Для нас важна посылка Юма(первого комплексного социолога ума, социолог оттого, что Юм заострил внимание на проблеме соотношения и сосуществования частных аффектов и интересов и публичного блага, выявив сущность их взаимодействий, раскрыв природу частного игнорирования общего под воздействием этого общего на частное, обособляясь частным от публичного, как тот аффект, что не касается иных, но заставляет их переживать, относительно понимания импульса и зачатка распространения тенденции на все общество, ежели слишком частное не будет порицаемо как защитная реакция и не уволочено в маргинальное подполье до мгновения его торжества в общем спустя одно поколение, ведь мы нравимся, пытаясь обеспечить себя наибольшей защитой в кругу людей, снискав их наибольшее одобрение, и чем мы старше, тем мы зависимее от социума, но чем мы моложе, тем мы неопытнее и грезим об абсолютной независимости, не отвыкнув от перманентной опеки родителей, плюнув в лицо общественному вкусу; это оракул грядущего марксизма, показавший, что мысли о мире и в мире Ума телесны, ощутимы и чувственны, тогда как есть некое смутное особое чувство Веры, к которому сложно подобрать мысле-телесные определения(мысль телесна, ибо она базируется на том, что есть, но Ничто она может помыслить разве что как Нечто в предполагаемой понятийности, ведь мысль о Ничто - это та мысль, которой у нас нет и не будет, ибо Ничто изымает данное. Всевышний же - это Невозможное, чего еще больше нет, чем всякое нет не-мысли, точнее не больше, а вовсе Чудом Нет как Все и Ничто, ведь это не запредельная сверхличность, а то, чего Чудом Нет, еще чудеснее и невозможнее, чем само немыслимое Нечто. Черное - это сгусток и рождение из беспредметного цветное, тогда как белое - это засвеченное снятие всего цветного в покое сглаженного бездействия, преодоления хаоса в высшем свето-Покое, в башне покрова, покоях высшего Света), обнаружить ее идею, ибо она базируется на скидывании с себя всяческой опытной завершенности в пределе возможного познания-схватывания-переживания разумом; прозревший преимущество и первичность намерения перед поступком, а также чувственную природу добродетели и порока, что глубоко социально, затрагивая вопрос о влиянии материальной предметности, тогда как современная социология только сейчас осмысляет взаимодействия субъекта, как юмовской череды аффектов, и объективно-положенного, представимого, корреляция внутри воли идеи предметности с идеей определяющей взаимодействительной побудимости, решительности; понявший, что люди не созданы к христианской любви друг к другу на основаниях своей природы(сердечная вера Руссо и недостаточность Ума, ибо бог ощутим непременным переживанием), к всеобщечеловеческой любви на основании лишь принадлежности существа к людскому, но мы испытываем к каждому отдельному индивиду симпатию, благодаря наличию в нем определенного качества, и чем качество сложнее и изысканнее для нашего понимания, чем его ум опреративнее и изощреннее с ним обходится и пестует, развивает, проявляет в тактических маневрах завоевания людского внимания с целью того или произвольно, тем человек нам интереснее, как заветная комната, полная тайн, хранящих посул к истинности, доступный немногим; но они, как люди, есть извечно подчиняющиеся и сосуществующие во имя чего то высшего, объединяющего их, защищающего каждого члена сообщества, совместно сложенным кодексом правил поведения на основании общепризнанного источника Писания, а также дополнительно-опытно обусловленного императивом удовлетворенности-добродетели и Права, что выведено на основании двух цивилизационно-культурных причин; также Юм выявил, что человеческие ценности не образуются в разуме и разумом, и сами по себе представляют лишь договор на основе опыта, в соблюдении которого добро и благо выигрывают больше, нежели несчастье, а значит сами социальные ценности есть продукт мировой телесности и закреплены за богом договора Социума(точка сборки Эгоизма каждого отдельного Ума, распространяющего стяжание благ в логике сообразности прибыли, более благонадежой в распылении на каждого члена коллектива и группу, как излишек капитала, позволяющий резервировать собственность и умерять аппетиты своего самого сильного эгоистического рекурсивного аффекта; социальный эгоизм собственничества, нерелевантный потребностям, тем не менее оберегает нас от коммунистического общественного присвоительства, что порождает раздор и распри, ибо каждый человек по происхождению и воспитанию обладает разного рода потребностями и запросами, если не учитывать их стимуляцию извне, и если раньше обширность потребностей определяла аристократов, то теперь сдержанность и минимализм отделяет их от хапающей по инстинкту со времен рабства ментальной черни, нищенство рассудка и быта у которых вбито в подкорку, и их уже никак не исправишь, а посему стимуляция их труда дешевыми благами и есть продуктивность экономического маркетингого воздействия, как орех для белки в колесе и морковь для осла во имя продвижения; справедливость — это договор со своим эгоизмом во имя социальных отношений, и эта формула рождает ступени к Социобожественной фигуре, задающей дисциплинарность, взыскуя санкции от Отца-государства, пропуская его благодать в тело собственной закольцованности и определения темпов и направления циркулятивных движений общественных молекул-масс внутри), что суть бог Новозаветного общественно-европейского Писания, который в принципе может коррелировать с мирскими закономерностями и розмыслами о большей благожелательности, тогда как Закон последнего Писания не спрашивает и не дискутирует с миром, а абсолютно постановляет к исполнению, не спрашивая несовершенную человеческую природу о воззрения на то или иное узаконивание, зная куда лучше, что более пригодно для соблюдения твари, чем ее собственные законодательные догадки и пустая основа их, выводимая из нусального мироздания, а значит такое право уже несовершенно и извечно будет прогрессировать и метаморфизировать, подстраиваясь под развитивающееся совершенство Социума, также как христианство отмерло при ненужности, когда мышление упразднило его, впитало и разжижило его обязательность желудочным соком Ума))
о причине и следствии, и их относительной корреляции, ибо их несоотносенность из одной абсолютной очевидной данности выводит несколько следствий, так как первая и последняя причина недоступны нашему рассудку даже в самой тотальной редукции(тайна природы, что суть эвфемизм божественного установления), ибо весь научный аппарат отталкивается от посылки - это так и неизменно, причина дана, оперируя следствием, наука - это бесстрастный механизм исследования, положенный на рельсы следственного развития, заранее полагая первопринцип неверифицируемым, не задаваясь фундаментальным вопросом почему так, а не иначе, ибо ей в сущности безразлично дал так Бог или Вселенная, важно лишь обозначить таинственность первостепенности, пытаясь через индукцию достигнуть полноценности, отсутствующей затемненной мозайки, исключив эволюционно все к ней неподходящее, недостаточное, но в том и дело, что достаточности не будет никогда, ибо Причина Творения закрыта для рассудка, что обеспечивает прогрессу мысли устремленность в бесконечностное сокрытие ради самого бесконечного шествия в постоянно ширящуюся безрамерную бездну, ибо каждая эпоха из Причины выводит свое следствие, которое господствует одно поколение, успокаивая пытливые умы для более благоприятного размножения и обоснования, эволюционного закрепления про-думанного революционно, так как неведомая причина в принципе многоследственна(так один из закономерности вероятия открытия при падении обоснует одну посылку и мир из нее, подтверждая это опытом, базирующемся на основании данных впечатлений о предмете, что не противоречит всеобщему ввиду той же закрытости первопричины, допускающей любую догадку и исход от нее, тогда как иной из падения и закрытости выведет конкурирующее воззрение на мир и текущее в нем, полемизируя с первым, но проблема в том, что они оба бездоказательны, гипотетичны, условны ввиду своей слишком интелл-человечности, ведь стержень для человеческого сообщества должен полагаться куда выше, основываясь на каком том Принципе-Причине, что породило идеализм, который оказался слишком душен и неудовлетворителен, ведь не объясняет всех частностей из своего умомира для каждого, и теперь люди пытаются из социомира виртуального, но не трансцедентного, ибо виртуальное - это более близкая к реализации трансцедентальная воплотимость в зримое, составить для себя новую вавилонскую неосоциолистическую башню в небесный круговой принцип всеобусловленности; ибо первоисточник недоступен, тогда они делают своим божеством Проявленное видимое, зримое в мире, заключая его в рамки, фреймы, происходящего по наблюдаемым из опыта законам, делая их максимой для разума и отправной точкой для всякого исследования, пренебрегая погрешностями жизни(случайностность, интенсивность негативной вовлеченности, что означает отказ от профанной общеустановочности, вроде электронного письма, который используют все, вкладывая в него по установленности лишь сухую выжимку информативности, где она суть центр, ради которого и обращена к вам, как к функции социальной инерции, побуждая вас вклиниваться в ту социальную роль и роли, которые редко приемлимы для вас, ибо это обесценивает ваше частное во имя публичного(дискретность человеческой выборности поглощаемый природной волной необдуманной сплошности, массивного захлеста волной побудительности, волнорез для коей - это частное, что способно проницать публичное, ибо любой обособленный в-себе волнорез рано или поздно сточит вода, перемолов в мелкие камни для своего дна или же подняв уровень воды при побудительности имманентного стихийного всплеска и потопив очерченный волнорезом контур частного, ибо публичное не имеет причин в себе, а пробуждается чем то сокрытым от глаз извне, тайной причиной бессознательности; публичное не свойственно для природы человека, для коего объективная рефлексия лишь продукт воспитания, данный кем то, а этому кому то еще откуда то, таким образом публичное - это всегда санкция свыше, к коей приспосабливается наше частное, улавливая психическую мелодику соотношений в социотеле и выводя ее к Уму, то есть от созерцаемого к созерцающему, восьмеркой описывая идеологическую духовную замкнутость любой следственной направленности к причине исхождения; публичное - это натуральная протяженность природы, воспринимающаяся и являющаяся рутиной извечности для человека, оживляемая частными экславами, разбивая на ритмы само плато, на внутренние ритмы городов, как точек на листке, расчерчивая этот лист в клеточность пространства, ведь иначе мы можем запечатлить рутину безымянного на кинопленку, и там он будет жить вечно как жил бы в бессмертии, что является кинематографичной утопией противостояния(камера стирает признаки души, что видит глаз в живости проявлений тела, оставляя душевный расцвет за стеклом, где мы зрим лишь марионеточных персонажей, сюжеты, нанизанные на человеческую искусственную плоть, не имеющие никакого отношения к людям) где, правда, яснее видно, что социожизнь - это бесконечно воспроизводящая себя пленка разноплановых декораций в одном секторе наблюдения, тогда как под поливзглядом объектных объективов нам виднеется дискретная частность событийной насыщенности фильма, как изъятия из сплошности мира в обособленный отрезок нарратива, охватывающего абсолютно все и сразу, как поэзия экранности, симулятивный праздник привилегированной скорости за несущественные деньги, как то же время на бумаге, то есть рутина в обмен на созерцание той жизни, которая могла бы быть и должна быть в личном переживании каждого, принцип микронаблюдения за частным, которое становится объектом внимания публичного и ее дотатором, и в этом ощущается жажда почувствовать себя Вселенским революционером или ощутить мнимую причастность к вершению всеобщего громадного тела, которое и обрисовывается в действительное после просмотра, как возвращению и взращиванию в жизни того или иного идеологемного сюжета к празднику события внимания всего мира), ведь вы понимаете, что ничего особенного в предлагаемой социальной роли потребителя для вас нет, тогда как личное письмо, написанное от руки, свидетельствует, акцентирует вашу значимость как незаменимого, выделенного из публичного собеседника в частную группу-из-двух, встраивая вашу персону в контекст ее интересов, с которой вы в первую очередь ассоциируете себя, становясь все более маргинальным, относительно всеобщего и формируя альтернативу малого круга внутри большего, и, собственно говоря, так и формируется элитарность снизу, постепенно становясь в центр патерналистского круга, в интеллектуальной конкуренции превзошедши иные малые круги, сообразно охвату масштаба проблем, их сложности и успешного решения, предлагая патронат над иными группами выделения, формируя малые круги вокруг себя, тогда как вокруг малых формируются, сообразно их статусу, иные из большого круга, чувствуя себя непременно причастными к значимости ввиду поливариантности малых кругов)), но в этих погрешностях и живет дыхание дикой стихийности и непредсказуемой случайности, недетерминированности для разума, выходя за его пределы, что рушит все его наработанные укрепления, заставляя самых смелых и прогрессивных изобретать новые методы или новую философию жизни, сожития с данными потрясениями).
