Ещё на ксероксе попробуйте обязательно. Или на шрёдере каком-нибудь. Но она так увлечена своими излияниями, что, наверное, не поймёт таких шуток.
"Понимаешь, он не любит её совсем. Ему её просто жалко. Она очкастая тётка без вкуса и сисек - видела я и очки-велосипед её, и лифоны нумер нуль на верёвочке в ванной... Ей надо доучиться, а у неё никого нет, понимаешь. Она потому до сих пор и не выучилась, что работала то официанткой, то продавщицей, а то вообще подъезды мыла. А он ей помочь хочет. Вот она доучится, а там и мне станет восемнадцать, и... Понимаешь, я как в рассказе у Вишневского "Любовница" - палец с обручальным кольцом, представляешь? Только в рассказе любовница парилась из-за этого, а мне это приятно. Я потом стою днём перед завучкой этой нашей, Верой Сановной, а она мне втирает, что я опять такая и сякая, а я думаю, что она ведь тоже - нестарая ещё тётка. Сиськи, конечно, обвисли, ухаживать за собой не умеет, одевается, как куй знает чё, но - ей тридцать два ведь всего. И она такого мужика только на картинке видела, или в кино там. А этой - тоже почти тридцать, которая типа жена. И тоже небось - корова в бабской водолазочке с жуткими розочками - помнишь, как в "Служебном романе" ? Ну как такого можно ей оставить?"
Так проходит осень. Потом зима, весна, лето и снова наступает осень. И он отчего-то перестаёт ей звонить. Совсем. И на звонки не отвечает. А она забыла у него мамину сумочку и уже получила за это по ушам. И ещё она скучает. И ей кажется, что он её бросил, что нашёл другую. Жена - она же не в счёт, верно? А вот другая...
И она решается. Надевает чулки, юбку, каблуки - всё, как обычно. На занятые по всем френдам деньги вызывает такси. Поднимается к нему на шестой этаж. Звонит в дверь.
Ей открывает дверь девушка - вряд ли сильно старше неё самой - высокая, худая, с растрёпанными рыжими косичками. В тельняшке и джинсовом комбинезоне. Первая мысль: убить, хряснуть об пол этим заспанным личиком с близоруким прищуром, убить, а-быр! абырвалг! Она бросается на неё и кричит, и рвёт волосы, и бьёт каблуком по босой ступне...
А из квартиры выбегает он. Смешной, нелепый, в дурацких трусах и с книжкой Пелевина под мышкой. И по тому, что он кричит, какое называет имя, она даже в дикой своей истерике понимает кого исступлённо лупит сейчас башкой о порог. Ту самую корову под тридцать, старую и страшную, как война.
А он поднимает свою корову на руки и уносит в дом. Захлопнув дверь и не сказав ни слова.
Занавес.