Социология(отвлеченная андроинсектология) - это новая пост-христианская теология. Она зачиналась и развилась из городских мифов, поклоняясь слепо городу как идолу(тесеически победив Минотавра, вопрос соотношения природы и социума, а значит общего-натурального и частного-социального, грубым тотальным убийством природы во славу диктата Ума, чего виднеется проявление в мифологемных режимах начала 20 века), затем сделавшись наукой в 20 веке(подобно неоплатонизму из мифологики Платона и логикомифологии Аристотеля), расколдовав это идолопоклонство, точнее переколдовав его в форму мерногоа исследования, ибо исследование - это ритуал постижения открывшегося нам Божества(имульс транспонирования - это избранность материальной страты фрейма, его особое высвечивание перед Божеством, мессианская обозначенность и избранность Отцом-государством, наделяющее его привилегированным статусом Все-движения(подобно тому, как наш личный предмет, выставленный на всеобщее обозрение сияет нашим частным, изгибами преображая и вовлекая в свою орбиту иное частное на расстоянии реально ощутимого времени, но сама публичность атакует нашу вещь, стремясь вписать ее обособленность в гармонию пейзажа, что и произошло с башней Эйфеля, выполняя функцию природного поглощения в надприродной надстройке, борясь городской традицией поточного размыва с метамодерном частного диссонативного, которое оборачивается и возрождает Минотавра природы-социума с живой апелляцией к неуспокоенности и внезапности того милого пейзажа, что буйствует за городом, как бы придавая новые жупельные, могучие силы метагородищу, его виртуальной засасывающей душе в ее неостихийном воздымании с помощью ускорительных средств пост-природы технологий; душе, что тенью нависает над привычной пост-индустриальной формацией), всепроницания частного через публичное, через слои фрейм-систем, ибо самая высшая скорость и мобильность-сквозь - это залог успеха, и чем ее больше в глобальной фрейм-системе, тем проницательнее через все структурные социальные слои проходит движимость информативности, тогда как Отец и вовсе спокоен, пребывает в покое неизменности, ибо он задает движение, оставаясь вне его, регулирует его в последней инстанции, и сам есть залог этого движения как ценность и отправная точка, что обращается, расширяется в круг опеки; движение, которое исходит и отталкивается от него, сходясь и переплетаясь своими многочисленными следствиями в социальном теле Христовом, ибо в современном мире важнее происходящие подвижные отношения, динамис сообщения между членами групп, а не данность и фиксат в одном, что влечет отсталость от темпов современности, где гаджеты - это аккумуляция, существенно ускоряющая перемещение переменных сообщаемого, портативная станция ментальной телепортации, как игра в волейбол на спутниках, ведь новая социо-теология имплицитно осознает игровой характер повседневного мира(животноподобные стайные этологические игры-взаимодействия), пиная как мяч трансцедентное за забор к наличному, осознавая постепенно ненужность этого забора плотной дифференциации, будучи тем не менее пока в состоянии отыскать и понять Причину Публичного, как, впрочем, и вся наука, останавливаясь на божественности организации человека в мире, в надприродной надстройке, то есть огороженной детской площадке, где возможны любые игры и их условия с применением все более технологических игрушек, превращая жизнь в коммуникативную имитацию под эгидой новой пост-протестанской, неовеберовской, неореальной, неооколдованной социо-церкви разума, в которой думают и играют специалисты всех профилей, дети всех родителей, трудящихся на благо социо-лизма вовлеченностной Все-общности), но здесь присутствует и скепсис, как бесстрастный метод без слепого верования в сам процесс изучения, познавая эманационные механизмы, хотя в принципы без веры(по Юму) в то или иное средственное образование, константы опыта и заключений на его основе, никакая наука бы не состоялась, а значит наука - это аристотелевская центральная жила, баланс между верой в познаваемую причину и ее абсолютно доказуемые и очевидные исхождения, следствия(где причина и следствие никогда не соединяются друг с другом ввиду недоступности первой и вольности второй, как вытекающее, и отсюда нам может быть понятно, зачем христианскому логическому Уму потребовался Христос-автономный безусловный посредник, дабы им было опираться хоть на что то исторически-внеисторическое, обосновывающее историю Человека и внеисторию, полагающую историю, Нуса, а посему Христос и заповеди его - это та константа, на которой стоит и на кою опирается весь западный и про-западный мир, а то есть все человечество в своем большинстве, ибо это христианство без Христа, ведь Христос растворился в новом понятном для всех боге - Социуме, со своими апостолами и мессионерами в дикие миры джунглей и пустынь третьего мира; теперь социум для всех есть отживший себя как Божество интерес, мертвое тело, ибо теперь, распылив его святость и нимб освенцима, исследователи не чураются смотреть на его продолжительные конвульсии, понимая за ними динамику развития), ибо следствие есть частное, а причина - публичное(ведущее каждого человека Христу и опыту его рецепции), что суть основной вопрос любой науки устранения человеческой политии и отношений, а также истекающих из них прикладных следствий(от чего скакать из стороны в сторону так устал Ницше, не найдя покоя в разрешении природы Минотавра, отдавшись в волю богини судьбы, склоня перед ней голову, так и не поняв, что и эта богиня податлива и изменна, начав бесстрастно и самосмиренно бродить по лабиринту-Дедалу-строгому Уму-архитектурности мира, почуяв запах и увидев следы крови, начав вести дневник, пока не обретет Причину, кровь исторгнувшую, преодолевая темноту и истошные крики призраков минувшего, но обнаружив, что кровь на вкус как вино в одном из смелых порывов, вовсе пустившись скорым бегом, сострясая свой лабиринт-Дедал-Ум до землетрясения, заставившего Минотавра выбежать прочь, и отсего став Минотавром для самого себя; затем вопрос частного и публичного превратился в фантом нормального и фантом уникального, а также природные и социальные фреймы у Гофмана, но это уже связи внутри победившего социо-лизма, тогда как неохристианский Социум во времена Ницше только вздымал свою голову и "Антихрист" Ницше в большей степени направлен на защиту воинстаенного Христа рыцарей против нового Христа лагерно-смиряющего Соци-Ума и его смирной паствы), вроде экономики, политики в современном масштабе, физико-математической науки-о-технике и социо-теологической науки-о-человеке как социальной функции и отношений с Городом-Формацией-Богом. Ницше(стоит отметить его преемственность от Шиллера и Фихте, кою можно проследить в генеалогии его эстетической имморали, отделяющий только-чувственных и только-рассудочных как рабов от господ эстетического синтеза того и иного в едином саморазрешении, обособляя истину от красоты, но выводя из вне-красоты бездны Истину) открыл европейцам не смерть бога, но бога истинной Смерти, Невозможного бога, дарующего Смерть, побеждающую нигилистичные упования, человеку как высшую ужасную самответственную Сознательную Веру в злое и холодное, как ведущее к Единой истине, будучи недоступным для тленной теплоты мира.
Далее, за неоплатонизмом, следует лишь этап христианства(а именно взаимная обусловленность утопии и наличного в единой фигуре левиафанно-божественной метагородской формации с общим корпусом ев-ангелических работ по Социологии, ибо социология - это наиважнейшая наука грядущего, новая катафатическая теология, ведущая гуманитарная наука будущего), а значит тотальной общей веры, смещения центра тяжести в радикализм принятия, задаваясь подробно вопросом о причине, лишь имплицитно обуславливая механизм работы, и это будет новая вера в Социум с храмами метагородов и метрополисов(общий аппаратный язык социологии, как наука о поведении человеческих существ, относительно матереальных воздействий на них и через взаимный контакт, концентрируясь в одной точке опоры материального сообщества, отчужденной от себя и своей живости предметной общности с атрибутивностью осцилляции в феномене замкнутости на самоявлении, самопредъявлении, где социобожность и ее архитектура станут идеальным и неизменным релевантом для всех операций, происходящих в нем, кодирующих процессы действительности на манер единого пространственно-поведенческого решения в заданном поле веры в социум; проще говоря, пост-теология пост-христианского языка, опредмеченная перед Социобогом функцичной паствы дребезжащих групп и переменных, являясь лишь заданностью веры во всепорядок и его тотальный язык, формирующий доминирующую моносмысловость на всех уровнях восприятия), объединяющих весь мир вокруг единой Умной фигуры нового Социохриста, где, конечно же, будут и язычники, а то есть представители старых городских формаций топоса-сообществ-местности, где топос влияет на субъекта, так или иначе, взращивая группы, что суть посредство между ними(Христос-Социобуфер между государством Отцом и человеком отдельным, земным, смертным, гибельным, ибо Боги вечны), иерархическая фильтрация качества человека, как наука фильтрует знание от дилетантистского до академического. В социологии человек есть субъект знания, распространенный на геометрический график пространства, а значит живое здесь рассматривается в качестве умствования, воплощенного в жизнь, где человек уже напрямую есть лишь набор данных о его нации, роли(статусные символы), общей помещенности в группы(вводя в живую выборность переменные вероятия и счислимости, распространяя их даже на бытовые вещи и тем программируя код определенного человека потребностей, сообразуясь с его статистической капитальностью, опрелеляя потребление на вкус потребителя, формируя стандарт заданной нормы получения, изолируя частные желания как минимальные погрешности, уже исключенные из графика минимум и внесенные в раздел необязательного, излишнего, детально оборудуя сложившиеся метаестественно метаполисы по запросам групп биологического большинства, обустраивая институт театра там, где привык собираться народ, у которых ряд коллективных потребностей сопоставим со стадом умных животных, постепенно вытесняя качественное для немногих общим не плохим не хорошим, средним, театром без богов(ибо все публичное становится одним богом-Светом-Умом), таким как и должно быть, не задевая ничьих чувств, кроме тех, кого уже нет в статистистичности(нет в живых для социума), а значит приравнивая изысканное частное ко все-общему, не трогая его, пока оно не посягает на это общее, а скоро - пока оно не начнет проявлять себя как должное для своей персоны индивидуально, и образуя неосоциолистическое господство усредненного городского набора обязательности каждого жителя, внося в право множественные поправки относительно свобод быть свободным), а значит здесь совсем недалеко до неосоциализма марочных отношений архивных ката-логичностей между функциями, где отношения опрелеляются по соотнесенной ответной реакции на узость ярлыков и наборов, изолируя себя от прочего, но становясь лишь отдельным проводом в огромной системе магистральных проводоников, оборудующих матрицу Мета-полиса грядущего пост-социализма(нацизм разуверил европейцо-евреев в христианской благонадежности(не помогла и экономическая революция самоспасения мира Маркса) сдерживания диких племенных порывов человеколюбивыми христоцентричными импульсами. После Освенцима корни западной цивилизации постепенно стали вянуть и на смену Христу стало приходить новое Божество-Социум, непосредственнее зрящее за порядком своим подконтрольным глазом, даже в зачатке не допуская снятие старой цивилизационной модели культурного обжития, а потому все, что претендует сегодня на альтернативу есть в глазах Социума нежелательный элемент, пытающийся повторить переворот и переход к мифу, что всегда кончается невыносимой болью для западного человечества, но мы предлагаем альтернативную цивилизацию, готовя душевную боль лишь для тех, кто погряз и врос в тварность текущей матрицы обывания, не желая посмотреть в глаза полуживой перспективе обманчивого и неустойчивого нусального основания всей Западной Цивилизации)).
Нельзя сказать в полной мере, что человек преобразует действительность, ибо его биологичность и исполнительность - это инстинктивный природный механизм во благо рефлекса тяги к лучшему. Совершеннствуют мир революционные идеи художников, которые затем воплощают в эволюционную детальность ремесленники, что выделывают и расчерчивают всеохватные наработки художников, у которых, как у роженицы, потратившей всю себя на ребенка, нет сил анализировать изошедшее, ведь оно множественно и всесильно, требуя огромных ресурсов людского ума в нескольких поколениях, и если исследователи ползают по телу этого могучего младенца, всматриваясь в каждую фундаменталь его складки, то художники заражаются масштабным и грандиозным, источая и совершенствуя себя до телоума и умного тела, пробивая пелену трансцедентного и сообщаясь с Нусом непосредственно, гуляя по Садам его разнообразия(так Кант и все аристотелианское - это метод рацио, тогда как платоническое - это мистическое сверхчувственное, высшие озарения, и если Кант вдохновился Юмом, который был воспитан на литературе, а также на платонической философии, то Кант есть методика детальной разработки революционной идеи причинности, которую Юм, родивший ее, не в мочи был до конца разгадать после родов), ведь для художников кропотливость равнозначна удушью, тогда как для исследователей в принципе закрыта тропа к глобальным прозрениям(собственно, путь любой академичности - это усвоение и исследование трудов, определиаших и определяющих уровень развития, дохождение до этого пункта и делание одного небольшого шага вперед на короткой дистанции внутри специальности, сделав свое маленькое, но важное дело и уходя на покой, и нужно быть очень смелым человеком, чтобы, осознавая свою малозначимость, вопреки этому пониманию, беспристрастно выполнять свою предназначенность, обреченный на забвение, померкнув перед революционером мысли, чьим именем нарекут эпоху, ибо каждый более или менее способный человек может научится управлять атомной станцией, и никто не будет помнить его имени, разве что если произойдет ката-строф'а, и есть соблазн геростратовой славы, как комплекс маленького человека, измученной детали, но те, кто удерживается от сего и молча выполняет свой труд, дело, в котором он профессионален и справляется блестяще, воистину достойны называться большими людьми, на которых стоит человечество, и о таких безымянных рабочих героях от мысли, оружия и труда и писал Юнгер; исследователи работают с данным, очень скрупулезно внося свои, обговоренные с коллективом, научным собранием, поправки, ведь догадки - это дело личной жизни и пристрастий, метких афористичных наблюдений, стоящих тысячи трактатов; неважного вне статистической суммы частного, из коего общее плохо выводимо, но даже их дневники пестрят заимствованиями и формами заданности, ведь их разум отточен и безупречен, ведь никто не увидит в Аристотеле и Канте пронзительного психолога, ибо они смотрят лишь на закономерности публичной работы, подгоняя под них частное исключительное, не взирая на фундаментальность их проявлений, смотря на них как на отклонение от утопичной нормы должного; отметим также, что Платон изгонял поэтов по той же причине, ибо они не сводимы к общественному и есть болезнь для этого общего, дети, выросшие антисоциальными сиротами и пропагандирующие ужасы и дивность отстраненности, красоты одиночества, что рушит полисные ритмы, которые свободны лишь в самих себе, но не произвольны, упорядочены сообразно традиции рассудка и того чем, когда и сколько пристало заниматься каждому сословию граждан, не касаясь не своей области, частное же берется за все и судит обо всем с позиции своего одиночного неприятия или насмешки, используя город как сцену для напоминаний о дикой стихий жуткой улыбки за ее пределами, где живут боги, которыми они пахнут, пугая и изумляя на миг горожан, из рутины розмыслов переходящих к лицезрению божественного дыхания бродячей труппы по написанному поэтом сценарию, оживляя богами каждый чересчур миролюбивый умополис, вторгая древний кровавый миф в аполлонически высвечиваемый порядок и уклад огражденности, и горожане знают, что если эта энергия выйдет не на сцене, катарсически, то она постепенно станет вырваться из самих членов полиса, превратив город в театр божественного гнева, таким образом театр - это пора, рот, открывающийся странниками и поэтами, знающими кровавую дикость богов, дабы освежить горожан от обывальческих забот, напоминая им о том, что боги среди них и влияют на их кровавую судьбу непрестанно), да и само вольнодумие вредит и расшатывает аппарат их строгих, отстраненных частно-специальных наблюдений, претендующих на общее в корпусе своих работ, ибо наука суть ничто без какого либо своего элемента, ибо она составлена искусственно, язычески, с санкции Вселенной Нуса, дающей Уму понятие надприродных идеальных заоблачных пропорций, как и сам Социум, огороженно, не произвольно, но в рамках желания ума и тела, тогда как естественность народностей обусловлена истиной многовекового бытового внесоциального обжития, ибо Социум - это пост-христианский бог, который, к примеру, чужд древнехристианской России или до-христианской Африке и Китаю, которые на дух не принимают Христа Запада, как европейско-эллинскую модель светлого Умоцентризма, находясь внутри поля Светлой Цивилизации, как и все человечество, но будучи в гетто, развиваясь по собственным законам, которые лишь внешне сообразны Все-общему и согласны с ними, проводя политику своих интересов, выискивая лазейки во Все-цивилизвционной матрице Запада, ведь альтернативная ей Цивилизация только пробуждается, погрязшая в распрях и мифологии, будучи в собственной окружности, как эллины до Сократа, требуя своего Сократа, Аристотеля, как проявителя лучших моментов Сократа от рецепции Платона).
Стоит лишь быть очень чутким наблюдателем социальных процессов, происходящих снаружи, реакции на них людей разного качества, и своей собственной рефлексии в разных режимах тела, влияющего на Ум, ибо состояние разума зависит от здоровья тела, так как Ум небесно-телесен и обработан в форму плотного тела природой(стоит отметить, что сама по себе ангелическая душа андрогинна, но Нус облекает ее в природную форму выборности пола, ибо сам мир дуален, и если мистическое тяготеет к полнейшему освобождеию от тела и возвращению в эфир андрогинной души, что и есть они, интенсивно вспоминая путь ее падения, проходящий через слои небесные, в зависимости от качества души, которых семь, и фиксируя это в опыте искусственного созерцания, тогда как монотеизм не отвергает тело и саму материю, но признает их Там, переконвертированные и усовершенствованные, не лишенные пола и земли под ногами, но полагая совершенное бытие в совершенном теле длиной в одну бесконечность Райских Садов непременности, когда ангелическая душа(доказательство наличия души — это доказательство наличия Ума, ибо без души не было бы персональной воли и той силы, что волит поливариантно(эполивариация и само воление — бегство инертного Ума куда то от собственного тождества и созерцания, благодаря чему и виднеется разница между субъектом и объектом, полагая нечто от них отстраненное, а именно — нетождественное Сознание Смерти, что и есть вера в Невозможное, допускающая всякое двоичное различие и странствие разумной мысли; объект всегда таит в себе небытие, побуждающее Ум к опосредованию, субъект всегда замкнут на себе и дробится в рефлексиях распадающихся идей, и на основе этой диалектики мы якобы способны исключить факт Нечто отличного, но тогда не было бы самой порождающей тайной Причины тварной причинности смежности субъекта и объекта, ибо их первичное разделение в своей Первопричинности полагает наделение этой дуальностью и мыслью о различимости Откуда то, ведь иначе и животные с помощью Ума могли бы осознавать и описывать объекты, спустя лета эволюции, ибо всегда есть источник, что превосходит коллизию мыслей вовне-вовнутрь, являясь их Недоступным пробудителем, которого невозможно достигнуть никакой диалектикой рацио, разве что предположить о наличии верой, резонирующей от-с Откровением; с наличием Ума мы поставлены перед фактом различимости форм и их закрадывания в наш разум, вынужденные оперировать им по природной наделенности, измышляя что же именно нам делать со всем этим представшим нам посредством обличимости в язык и явления, и из этого появляется мышление, как попытка выяснить зачем нужны формы этих идей, представленных к Уму, как их упорядочить и сообразно какой цели и откуда они взялись вообще, и это те идеи, что разрывали Ум Юма эмпирическим скептицизом и философской меланхолией, ибо от зацикленности на рацио его спасало отвлечение в будничность, выбивающая его из ритма интенсивного созерцания и раздумий уже расчлененными секциями установленного общественного поведения, как кодекс проявленных идей следования, реализовавшийся в том или ином социальном вместилище-городище, иначе говоря нусальный самопожирающий мерцающий Ум Юма отдыхал от напряжения в себе в телесной заданности рассеянности «я» в многочувственной опытности перехода, жонглируя идеями и непременными восприятиями, затемняя ими вопрос о неразрешимости Первопричины-Тайны и исхождения энергетического связующего компонента между сложносоставными вещами и самой логикой их следствия и первоочередности, что вызывало мучения и сомнения в самом методе, ибо познавать с помощью того, чьи процессы до конца не-ясны — дело невообразимо мучительное и бесплодное в чувстве туманной перспективы и безвыходности; Нус пожирает своих слишком Умных детей, ибо пользуется их энергетикой и выплевывает косточки, когда эта энергия довела уровень нусальной симметрии в человеческом разуме до нужной Нусу архитектурной планки сближения души на земле с эфирной обителью до сличимости Царств в Одно, так медвежонок входит назад в Лоно медведицы, только через рот; урус - медведь - русский - кельт), мы были бы единообразными организмами однонаправленности, склонными к единым потребностям и к нашим телам были бы применимы одни и те же методы работающего воздействия, подобно животным, у которых нет небесной души, а есть лишь глина, ориентированная на природные ритмы и пульсации, побуждаемые инстинктивным следованием, тогда как у людей присутсвует вариация следования к боли ради трансцедентных целей, инструмент вспоминания которых суть язык и сама небесная память как то, чем мы являемся — тоже есть наше отличие от прочего природного, иначе говоря — осознанная вера; трансцедентное устремление обнаруживает в людях высочайшее тяготение во вспоминании к Небесной Душе, что для животного является не-сущим, этой души у него просто нет и оно ограничивается земными закономерностями темпически-установленной природы, и эта небесная душа столь неуловима и сложна для восприятия тварным Умом, что Юм назвал ее фикцией, постулируя сменяющие друг друга причинно-следственные отношения в воле, правда не слишком задумываясь о причинности самой воли и той срединности между объектом и субъектом, что превосходит их и определяет не то, что Ум, а саму наделенность и созданность Ума, то есть Нус, который доступен лишь мистикам, но не эмпирикам, хотя и Юм(кстати говоря, ощутившему раньше прочих классиков силу мифического суеверия(это то мифическое, тот миф, которому следовали и Ленин и Троцкий и прочие апостолы коммунизма, ибо лишь в последнюю очередь их интересовали детали непременного обустройства, важнее для них было внести, воплотить новый миропорядок, титанически скидывая царского Бога-Христа как Умо-принцип, сравнивая с землей Олимп бульдозером, работающего на огненном топливе Прометея, даруя несчастной черни искру мифического сознания, показывая, что пламя Света с Олимпа может стать обычным земным огнем и что нусальные небожители также уязвимы, как и человек, и что на эфир, космос можно влиять, отталкиваясь от материи, преобразуя и захватывая все Вселенское под свое руководство, и этот новый гераклитовский миф властного огня и поджог на время весь мир, смотрящий на Россию как на Прометея, обхитрившего Богов Старого Света, Старого олимпийского Порядка, предвидя наступление того, кто окончательно свергнет Зевса и установит свою власть, свою альтернативно-цивилизационную власть, дионисийством снося ветхую полисность аполлоничности во имя воскресения из мифа в религиозность ужасной Смерти) в радикальном построении мира и малоспособность в этом отношении философии, лишь выявляющей новые причинные отношения, редко способной узреть корень всех натурально кровавых проблем опыт, на который опирались досократики(хотя Юм, в силу времени, все же избрал и не оставил философию, правда специфическую, претендующую на снятие с себя одежд умоцентризма-христоцентризма(сомневаясь в том, что Христос и есть та связующая Неведомая связность между Неведомой причиной бытия и Нусальным следствием бытия, ибо Нус-Христос — это лишь последствие произведенное от Немыслимого Беспричинного) во имя опытной непременности и возвращения к изначальности бытия, еще не разрисованного умственными демоническими нусальными категориями, счищения, где до философии ощутимого мифа было не так уж и далеко, но совсем впоследствии затушевано умозрительно-идеальностно-тотальносубъектным Кантом, и миссию Юма в этом отношении продолжил Ницше при расшатывании Кантианского аристотелизма Шопенгауэром), таким образом Юм — это первый пост-средневековый досократик в плену у философии, узревший силу Закона природы и естества-аффектации над светлым рацио, подчиняя яркой крови рода идейно-теневой метафизис; Юм, наследием которого пользовался Аристотель-Кант и Гегель-Платон) ощущал его тайно-сверхприродное воздействие, правда полагая это за разрешимую тайну внутри самой Натуры, но не сверх-натуры как телесного мета-природного космического воздействия Нуса на природу) царствует в совершенном теле и не чувствует себя в нем ущербно, ибо Натура от обузы сатанинской Нусальной дуальности переходит в Единство Праведности, после которой наступит тотальное Снятие, когда все остальные Миры, положенные Им, хоть наш мир и Последний и самый сложный, Невозможный, до-разрешатся и абсолютно Все и Ничто снимется в Нем так, как мы не в мочи и помыслить; в самом деле Нус наделяет Ум принципом тождественности, заставляющим видеть в Натуре закономерности, как формообразующие воздействия даймонических тонкотелесных нитей, совершая из них опытные заключения для лучшего обжития в заброшенности с конструированием архитектуры социальной отделенности, возвышенности с почестями в храме Ума; Ум, по Юму, это совокупность восприятий представленных форм, сооруженных по принципу нусальной симметрии, что и обуславливает возможность рецепции, мы же говорим, что Ум — это материя, которую соткало множество даймонически-формонаделяющих нитей, но эту материю из нитей мы зовем единым клубком, это одежда души, которая приросла к душе, ибо когда человек надевает одежду он и есть одежда в каком то смысле для восприятия и одежда есть он, тогда Ум есть нусально-даймонически-нитевая одежда для англеической души, которую Нус надевает на душу в момент ее ниспадения к миру, обволакивая ее формой тонкой и грубой материи, дабы она не была голой и вообще смогла проявиться в наличном; Ум — это качество созерцания от Нуса, позволяющий в природе сплошных явлений фортифицировать формы определяемой структурализации и помеченности, иначе говоря определять произвольное частное, наиболее ликвидное в отношении потребностей Умо-тела, из прочего количества вспышек из аморфного пространства натуральности, естественности, выделять в форму причины-следствия то, что не связано в-себе как целое, но ту связь несвязуемого, возводя эту связь в привычку, что наиболее соответствует Нусальной огороженности от природы и стихии в плане эффективности сооружения человеческой социальной полисной архитектуры венценосного отделения; вера Ума — это вера во всеобъемлющую нусальную логисическую симметрию, когда наше во-ображение преображает скрытую от нас часть, достраивая ее соразмерно нашим привычным представительным суждениям, но как мы пугаемся, когда вместо всего нами воображенного в перспективе, изгрезного проявляется нечто дикое и неожиданное, мифическо-натуральное, треская и раскалывая веру Ума и зарождая в ней сомнение в самой центральности веры в Светлость мира, постепенно двигаясь к области конвульсивного абсурдистского или меланхоличного депрессивного осознания, не в силах справится с кошмарными видениями, что вторглись в разум через образовавшийся скол и породив там чудовищ, что пожрали и разрушили привычные константы мировосприятия, оторвав от почвы суждений данного субъекта, что уже разочарован в жизни, напуган, его ориентиры сметены черной водой и он производит отчаяние, подлинно экзистирует в системе цивилизационной духоты, обреченный на бессмысленную гибель без осей за-человеческих и без принятия новой альтеранитивной цивилизационной модели, отходя от ветоши прежней, несовершенной; вера Ума сверхчувственна, ибо она уповает на гиперощутимый Нус, тогда как негативная вера обращена к Сознанию-Смерти, тракта к Невозможному внеощутимому и не является внутриумственным чувством, но тем, что исключено-сквозь из-нас-через-нас и апофатически осознается как последнее темное пятно, в которое только и надлежит верить и следовать, ориентируясь на эту чернее черного звезду, дабы достичь внутри ужасного понимания правдивой истины, считывая черноогненным взором пламенность Писания к бесприкословному Единопринятию)))))
и ее воздействиями, дабы не читать всего написанного и понять логику развития, ибо множество книг лишь фиксирует положение с предусмотренностью одного эволюционного шага вперед, тогда как в столетие выходят лишь две фундаментальные революционные книги(или их сборник или же в начале века является великий человек свершений, а за ним проявляется великий мыслитель слова, определяющие грядущие эпохи на три-четыре шага вперед) - в начале века и в середине-конце века, предопределяющие развитие грядущих трех-четырех веков, на основании которых, по цепочке, все остальные выводят образ будущего, вдохновляются их идеями и вырабатывают метолологию, воплощающуюся в жизнь, и таким образом Нусические созерцания становятся реальными, таким образом мир предвиденный меди-Умом оживляется потомками спустя столетие и далее. Такие Вселенские революционеры, которые всегда остаются маргиналами в среде признанности, ибо они чрезмерно обширны для классической позиции определенной установленности, где классикой признается лишь его однобокая рецеция, взгляд с той, а не с иной стороны, хотя это явление вне-классично и за-умственно, выше любых предположений и схематичностей, психологически необозримо(это Сократ, для которого Платон был мистической рецепцией, а Аристотель методологом, очищающим Ум Сократа от примесей Алкивиада; Аристотель эволюция, Платон - революция от Сократического импульса сверхпрозрения; это Декарт со своим Кантом и Гегелем; это Юм со своим Шопенгауэром-Платоном и тем же Кантом, Платоном которого был гениальный мистик Фихте; это Ницше со всеми своими мистическими продолжателями и Хайдеггером(Хайдеггер сократичен, ибо его Дазайн-бытие нельзя узреть с помощью мышления, разве что мистическим сверхчувством светлой веры в само бытийное наличие, что отворяет дверь веры в Ничто-сокрытие Нечто, непрерывное изъятие определяемого к-Ничему, а значит Бытие есть лишь отсвет гиперчувства веры в бездну, которая его поглощает, как всякую интенцию и вопрошание. Хайдеггер остро чувствует проблему соотнесения нейтрального онтологического Нуса-наличия и его огненной гераклитианской онтической проявленности с Ничто-сокрывающим Нечто и порождающим Нус. Следующий шаг к пониманию - это разуверенность в Бытии и катафатическом мышлении световых констант во имя того, Чего Нет так, как Нет Чего то Уникально, но не так, как нет тварного затемняющего и поглощающего мысли служебного Ничто и утвердительной наличности Все), иначе говоря у каждого Сократа из-за его великого масштаба есть свой сверхчувственный Платон и рациональный Аристотель, отскабливающий до как бы первоначального Сократа, но Платон-Аристотель и есть целостность, корпус идей, которая лишь касается оригинала, определившего эпоху и эпохи; Сократ — это фундаменталь вопросов, Платон — сверхчувственный-мистический, а Аристотель — рационально-эмпирический комплекс ответов на них), зачастую рождаются на стыке веков - в середине-конце миновавшего и в близости к началу наступающего, но, что любопытно, переходность действительно наблюдается из столетия в столетие, в жизни одного поколения, что обусловлено также внутренней логикой, логикой жизни Христа, после гибели которого наступает новая эпоха, и гибель каждого поколения - это вовлеченность в Христа, а значит воскрешение в потомках, передача эстафеты, что полагает корреляцию и осмысление пост-события, сообразно с до-христианским временем, когда Христа нет-непременно, а потому логика(умом нужно пользоваться с Умом) возврата детей от отцов к дедам аналогично исходит от Христа, как и весь современный умный мир, который после "смерти Бога" и экзистенциальной пустоты поколения пост-освенцима воскрешает социального бога Христа на пустыре прежнего нигилистического счищения, устанавливая там крест и прогоняя с площади потешных пост-апокалипсичных плясунов, водружая на стяг новую социальную серьезность.
Святой Дух - это общеангелическая атмосфера дыхания, вместе с которой ангелы спускаются в наш мир, дабы не быть отягченными его притяженностью и комностью.
Нус дает саму возможность различения Умом форм природы(это позитивный дух, объектность-от-Нуса, обладающая способностью различения форм, заданных тем же Нусом, то есть разум — это духовная способность от Нуса различать от-нусальные даймонические формы в мире, содержание же их определяется идейностью впечатлений, относительно наших ощущений и опытного представления о них), заданные даймонами Нуса, тогда как сам Нус зрит лишь Ум человека, сиречь душу, активизируясь к недостатку Ума, которое влечется к Сознанию негативной веры(веры в негативную объектность, Смерть сквозь Нусальную бесконечность), по природе своей симметрии; плотью же человека наделяет природа, и для Нуса она безразлична, как царству идей индифферентна воплотимость и предметность.
Разум - это calm determination, общий объектный принцип упорядочивания форм, распознавая по способности нусального наделения(которые не равны по чистоте Нусу, будучи им определенные и сами оформленные в плотскую глиняность натуры, являясь лишь клубком-сгустком даймонических распознаваний форм в мире и содержания их, основываясь на идеях эмпирической ощутимости, фиксируя качества в опыте, качества, что тоже есть формы, данные даймонами-оформителями как идеи-формат, материя природы, обладающая энтелехией, эн-телесностью стержня своей сформированности, отраженной в лингвистических концептах, ибо язык воспринимает формы и вникает в содержание, снимая слой за слоем, оголяя форму, очищая ее от наносов содержания и высвечивая форменное происхождение, как непрерывно текущее из нусального источника формоисточения), идейными нитями даймонизма с нусальной дистанцией относительно оформленного, ибо Ум чист и со-причастен глине(которую классическая философия и рассматривает как человека, предмет среди прочих предметов в Нусе, тогда как истинный человек есть все то, что не является человеческим и предметно-определимым в тварность) по принципу тварности, но не по материальной плотности(тонкость Ума-телесной энергии, изливающейся беспрерывно в центр самой формозаданности, принципа оформления, порождая мысли и вдохновение, а также снабжая человека Умом-опознаванием, ввиду того, что его душа просквожена Сознанием-Смертью по воле Всевышнего, как дыра-скважина, которую нужно постоянно латать, заполнять золотым ключом катафатического ответа, упраздняя всякий вопрос-сомнение, ввиду непостоянства континуумного-нетождественного поглотительного и молча вопрошающего ужасного расширения вглубь бездны Ничто, с которой мир-Все уже не справляется, ибо его Ум охилел и разуверился в своем максимуме, в себе-Христе; этим затушевыванием болящей раны и обуславливается свободная воля и выборность индвидуума, ибо латание этой дыры и есть Ум, точнее беспрерывное наделение Умом(Ум и есть беспрерывное наделение, Ум есть тогда, пока он непрерывно становится Умом, а не нечто статичное, почему наши мысли и витают беспокойно всегда, фиксируя разве что линии маршрута воспоминания в идею - привычку - произвольную причинно-следственную связь суждения, рассматривая магистраль думы отстраненно, благодаря Сознанию, и закрепляя ее впривычность нитевого-нейронного следования, подобно тому, как мы окрашиваем одну нить в клубке, делая ее избранной, а затем еще одну, и третью, образуя некую систему трехцветности на общем фоне одноколерных нитей-связующих — то есть либо стандартного установленного, вроде эмпирических истин либо ощущаемого природного инстинктивного, и эти цвета есть одежда души, которую мы и зовем ярким Умом, способом мышления, доминирующими идеями, где Ум суть определенная одежда души, обладая базовым фасоном по самой человеческой природе, стандартному устроению тела, но индивидуального на цвет, по материалу и прочим характеристикам определяющего восприятия и выделения к первостепенному следованию в воле, что сообразно, во первых, самой симметрии Нуса, где в каждом Уме, как детали пазла, должны быть различные установки для общей картины архитектурного миро-здания, а, во вторых, разность определяется самим небесным материалом души, обуславливающим психологизм и способность к глубинным проникновениям в формы и содержание, к чему Нус особо внимателен и строг, балансируя его прозрения нападками Света во имя симметричной картины покоя Социума, где нападки — это умственные болезни, то есть душевные болезни от слишком большого потока Света-от-Нуса, как ответственность за свои мысли и дальность проникновения, ибо это проникновение оставляет следы-вглубь в материи Ума, которые Нус заполняет своим даймоническим Светом, таким образом топя и засвечивая разноцветные нити от-Сознания нещадным диктатом, обусловленным симметрией мировой метаприродной-натуральной уравновешенности, и эти нити очень быстро выцветают и Ум вянет, пагубно влияя на тело, нити блекнут и человек тонкого Ума растворяется и хилеет, бледнеет и болеет, упраздняясь как светоч, захлебнувшись обильными потоками световой интенции Нуса) человека от принципа Нуса, порождая источения-мысли, как энергию, что обволакивает множеством нитей Веру, рождающую вопросительность относительно извечного субъектного Права бытия, оспаривая его преимущества, и самим рацио доходя до предельности этой заплаты, которая может лишь горизонтально зашивать диаметр дыры, но неспособная покрыть всей ее негативной черной глубины, иначе бы мы все были бы золотыми Умными детьми блаженного Света, но само объективное сомнение и его вне-объективный источник отвергают всяческий покой и стремятся заглянуть внутрь Ума(сомнение это и есть сверхубежденность, метауверенность и гиперутверждение), заплаты, за которой Ничего виднеется ужасом, но лишь при Вере в Нечто это Ничто начинает пылать возлюбленностью Смерти, которая ведет нас к Истинности, Завету Писания; сама жизнь - это напряжение и боль, без которых бы нас не было здесь, и чем сильнее боль и напряжение нас, тем мы величественнее и глубже, следуя к неразрешимой немой вопросительности негативной теологии смерти; когда мы упокоимся все напряжение и усилия, которыми и держалось наше тело будут свидетельствовать в пользу нашей могучести, выдохнув по мере накопленных сил свершениями по их значимости, пропорционально совершенному при бытности в мире, и чем выше боль и напряжение, тем мощнее натяжение скажет о наших делах и тем выше мы вознесемся, как бы стрелою пустившись в даль от туго и прочно натянутой тетивы или же натянутой не совсем прочно, ибо прочность — это мера и соразмерность динамики, где чрезмерность чревата обрывом или падением стрелы при малой дистанции полета)))), связанный с ней Верой-сверхчувством, что обрывается в объектности Смерти полным постижением негативного Осознания(нетождественность Сознания - это тот фактор, что недоступен в опыте восприятия между субъектом и объектом, то, что делает идею восприятия объекта субъектом возможной, разделяя их как первично слитое и со-зависимое, вернее выявляя их единую тварную природу, относительно веры в вне-фиксируемое Нечто, которое налично своей абсолютной апофатичностью, присутсвует как темное пятно Некоего исключения из мира, полагающая мир Из-ниоткуда), и все импульсы тела-Ума, как тварности, отскакивают и диалектически резонируют друг с другом в метафизисе(метафизика - это триединость нусальных качеств и их влияние на Ум, изнутри же Ума, ибо нити-даймоны субтильно проникают сквозь грубо-плотное, что и есть движение мысли, определяющее и видящее форму этого внешне-внутреннего мира Ума, ибо мир - это как продукт Ума, с помощью коего мы и зрим сущее, так и существенное, которое определеяется определимым Умом как форма заданная-к-распознаванию Умом) соотношений ввиду наличия принципа дистанцированности от их тленности, ввиду предустановленной способности запредельности сквозь-я, принципа нетождественной объектности интроспективного смертельного Сознания, что и обуславливает веру в Нечто, пронизывая насквозь тварные упования рацио и социо(приковывающая душу понятийной конвульсией гипераффекта сверх-Я к своей нибмической сверхлибидной предустановленности).
Чрезмерность идеалистической индивидуальной свободы, которая и есть этическая норма всеобщего, полностью противоречит идеологемными девизами: "человек - есть цель"(в своих творческих порывах к Нусу и прекрасной истоме при сборе плодов из Сада идей) грозной букве Закона Писаний("Познающий субъект трудится над тем, чтобы исчезнуть в этой нетождественности. Истина означала бы гибель субъекта. Благодаря вычитанию всего своеобразия субъективности, как оно осуществляется в научном методе, субъект превращается в ad majorem gloriam в опредмеченный субъект, он просто симулирует себя"), которая заповедует человеку боль и страдание, отдаляясь от соблазнов мира, что рождают порядочность, сдержанность, дисциплину и смирение, терпение перед ударами жизни и достойному их принятию, как стремление к Его Завету, вопреки своим тварным желаниям, пробуждаемыми миром, ловящим души в свою суетную трясину; память о страшном Суде и смерти, вспоминая о том, что мы лишь тленные миссионеры воли Всевышнего, существующие в мире, пока все не покоримся Ему без остатка, пока все мы не доверим свое человеческое Его Последнему Закону(и не признаем за этим человеческим его ценность и онтологическое, что клонит все онтическое к Негативному Духу, в Смертности - как первом и последнем арбитре Истины перед Всевышним), презрев все разумно-душевные розмыслы и измышления законов и мыслей о человеке и его предназначенности, как субъективные несовершенные максимы временности человеческой выдуманности, которые меркнут перед Словом Его. Как привычка держаться статно врощена в наш разум с рождения и даже в непринужденности мы уже автоматически следуем ей, не в мочи расслабиться и вести себя по иному, будучи заточенным рассудком с детства на благородство, так и вера и послушание Ему никогда не смогут выйти из нашей композиционности, как только мы обнаружим ее и вознесем ее сердцем черным пламенем над всем нусальным Светом, полюбив природу-Натуру как свою Сестру-творение Его, и докажем эту Веру уму его же аппаратными философическими средствами(и лишь в этой доказательности и взыскании смыслов, поиске истины философия стоит выше всего частично-научного, как то, чему мы способны рассказать на ее же языке о Нем-Нет-Невозможном), обозначив его ограниченность и само начальное происхождение Откуда-То.
Мусульманская гиперобщина уважает каждого человека за веру и по вере его он, говоря языком эллинским, становится гражданином полиса, наделенный базовыми правами жизни, работы, обеспеченности, субъективно и свободно соблюдая установления религии Последнего Закона, тогда как его место в обществе определяет его характер и способности, которые он проявляет, фиксируя их в кровной страте, условно говоря, институции, следуя зову сердца и долгу перед Всевышним, исполняя то, для чего он рожден и что лучше всего у него получается, презрев всяческую тягу к удовольствиям свободного разложения в мире, служа лишь Всевышнему("Вследствие одностороннего пользования силами индивид неизбежно придет к заблуждению, но род - к истине", хоть Шиллер сказал это в пользу индвидуального, нам нужна лишь вера в Невозможное, чтобы облагородить характер исследователя и исследуемого истинностью Единого, сообразуя понятие благородства с нашими праведными предшественниками, пророками и самим Писанием, подстраивая принципы под методы современных реалий, не истачивая первые последними, но лишь раздумывая о соразмерной(ибо мерность урезонивает нашу сатанинскую вспыльчивость, чувственно-умную воспалительность в утверждающем позитивном духе, и отводит нашу волю к созерцанию нейтрального светлого Нуса, что суть момент эстетического, по Шиллеру, как взор, направленный от деятельного Ума и гиперчувствования к самому светлому духу, что есть их разряженности и происхождению, проглядывая за ним третью ипостась черной сокрытости, Негативный Дух ужасного обещания; эстетическое есть состояние бесстрастной, отвлеченной от страстей и мысли любви, что аналогично подводит нас к Нусальной нейтральности, позволяя с этого неангажированного положения на миг взглянуть на ужасную альтернативу мирскому огню и либо влюбиться в его прелесть еще неотъемнее, ибо природа человека дуальна и не терпит долгих отлогательств, разве что на мгновение-в-нейтрализацию, либо же на ощупь продвигаясь в темные чащи заповедной Истины, которой нет в мире, как гласит Писание и как нам подсказывает опытность, не обнаруживающая ее в бытности и в самой нейтральности и балансе, что суть только почва и первый шаг к Неведомым черным побегам на ниве, на небе души, грозовым мрачным тучам и фиолетовой молнии из нее, а также грома, что заставляет весь страстный суетный мир умолкнуть и замереть для внятия, прогоняя все прочие звуки прочь, настраивая слух на волну заповедной мелодии небесного разрыва, пробития внезапным ударом герметичного сосуда каменного небосклона, откуда подует свежайший ветер страшных перемен, и все это происходит в нашей душе и с нашей же душою, дух играет с ней в ужасные игры трезвых прозрений) оперативности от верности в-мир, достигая своих мессианских человеческих целей от-Него; индивиды не будут ущемлены общей целью, исполняя свои природно-душевные обязанности на благо общины, если эта цель будет правдива и истинна(раса рабов Всевышнего, дисциплинарностью Всевышнего порядка открывающая для своей души всепроницаемость мира, закаляясь от лобового столкновения с пороками предписаниями веры, стойко выдерживая обстоятельства соблазнения и совращения с пути истинного, будучи оплотом Писания в мире, крепостью Единой Морали от Всевышнего последнего Завета Истины людям невероятной стойкости, духовной силы и смирения, выносливости перед нападками всего западно-цивилизационного человечества, хитростью Ума пытающиеся растлить этих непримиримых ветхозаветных носителей ужаса для Светлого миропорядка, дабы упразднить болезненную рану Единой Правды, что разоблачает их жжением черноогненного пламени памяти Смерти, как последним рубежом перед Днем и ответом, восставая из комы Ничто на Суд), даруя им высочайшую свободу трудится на благо Высочайшего, а что может быть Истиннее Единого Всевышнего и его смиренных негорделивых рабов чистой совести и крепкого нрава перед соблазнами дурманящего расслаивающего верное-целое на составляющие частности, ведущие к поливариантности заблуждений, убегая, а не концентрируясь на Центре изошествия в тварность мира-Все-Вселенной...и воистину нет ничего совершеннее того, чтобы заслужить его милость и исполнять свой долг, то, к чему мы лучшего всего приспособлены, трудясь на развитие общины и себя в ней ради Него и Его довольства, и это самое лучшее, ради чего может жить человек, и ради труда и хвалы Ему человек и был создан Всевышним, исполняя Его наказы для той жизни, которая человеку Им и предназначенна, ибо Он знает лучше всех то, что нужнее нам, создавая нас такими, а не иными, склонными к письму, а не ручной работе или же наоборот посредством Нуса, а значит пренебрегать нашей душевной склонностью есть нежелательность на грани греха, ибо мы не свободны для себя, но свободны в мире для служения Ему через этот, данный им Мир и Ум, преодолевая и Натуру и Нус Верой, подчиняя их себе не силой, но по самому определению высоты Сознания, которым он Неизвестно-Как наделил нас) и тем, кто аналогично ему подчинен, а также избранному халифу на земле, ответственность коего, за коего его спросит Всевышний, прямо пропорциональна всем верующем, проживающим на территории, которой он верен справедливо управлять и распределять, утруждая себя на благо Всевышнего и его рабов, тогда как функция Суда - это отдельная независимая инстанция, которая судит отстраненно от земных пристрастий коллегиально, в коей находятся избранные и утонченные умы всей общины со всех земель, избранные лично друг другом по предрасположенности тонкой души-ума, кроткого благородного нрава, и утвержденные халифом к правомочности, исполняя то, что они постановили, будучи честными перед Всевышним, где права каждого верующего должны быть соблюдены и распределены должным образом, ибо ответственность всегда за стоящим выше по общинной функции дающим тому, кто желает что то делать на благо консолидации и процветания общины. И пока мы стремимся к сему, мы должны соблюдать эти обязанности каждого верующего, собираясь в микро-обищне,как микромодели макроогранизации грядущего, вбирая в себя подобные общности таких же земель, осуществляя групповое собрание верующих по принципу снизу, объединяясь с соседями в надгосударственную сверхобщину всех солидарно мыслящих, постепенно становясь ведущей квазисилой, вбирающей в себя активных членов, способных к переконвертации режима или хотя бы обеспечения должных прав для братьев, что, однако, суть синоним трансформации системного стазиса в иную многополярную-одноединую структуру управления.
Люди боятся свободы потому что в ее условиях их нравственный взрыв и недисциплинированность превратит всех в дикарей, а оттого они так держаться социума, что карает их повелительной законодательностью, внушая им об их слабости без его бдительного пестования, и люди верят в это, ибо большинство из них - это лишь родившаяся и приросшая функция к общей матрице бытия и вне ее, вне этого архитектурного бога Мета-полиса их нет и они никто, дикари на натуральном лоне природе, ведь Социум - это высшая тварь, стоящая на униженности низшей Натуры, и если она упраздняется, то ее власть в глазах адептов шатается, и их уютный защитный мир вынужден искать иного спасения, в ярком аффекте обращаться к Вере в Нечто еще, неподвластное стихийным бедствиям, хотя Социум очень регенератичен и природе не по силам сбросить его, разве что иная внутренняя формация, организация людей на иных воспитательных основаниях и альтернативно-цивилизационных взглядах на мир.
Категорически запрещается изучать тяжелую немецкую философию с 14 по 16 лет, ибо детство должно быть личным детством, а не рецепцией через линейность Гегеля или отстраненность Фихте. Необходимо вкушать собственный эстетический чистый опыт, писать стихотворения и не стыдиться наивности, не зная примеров злобной иронии над нативным разумом, тянущимся к чистоте и девственности. Социальный опыт начнет сам стесывать нежные углы в подростковом возрасте и лишь тогда, если ребенок слаб на изобретательность, ему следует прописать нечто из оборонительных отвлеченностей мыслей, как лекарство от боли несправедливости и веры в утопии. Ребенку следует читать поэзию(Заратустра — это одно из лучших детских сказаний, манящих легенд, втаивающих в наивную душу живое злое сомнение по отношению к предстоящей действительности, околдованной категориальным умом понятийности нусальной муштры, сообщая о нетождестве понятия и заключенного в нем неуловимого, воистину живого, а значит ужасного и пугающего, но правдивейшего из Всего, что есть и чего Нет) и развивать тонкую чувствительность души, эстетическое измерение по Шиллеру, ибо панцирем социальной закрытости он успеет обрасти всегда, а вот научиться воспринимать субтильных психологизм вещей и их едва видных связей во взрослом возрасте его изломанная фундаменталью тяжести мышления эпохальных мастодонтов уже не сможет и мы получим психологического калеку, функцию рассудка без дивного ощущения деликатной видимости мира и ума, что суть всепроницающие аккуратные, робкие душевные глаза, подмечающие любовные связи, видя в них головокружительные страсти и чудеса, недоступные скупому на изумительные детали философизму. У поэзии будут учиться всегда самые лучшие из людей(те, чья душа создана из шестого неба, отсюда шестое чувство, лучшие из поэтов и инновационных прозорливых философов, причем каждая душа поддается той или иной обработке темперамента, когда Нус заворачивает душу в глину по ее качеству, распределяя ее относительно симметричного установления, и там, где чрземерно много легковесных сангвиников будут рождается гении меланхолии, а там где много меланхоликов — больше флегматиков пятой души философии и холериков поэтического огня шестой души, иначе говоря темперамент, который дается душе суть пост-фактум нусальная обработка, тогда как сама душа никогда не теряет своей небесного происхождения, что выявляется в ее способностях наблюдать тончайшие закономерности в мире, причем не увиденные до нее никем иным, ибо у каждой тонкой души свой мир и своя помещенность в среду, что гарантирует разнообразия созерцаемых явлений при одном общем — единой утонченности, остроте и грациозности, деликатности душевного глаза, что так поражает грубые слепые по своей природе души, принадлежащие к иному роду мирской деятельности по созданности своей, что можно выявить в тяготении ребенка к тому, а не иному, ибо если он тяготеет к поэзии, что очень редко, и ставит ее выше всего, притом утаивая ото всех свою сокровенную любовь, то это явно гений шестой души, и если ребенок тяготеет к философии и литературе — то это гений пятой души, но если ребенок тяготеет к спорту и лучше всех в нем — то это гений четвертой души, ежели ребенок понемногу хорош в спорте и науке - то это гений третьей души и так далее до совсем обделенного юнца, удел коего, подобно ангелам первого неба, что вращают светила — быть исполнительным чином, выполняя важнейшую роль фундамента, но если душа первого неба еще и меланхолик, то из такого тяготения двойной тяжести рождаются дикие землетрясения и извращенности, что проявляется в непомерной жестокости при казалось бы хороших обстоятельствах среды, проявляя свою природную неспособность к восприятию и эмпатии, что нужно обуздать, направляя их на такую же тяжелую работу, что им и в радость, вроде мясокомбината или шахты, или же сеяния полей, ибо чувствительность им чужда и всю кроваво-машинную работу, которая только нужна в обществе должно отдать им, к их же непомерной радости, ибо и они хотят быть пригодными для общего, а не остаться навечно в маргиналитете, ибо и их Нус, от импульса Невозможного, создает для важной работы, которая не под силу иным душам, такие грубые души хороши в роли стальных героев войны, без страха ступающие в мясорубку сражения, но в ином качестве, в смысле душевных ощущений — они полные инвалиды, что и позволяет им месить человеческую плоть без зазрений внутреннего устройства, тогда как по настоящему герой тот, кто переживая и чувствуя боль мира, будучи шестой душой созерцания, дисциплинирует свою нежность и проходит сквозь дикие видения крови и гари, сохраняя при этом самообладание, удерживая внутри невыносимую для прочих душ бурю, которая разверзается бездной в эссеистике и мемуарах, не нарочито воплем, но подспудным тихим кошмаром, что сосредотачивает в себе гул невообразимой болезненной подлинности; душа седьмого неба — это душа ангелов высших чинов и пророка, душа коего наименее подвержена воздействиям нусальной форменной обработки и чиста в восприятии высших ангелических сообщений, ведь именно по со-тварности душ люди и могут общаться с ангелами, тогда как ангелы куда чище, будучи не подвергнуты нусальному закрепощению, будучи самой подвижной эманацией из твердой субстанции неба, что не подвержена изменениям Нуса, будучи выше его, и, образно говоря, даже если бы Нус и захотел притянуть ангела в форму, то его субстанциональное небо притянуло бы его назад, что нельзя сказать о человеке, душа коего заведомо просквожена точкой несоответствия по воле Его Неведомой; только пророку являются ангелы, так как только в природе высших ангельских чинах зафиксировано Послание Всевышнего людям, и оттого, что пророческая душа и высший ангел сотворены из одного небесного материала, тонкость коего недоступна прочим небесным нижележащим душам; сколько гениальных шестых европейских душ загубило социохристианство, и это самые мучительные потери, читая их могучие и тончайшие розмыслы, немощь от предстоящей фактичности имеющегося материала, страдание от духовной скупости времени, фантазий о когда нибудь придущих лучших людях(мусульманин — это тот, кто побеждает бога-Христа и Ничто), и все это от незнания ислама, от понимания того, что он есть единственных выход из сложившейся западно-европейской лжи, которая не проходит проверку на прочность перед открывающейся бездной, будучи основана на тварных органических основаниях, для каждого живо сомневающегося европейца злой, дышащей воли к свежести ужасной Правды; ислам, что дает любой душе утешение в Единой Истине, позволяя направлять свою энергию в русло войны на полях метафизических, трансцедентальных и физических сражений, не погрязая в сомнениях опоры, которой Нет-Неведомо-Как, строго и изящно упраздняя все миражно-ложное, присмыкающееся в мирах умозрительных грез перед сверхсущностью Вселеннского соблазнения душ). У философии — те, кто пропустили фазу созревания тонкого душевного умозрения, оперируя лишь данным предъявленного к сконструированному наличию-измышлению.
Философия - это тайная игра Ума(игры в понятия терминологии и ее нетождественное определению неуловимое содержание, кодируемое Умом в данность, абсолютизируя его значимость как единственно-возможное к распознаванию сути мира; игра в смысле Шиллера, как соотношение формы и реального, то есть красота: «Это название вполне оправдывается словоупотреблением, которое обозначает названием игры все то, что не есть ни объективно, ни субъективно случайно, но в то же время не заключает в себе ни внутреннего, ни внешнего принуждения», что суть философская непринужденная напряженность в поисках ответов, натягиваясь струнностью полюсов к-центру целой звучности; человек, по Шиллеру, есть человек лишь тогда, когда он играет, а следовательно мыслечувствует, проявляя всеполноту собственной умотельности, своего умного тела души и телесного ума натуры, используя Ум во всех его двух ипостасях, ощущая мир и пренебрегая третьей Негативной, как «случайностной» и не-существенной, довольствуясь красотой Света, но мы говорим, что в этом затемненном и нет красоты, а есть лишь ужас и кровь, которая в полноте ощущений также, тем не менее, способна приобрести живой образ могущества, как то произошло во французской и немецкой поэзии середины-конца 19 века, тогда как поэзия того, что за Негативным Духом — это поэзис вне-молчания, мысленедоступность, гаснущая в Духе Смерти невозможностью достичь Того, Чего Нет или Того, Что Есть Неведомо-Как, а значит для Ума в его чувственномыслии Нет как фиксации, но есть лишь как отражение Всего, что есть в нашей рассудительности, и даже предположимое нами Нечто о нем есть ложь, ибо сама предположимость и доступность Его не есть он, а есть лишь тень Вселенной, блик сияния на нашем чистом разуме, рвущегося за горизонты Вселенной, благодаря континуумно-живой-животной силе которой мы и мыслим Все, что Возможно мыслить, но не далее по определению, что очевидно), которая высмеивает гипостазу серьезного в последнем пределе, но чтобы было смешно, она должна иронизировать и пародировать эту серьёзность, то есть она должна опираться на традицию мысли. Пост-серьезный метод мышления есть та серьёзность, в которой смешно и несерьезно все, и тогда смех над ней будет в виде новой реальной серьезности, содержательности, причем тотальной, и в этом смысле нет ничего серьезнее монотеистической теологии негативного ужаса и Смерти, что улыбается самой сокровенной тайной жизни. Неизведанное в философии пытаются отнести к области невыразимого, что сверхчувственно льется из мелоса, но и это достигает разве что тварных покровов нусальной суверенности, хоть и может коснуться двух его ипостасей в нашем возбужденном Умо-чувстве, наводя на загадочное третье как то, где всякая музыка заканчивается, тревожность перерастает в немой ужас открытого онемения и Конца всего мыслительно-человеческого. Познание дальше этого Все-выворачиваемого наизнанку рубежа лишь Смерть, как полноценное Осознание Негативного знания.
Порфирий Петрович и Разумихин - люди разумного долга, которые исправно исполняют свою работу во благо людей, не стремясь быть воспалительно одержимыми, утопляя в крови бессмысленной, безосновательной революции людей, заражая этой одержимостью молодежь, режущую стариков, без которой персонажи русского ада скучны и неколоритны, но сама повседневная жизнь полна самой жизнью и возможностью трудится на благо соверующей общины по способностям своим, разумно и без сумасшедших конвульсий, что и делает смиренного и сдержанного человека человеком в смысле Слова из Писания; и именно ислам излечивает Раскольниковых и Карамазовых от самоистязательного безумия(после сознательного глубокого отчаяния и испужного отбега от обжигающей отнимающим минусическим холодом бездны) во славу маниакальной демиургической трагигероической идеи, придавая смысл их энергии без кровопролития и оргиастических акций; русский убивает, чтобы пробудить пламя собственного самобичевания, дабы заглушить внутреннюю ущербность и пустоту от минувших идеалистических неудач, он превращается в плаксивого монстра, больного терзающими его разум идеями, и что это как не русское абсурдное инферно, где человек умирает ради болезненного внутреннего самотерзательного содержания другого несчастного человека, и от этой пустоты не спасает Христос, как слишком умное создание, но спасает ислам, как строго духовная дисциплинарность четких правил, духовной крепости, которая не допустит подобных каннибалических взрывов; мы уверены, что Кирилловы и Карамазовы идейно пошли в революцию, презрев совесть омываясь в людской крови во имя абстрактной вселенной христианской утопии, тогда как Порфирии Петровичи аналогично и не менее смело ринулись бы защищать простых людей от произвола всех мастей, чураясь и ужасаясь пущенной крови и готовые отдать жизнь в беззвестности за всех людей, не обидев никого из них, предпочитая безболезненные эволюционные реформы в стиле эсеров, а не силовой захват большевиков, но эволюция долга и скучна и герои воспаленного огня предпочитают все и сразу, без анти-цивилизационного базиса в головах, затем прося милостыню у того, против чего они восставали, так и не поняв, что восстание должно опираться не на против-царистские, а на альтер-цивилизационные основания изоляционизма в себе, налаживая контакт со своими проблемными частностями, и уже став самодостаточным субъектом, оплотом альтернативы, выходя в свет и предлагая себя миру и мир тогда потянется к его сильной самобытной предложенности и открытости ему; мальчик Достоевский, наивность о всеобщем счастье для людей коего растоптали те же злые люди, отчего он и стал иронично злободневным, обоженным, желая перестроить всех этих мерзких мирских людей по примеру Христову, убивая их своими безумными персонажами, но затем мучаясь от сего, будучи сентиментальными, истеричными, неуравновешенными, сломленными, угнетенными рабами собственной души, и это воистину русская юдоль нас всех, энергичных добрых детей, которые из обиды убивают людей злых и плачут из-за этого поступка, своей нервности всю жизнь, закабаляя себя собственноручно в извечную каторгу мучительных искуплениою от испуга он внезапно по юродивому наваждению убивает все чуждое, отчего потом страдает, это тот сверхчеловек, что безумие возвел нормой, а всякую трезвую адекватность счел за малодушие, не понимая каких усилий стоит внутреннее самообладание при ураганах могучей мысли и безмятежное спокойствие на внутреннем обличье, такие сверхлюди преманентного горения(распятые Дионисы смятенного буйства на кресте христианского смирения и невыносимости, невозможности в Конце) и сгорают в меланхолический прах горестного сожаления, оставляя о себе память как об огне, что вспыхнул из пороха вселенской революции, но в том и дело, что огонь лишь в памяти, сатанинский огонь воспаленности от усталости, огонь безумного раба, разргрызшего оковы, который тем не менее не знает как жить без этих оков, не имея альтернативного представления бытия, а на деле прах и руины, и прах не зажжешь заново, мироздание лишь колыхнулось, но не упало и не сломилось, для этого нужен альтернативный ужасный Негативный Дух Смерти, перед коим умолкают все страсти и страдания, в присутствии которого так ужасно и пугающе тихо, что не слышно даже дыхания, и в этом льдистом мраке черного огня и поселяется холодная мерность отсутсвующего сердца, перед самим существованием которой рушатся все вселенские нусальные идолы и устроения, ибо это не изымающая в Ничто бездна(ваша душа спокойна в себе, но находится в невероятных турбуленциях внешнего и вместо того, чтобы превратит их в монотонный гул и уснуть от страха или же лежать и содрогаться от каждого колыхания, она прислушивается к мелодии дисграмоничных колебаний и гулу стихии, наслаждаясь в покое музыкой ледяных содроганий и бездонных тресков), но горящее пламя в сердце самой бездны, искра Сознания, сжигающая и рождающая из сожжения от своего наличия все несовершенное Единственную Несгораемую Истину Смерти от Всевышнего Невозможного; русский в прекрасном смысле слова - это невинный цветок, рожденный дивно благоухать наивной прелестью в глазах, но среда заставляет его увять и обратиться в зловонность, отгонять от себя в ужасе приближающихся и заражать своим тонущим в гибели аромате прочие молодые цветы, отсего русский - это вечно вянущий цветок, рожденный, чтобы быть невиданной диковинной девственноприродной красотою мира, вырастая в диких условиях, на болотах и в тайге, то есть неведомо как и из ниоткуда, на удивление всем цивилизационным цветкам запада, что растут в ухоженных садах, а потому их так впечатляет и глубоко трогает гибель и страдания цветка русского, ибо такого им никогда не познать, будучи вырощенными в иной среде и условиях; русский вечно грустный, он радуется лишь находясь около подлинного, но это подлинное требует усилий удержания и пропорционирования в действительнность, требует терпения в точке усилия, но не в позиции расслабленности и упадочности, что ранит русского и заставляет его впасть в отчаяние и апатию после великого истерического революционного подъема, наплевав на свою судьбу и на то, кто возьмет бразды правления в руки, бесконечно сокрушаясь о неудачах первой попытки, первого стихийного нервического вала; это слепая материя чувственного буйства, обуздать который сможет лишь властный дух, ибо разум и дух света смятены и размыты там самой страстной воспалительностью сверхчувственных титанических истерических бурь, в злобе и в недовольстве по отношению ко всему олимпийскому, не желая признать их преимущества и поучиться у них разуму, умеряя свою нативную таежноприродную широкую всепоглотительную мятежность, где любая форма поглощается безмерными пространствами дремучих лесостепей, дабы их восстание стало восстановлением и пошло по здравой умеренно-человеческой колее, но русский не может так поступить, это противно его естеству, ведь его ум невообразимо могуч и способен выдирать корни у великих деревьев, только олимпийским богам эфира это ни по чем, ведь материя их не касается вовсе, тогда единственный союзник у образумевшегося русского, никогда не смогущего стать полностью европоподобным, ввиду врожденного влияния на него дикой безмерной природы, вносящей в пространство его существования титанический элемент перманентного восстания, тревоги, недовольства установившемся и стазисным, - это именно Негативный Дух, что подогревает русский элемент нетождества общей матрицы, коей он никогда не доволен сполна, как бы образован не был, ибо его самостность, погруженность в атмосферу смертельной Евразии накладывает на его душу печать несоотносенности, несоответствия всей световой цивилизации, делая его вечным изгоем, отчего он постоянно страдает, бушует, пьет, не понимая в чем дело; только Негативный Дух альтернативной Цивилизации даст русскому надежду на успокоение в высшей и Истиной справедливости от Всевышнего, и тогда воистину всем станет ясно, отчего русский народ был избранным этим Духом Страданий и Боли, провозглашая его в мир, почему русский народ всегда страдал и испытывал угнетенность, ибо он интуитивно ощущал, что он избран чем то особенным, что не приходится к удовлетворению в западном мире, будучи плотно к нему прилегающим. Итак, русский народ избран Негативным Духом, как плацдарм для осуществления Миссии от Него, христианство и пост-христианство специфического социализма показали свою непригодность, но и выявили к полной ясности и отчетливости тот факт, что русское - это в принципе дремлющая энергия, пробуждающаяся могучими титанами лишь при сердечном ощущении подлинного, отдавая за него свою кровь, но если первые два раза им показалось и они остались ни с чем, истратив себя на эти мировые восстания(столица православия и социализма), то третье восстание обречено на долговременность и вздымание островного оплота Евразии Смертельной альтернативой губительной Цивилизации светлого Нуса, зажигая черным огнем все несогласные сердца, там им перспективу грядущего, а не утопию измышленной профанации, извлеченную из несовершенного человеческого Ума, теперь же базируясь на Последнем Писании от Него. «Но существует ли такое государство прекрасной видимости и где его найти? Потребность в нем существует в каждой тонкой настроенной душе; в действительности же его, пожалуй, можно найти, подобно чистой церкви и чистой республике, разве в некоторых немногочисленных кружках, образ действия которых направляется не бездушным подражанием чужим нравам, а собственной прекрасной природой; где человек проходит со смелым простодушием и спокойной невинность через самые запутанные отношения; где он не нуждается ни в оскорблении чужой свободы ради утверждения собственной, ни в отказе от собственного достоинства, чтобы проявить грацию».
Настоящие русские - это распятые цветы.
Русские созданы для того, чтобы ими владели и вели к самой высокой и справедливой цели, ибо если она недостаточно соответствует этим критериям, то ее попросту отринут и глубоко разочаруются ее обманчивости, но за всевышнюю истину они наивно и преданно пойдут до самого конца, жертвуя собой и всем, что у них есть, и что может быть выше, чем справедливость Единого, а потому владеть старыми русскими должны другие русские, смертельные решительно-убедительные, сочетающие в себе мастерство слова, что у русских заложено в их природе, и поступка, который им чужд, ибо русский поэтичен по происхождению, сама природа рисует на его душе свою красоту, которую он с робкостью остерегется высказать вслух, как самую сокровенную тайну, говорить о коей может лишь с тихой украдкой лишь самый субтильнодушевный из из числа а оттого на Руси так мало поэтов; русскими должны владеть другие русские, русские правоверные мусульмане, преданные Всевышнему, мусульманам и своему этносу.
Русские с легкостью выбрасывают как чепуху то, разочаровываясь в мире и страдая, отчего западные люди ошибочно считают их плаксивыми глупцами, что западные мыслители много лет спустя совместными усилиями объявят инновацией, железно аргументируя и доказывая эту позицию отчего сам русский, который отбросил это как нелепую чушь недостаточности, поверит им и сочтет свои спонтанные наработки и озарения детской ерундой по сравнению со столь солидной формой невероятных умственных ресурсов западных мыслителей. Не видеть то, что нужно западу и выбрасывать это на свалку забвения, принимая то же самое спустя годы, но уже с иноземной стороны, вдруг понимая что их идея была всерьез, но они недостойны ее, отрекшись от нее - основная проблема русского интеллектуализма как стойкого направления, которого не будет никогда ввиду русской взбаломошенной резкой чувствительной, нежно ощущающей(острота душевных чувств) природе. От этого русский начинает считать себя дураком и невеждой, подпитываемый вежливым кивающим соглашательством Запада, и еще больше мучиться, убегая от всяческого интеллектуализма, дабы далее не позориться и не испытывать терзания совести, шепча свой блаженный лепет в присутствии многоуважаемых господ, которые, стиснув зубы, дабы не показать своего раздражительного чисто звериной, варварской завистливости, победоносно ликуют, в очередной раз обманув простаков, самоутвердившись за счет тонких психик, и отправив из в бега изматывающей внутренней рефлексии, пожирающей все силы на дальнейшие умственные продвижения. Хорошо не знать языки и чудить как Розанов в свое балаганное удовольствие, оставляя в памяти письма сокровища, которыми русские разбрасываются не зная о своем врожденном изобилии, подпуская близко к разуму лишь вторичную переработку, отходы умственной убитой на жестокой механической охоте анализа мертвичины со стороны, импортируя его в парадигмальное оптическое нутро. Еврейские мальчики много думают о земле, русские мальчики много мечтают о небе.
Русские обречены на раскаяние перед завоеванными народами, но и им нужно требовать не крови, а другой России и других русских, русских альтернативного проекта, направленного против всего староглобального в русло новой праведной империи.
Вторжение ужасного мгновения(мессианское грехопадение) - это свидетельство лживой вечности универсума, запускающее ход Куда То из бесконечного абсолютного безвременного пространства бесчисленного существа, светлой души Нуса и его реакции на Миг в виде огненно-злой сатанинской красивой воспаленности этой Вселенской души, призывая человека на путь покойного созерцания и разрешения напряжения, динамиса действия в тотальном покое нусального прекрасного чрева.
Когда внутри тебя бушуют страсти по Матфею, великие замыслы сотрясают твою душу на фронте метафизических миров, тебе явно не до примитивных обмирщенных забав, развлечений, призванных возбудить внутри массивного человека хоть какую то мизерную низкочувственную активность, наполняя его досуг впрыском сиюминутного смысла.
Прекрасная женщина — это катализатор общественного положения, сообразно тонкости душ и утонченности нрава, ибо если дама пренебрегает королем во имя безызвестного рыцаря, то это оттого, что он более всех остальных в королевстве заслуживает им править, а потому и не претендует на него, обходясь избранностью девушки, к которой он чувствует родственную любовь деликатности душ, тогда как король также очарован ею, но он понимает, что подобная красота слишком изящна для его кровавой грубости, но статус и общественное положение вынуждают его брать ее силой(«Потребность нравиться подвергает нежному суду вкуса и сильного. Он может силой взять наслаждение, но любовь должна быть подарком»), как заполучение привилегированной инсигнии на власть во благо гармоничного порядка в обществе, и тогда герой, сообразно общественному долгу, должен склонить голову перед этой необходимостью, равно как и его любимая, делая то, что они должны делать: рыцарь — героически оберегать границы вверенного ему общества, как сердце не во венце, но в тайне человеческой, без которого весь орагнизм остановится и упокоится, а женщина — украшая голову общества — короля своей тиарностью, став светочем благонравия для всех и каждого подчинившегося, образуя альянс силы и изящества, сглаживая острые углы своего короля, ибо две нежности порождают изнеженность и гибель, чему явное свидетельство Тристан и Изольда, не приводящую ни к чему, кроме сверхчувственного трагизма, тогда как долженствование Зигфрида(здесь должны соединиться, в свадьбе беспристрастного расстояния форм живого-действенного чувств созерцания, красота возлюбленной ужасной Смерти, как отрыв от мирского и желанного при дисциплинарности долга могучего смиренного сердца,и долг перед Всевышним установлением, что и побуждает влюбиться в невозможное расстоянии Смерти, как в единственную подлинную даму, исполняя свой жизненный долг, будучи мессионером в мир, от Всевышнего, Невозможного Творца, дабы снискать его милость), для коего долг выше любви, воистину достойно похвалы в его великом могуществе отстранения и выполнения того, для чего он был рожден — не для неги Здесь, а для боли на Земле, выполняя свою Миссию вопреки всем соблазнам и заклятьям. «Теперь слабость становится священною, а необузданная сила бесславною(смирение перед Высшим, с одной стороны, и безумный фанатизм разгоряченного чувственного, напрасного — с другой, — прим.); несправедливость природы исправляется великодушием рыцарских нравов. Кого не может испугать никакая мощь, того обезоруживает милый румянец стыдливости, и слезы подавляют месть, которая не удовлетворилась бы кровью(прощение, незлобивость и благодушие во имя Всевышнего к раскившимся, с одной стороны, и беспощадная кара к неотступным фанатичным преступникам-еретикам, побивающих и притесняющих собратьев — с другой стороны, иначе говоря, нельзя путать долг и защиту и великодушие помилования к уже побежденным и сломленным, признающим свое поражение, осознавая свою неправоту и исправляя свой нрав из-под меча, ежели они не в силах были это сделать без него в душевной тонкости, ибо воспаленность чрезмерной чувственности побеждается только тем же, но не искореняется насовсем, а после торжества оружия проявляя снисхождение, оказывая благородное влияние на дух побежденных и переубеждая их душу в ее гневливых заблуждениях, — прим.).
Нет, мы не герои. Нет, мы не трусы. Мы лишь скромность, которая молча встает к активности тогда, когда кроме нее это не по силам интеллектуальным и военным бахвалам, которые в мирное время хотят сражений, а при наступлении войны позорного мира, мы же желаем битв во имя мира и сложное, мерное существование балансом страстей, охлаждая холодом огонь и останавливая сухостью воду. Мы холодные и сухие. Аристократизм - это та сложность для всякого не понимающего ее важность, которой самовоспитанный дух живет ответственно, но не строго, ведь к собственному бытию нельзя относится никак, разве что как к признанию его наличия. Мы буржуазия нового времени, религиозная буржуазия альтер-цивилизации.
"Воробушек, которому угрожает сокол, сам бросается к нему в клюв, то есть в смерть. Такова она – зачарованность, толкающая живое существо на смерть, лишь бы избавиться от ужаса, ею внушаемого.
Желание – это и есть страх."
Глобализм - это положительный процесс в стиле молодого Юнгера, ведь он суть железный каркас для монотеистической альтернативы, который возводится изобретательными умами со всех сторон света и аспектов социальных секторов.
Социум - это вечное решение, как извечная неразрешенность квадратуры круга и наизнанку.
Досытоедство - проблема плотноедства обедневших дворян средней руки в третьем поколении, ибо дворяне изящные и разнузданно разумные никогда не транжирят излишние средства на достаточную пищу, но скромно недоедают благородные, самые великолепные и дорогие, редкие блюда, оставляя куски нетронутыми.
Суфизм - это практическая родина всех мистиков, алхимиков и герметиков Европы, и если мы присмотримся к ней повнимательнее, то ничего исконно европейского у Европы нет, кроме принципа эклектического собирательства, которое вылилось затем в комплекс колониального администрирования. Европа - это христо-крестьянское захолустье, развитие источных идей Востока, причем, чисто прикладное, хозяйственное, церковно-имущественное в мета-физисных воззрениях. В этом смысле ее реципиентальный потенциал ничем не отличается от Евразии, кроме одного - Евразия суть территория смысла Негативного Духа Смерти и изъятия всего человеческого, это не кристальная Арктика душевной чистоты и не мутная Антарктика душевной тяжести. Это Дальний Восток негационного Духа, чистого Смертью от всего душевного, слишком душевного.
Поэзия - это не в рифму. Поэзия - это форма и опыт, обрастающий корой округленно-квадратного звучания впоследствии.
Безумие - это навсегда и добровольно уйти в вечное плавание, сбросив все якоря в воду. Это освобождение души от экипажа, становление пьяным морем, как самим собой, кораблем Рембо, беспутным скитальцем по волнам своих кристально-убористых миров, расплывчато мечась по комнатом одинокого отеля "Безвременье". Это чудно до тех пор, пока корабль не пристанет к черной земле Нетождества, Неподобия и не разрушится до щепок, сгорев в огне неведомого, переплыв анти-огнь Ничто. Афористичность - это пепел, оставшийся после сгоревшего листа, на котором писало Все. Этот пепел рассеился зернами ледяного мрака, леденящего черного огня, влекущего наш фантазийный корабль мрачно-черным солнцем за-ничто-общего растворения после сожжения всего-прекрасного и ничего-ужасного, сжигая душу и ее тень.
Художество - это схематическая, экспрессивная, деликатно напряженная изобразительность(неведомый всплеск рождает перформативное движение руки, что выявляет статику, как бы из невидимого измерения проявляя на белой поверхности фотографию уловленного всплеска рыбьего хвоста, переходя от кругов к центру ныряния или же обратно в зависимости от перспективы; черная рыба - это скрежет нусальных подвижек, истертость сопоставления, когда в душу при ее ракушнической мидической отверзстости впрыскиваются чернила темнейшей ночи и бемцветного осадка, заставляя чувство задыхаться и конвульсировать, эпилептично извергая бурным фонтаном и малыми струйками остатки прежних душевных чувственных прикреплений, как при накальной температуре мандража изблевывая все сгоревшее в огне, заново прорезая тончайшую оболочку глаз на мембранный пульсат вещей) видений тонких чувствований, вернее наконечников, нервических шариков пульсирующего реагирования сомкнутой, порорасширяющейся, как прозрачный пакет, надуваемый свежим внезапно подувшим воздухом, приобретая осмысленную форму пробежавшей ощутимости открытой сокровенности действительного(опыт ОБЭРИУ, где от улыбки до ужаса - один чувственный взгляд), настолько открытой, что ее зрит лишь содрогание от случайного прикосновения, выписывая странное, как мы фантазируем о многом, столкнувшись с чем то полуожиданным в темноте, ведь во мы ожидаем Всего(но изредка Ничто или даже Ничего, ведь Ничто - это молчание, которого нет и не было, а Ничего еще есть в отсутствовании; Ничего есть меон плывущего гиле), изредка понимая, что важен сам взрыв мгновения, мгновенный подрыв и провал тьмы в нечто воистину реалистичное, тогда мы осознаем, что нет мира феноменов, нет и нас как оболочки пяти чувств, мы понимаем свою шестую душу, способную на анамнезис, лежащего по ту сторону вещей и мыслей о них. Это и есть вздох смерти. Талант - это грамотное наблюдение самой сути, поверх рисованных слоев. Это ренгенальная хирургия, акушерство активной живущей моментом сейчас памяти, извлекая наружу шестую осевую эссенцию, сиксэссенцию вселенского композита, наиболее близкого к ужасному опыту предсмертия, определяющего порог эстетической травмы, жгущей болью ответственного соблюдения, относительно отворившегося взору из сплинальной пелены через душащую тоску выдаваемого за мир явственный.
Третий Рим - это Рим массовой мировой глобальности, кооперативной надэтнической корпорации, объединенной социальной религией, социотеологией. Ему противостоят Восточные варвары, которые, как и во времена Рима первого, были куда образованнее и мощнее, неся мессианскую задачу противостояния языческим империям, противопоставляя им альтернативную цивилизацию, данную от Единого Всевышнего.
Изрекаемое - это всегда ложь, ведь это лишь констатация этапа мышления, что зочется мнением, кое попутно может либо углубляться либо вертеться, расширяя орбиту вбираемого ко вниманию, рохло уходя вниз или же создавая себе валовый пьедестал окончательного утверждения. Мысль всегда должна течь и быть экспериментальна, затрагивая широкие области поверхностного, выискивая в постоянной промывке грунта золотые отблески, иначе же она стоит лишь земли, но золото и есть пропорция времени, рекурсивно-конически отбрасывающая нас к тому, что мы и есть золотой песок, который должен найти в себе черную дыру, как свое золотое, мрачное, злое сечение, ворота в истинную суть того, что мы есть, когда нас нет, когда мы закрываем все глаза, в том числе и не-сущие.
Никак - это то отношение, которое должно быть применимо по отношению ко всем людям окружающим до тех пор, пока некие из них некоторым способом слово-поведения или жеста временного уделения концентрации на некоей вещи не дадут сигнал с глубины своих задумчивых вод. Никак - это маскировка при транспортации в тебе, нейтральность сокрывающая в движении внутри общего, цветок, что раскрывается из скафандра и благоухает только в нужном ему саду, вот только постоянное нахождение в пробирке перемещения ослабляет запах его обоятельства, и скорость производства впечатления и его получения уже не спасает от увядания, ведь однажды одежда спадает и вместо органики там оказывается пластик, полый имплантант, идущий в ход архитектурного удобрения эпохи, ее трубчатого метрового гула и запаха спертого пыльного подземного ветра. Раздражение не стоит этого мира. Он заслуживает разве что охлажденного плевка в чистейшие озера омовения и обтирания, дабы остудить возникшую шороховатость, огрубение воспаления ко вниманию, потушить пожар там, где не должно сгорать все здание и вы вместе с ним, мимикрируя под течение среди мелких камней в горле.
Мужчина, научившийся видеть межсвязное колыхание видимого, то есть сумевший узреть по женски, родить и воспитать самолично особый женственный взгляд, способен увидеть объектный зазор средь двух гранитов, который недоступен чистой природе обоих. Мы говорим о бесполости и ангелоподобии души, зрящей изящно. Это проводники свежего воздуха во времена духоты. В здоровые времена мужчины смотрят по мужски и женщины женственно, ангелоустремления среди них нет, ибо они остаются людьми в прекрасную эпоху расцвета после тяжелой битвы и боли.
Мы предвещаем людям более прозрачный и ясный уклад, а именно Новое монархическое самоуправленческое Средневековье, не отменяя новых технологий взращивания и удобств, организуя каждую страту не в смысле социальной пирамиды, а в смысле круга, конической окружности нишевых сообществ, организованных по принципу гильдийных производств и вне-гильдийных семейных кланов, что выше рабочей группы, которые в конечном итоге по клепсидре с широкого низа прямо сообщается с широким верхом. Старь Средневековья, которая до сих пор имеет место во времени будет упразднена как ненужное и вредное, к примеру, пиво(или любые церковные старые-добрые традиции, так или иначе играющие суеверную роль в головах европейцев-крестьян, ибо даже их лорды и короли, жестокие, глупые, безбожные, ведь церковь не могла дать им образование или усмирить их пыл, будучи самовластным институтом интриг; знатные, плавающие в роскоши, разжиревшие, скупые короли и лорды были недалекими свинопасами, отличающимися от крестьян разве что урожденным и не всегда актуальным положением, отбитым кровожадностью распутной силы, не беря во внимание действительно одаренных людей из сословия мелкого дворянства, точнее бедных лордов, придворных, что суть здравая перемычка между королевским замком, своим бедным поместьем и зажиточной деревней, осознавая свою чуждость и инаковость, не будучи там и здесь, вынужденные сомневаться, скитаться, искать свое богатое место где то и трагизировать, находя его лишь в обилии красот слова, отчего родилось самое лучшее в европейской культуре - зерно литературы, и это воистину царица Европы, питавшаяся от груди эллинских великих гигантов, оттого и возросшая выше всего, где Восток - это первостепенность, базис религии, Европа же фундамент мира и светского, и ничего лучше литературы Европа никогда более не сможет создать, ибо она и есть литература и без нее Европы нет как выдающегося угла человечества, как без религии нет Востока, а без государства - Китая), которое раньше было напитком для разведения супов и вообще питьем в отсутствии водоснабжения, а сейчас же это попросту отупляющий излишек, вредоносная чрезмерность, потребности в коей у человека чистой воды нет, впрочем, как и в вине, ибо страсти должны быть трезвыми.
Все государства очертились в море, морем и от моря, как и их символика.
Золото - это стремление совершенства пропорциональной души к нусальному сну, приводя весь мир к Богу-Вселенной, когда одинокий герметик изменял свою душу, тогда алхимик из золота своей души или попутно при работе помогал всему миру достигнуть Элизия. Все, что ни делается, все к золоту космического божественного эфира.
Украинцы - это те же славянские веселые бунтовщические французы, северные французы, тогда как поляки - южные. Им также чужд русский холод и жгучее страдание, как и всем остальным европейцам, которые забавляются ими изредка, как диковинкой творческого настроения, непременно полагая, что жить в подобном режиме как минимум странно и непонятно зачем, и как максимум - самоубийственно. Русские же развлекают себя европейской литературой, царицей, попросту не понимая, как можно существовать столь сказочно, высокопарно, одномерно и скучно, когда простая жизнь таит в одном явлении сотни оттенков боли, и незачем вовсе искать их в дивных мирах широкой руки и зрачка.
Все люди должны быть на местах своих по качеству души(которая, к слову, записывает все нами содеянное, являясь накопителем вне нашей воли, которое нам предъявят в Последний Час, и который будки свидетельствовать против нас) и, соответственно, ее способностям. То, что низшие вверху представляется нам многим хуже, чем то, что они ниже, чем должны быть, ибо первая чрезмерность ведет к общей эксплуатации, упадку и разврату, тогда как второе держится на фундаменте тех, кому и положено небом-Нусом быть основой, хоть и в большей степени, нежели то нужно для элементарных потребностей, но излишество в верхах и пропорциональное увеличение угнетения снизу свидетельствует о вырождении, точнее о диспропорции, когда ввысь поднялись хитрыми манипуляцями тот, кто должен тратить свой талант спекуляции посередине и такое устройство непременно заслуживает восстания. Все держится на очевидной связи от Всевышнего, и опора на его последнее Писание излечит Европу от всех ее болезней, а следом за Европой, нашим вторым неказистым наивным, незатейливым и простым домом(это не евразийская Смерть и глубина, а огород культурной безопасной нежности, комфортный заповедник для душ), и все человечество.
Собственность - это тот камень преткновения, на котором написано огромное количество литературных психологических произведений в европейской культуре, а оттого та религия, коя способна регулировать на Всевышних основаниях соотношения между частным и публичным, индивидуальными владельцами, где защищены мужчина и женщина в равной степени, есть экономо-укладное спасение Европы, утешение ее боли, чаяний и обид, усмиряя китов владений и их регулирования, на коих Европа и стоит напряженная и отчаянная.
Мысль телесна, и это известно еще со времен Платона, Слово - это воплощение душевной энергии, обволакивающей и проницающей космос бытия во всей его понятийности так, а не иначе по населению Нусом души Умом, но мы знаем, что Ум суть рубаха души, в которой она родилась; ибо мысль всегда имеет тело, касаясь интенцией энергетической субстанции сущего в существующем Законе, но то, почему круг именно круглый нам не понять никогда, ибо это не наш замысел и решение, мы лишь пользуемся и исследуем данность, вырабатывая термины как временные отметки продвижения в том или ином направлении из точки Начала, которое может следовать в любом направлении, расширяя точку до радиуса круга, в итоге приходя к мысли, что круг ширится бесконечно и направления в нем имеют равнозначную суетность, кроме Того Единого, что приводит обратно к точке, что уже осознается как точка Смертельного Конца Все и переступания через Ничто, ибо с нее все началось и в ней все закончится, сузить круг поисков и понять его нерегулируемость нашим административным умом, нам помогает Писание извне всего данного и не-данного, Откровение Откуда То.
Если вы неоплатоник(стоит отметить, что неоплатоникам не был интересен "Полис" Платона оттого, что это лишь формально-форменное следствияе от нусальной формодающей светлой первопричины, посылающей даймонические умные души на землю, воплощать симметричный проект Вселенской самозеркальности, ибо Универсум есть отражение от самого себя, закольцовывая взор сферическим образом, отчего эфирные боги стали бесконечны и скоры, как мощь распространения фотонов; мыслит душа, страдает тело, форму дает Нус сквозь Ум, стихия жмется в форму содержанием), что не мешает вам быть христианином, то вы лишь более тонко понимаете суть нусально-повелительного вопроса, непосредственно созерцая даймонов, обволакивающих нитями мыслей ваш разум, составляя его как клубок(не сравнимый с Нусом, оперируя посредством тяжелой стихийностной дивной озеленелой каменоломни в тени у каменотеса), влияющих на Ум как субтильные эманации из центра Универсума(то, что выше мысли и слова есть начало мысли и слова, их отец, но не то, что за их пределами, ибо посредник у наличного по логисической логике должен быть всегда, но обрыв посредства - это дисбаланс, точнее это разрыв Всего имеющегося и его отсутствие, тогда Единый есть Как То Неведомо вне-посредственно, Чудом вне-вмешиваемости давший быть; Бог не мыслит, так как мысль телесна, и бог не не-мыслит потому что у него нет отсутствия тела, ибо Он то, о чем нет Слов-тел, так как они не ведают о нем и мы не знаем о нем Ничего, кроме того, что Он дал нам, не давая понять о себе, сообщив лишь о нашей цели Здесь, ибо мы не созданы для понимания Его, нам следует подчиняться законам дозволенного и открытого, избирая тропу, что отворена Им, коя Единственно Верная приведет нас к точке Истинного разрешения Все и Ничто), располагающего социо-космос в порядке архитектурного круга Цивилизации(в вопросах живого космоса и сперматических логосов, а также субтильно-огненной, то есть свето-активной, свето-экспрессивной, свето-диктующей природы Нуса-повелителя стоической интуиции нет равных среди поздней античности и западной мысли далее), определяющей и определяемой идеальной мыслью-состоянием в трансгрессии нусической формы и форм, будучи системой приема и передачи сообщений порядка организации к живому бытию, ибо божественный политеистический(бого-эфиро-ангелический или стихийно-светлобожный) Нус - Единый диктатор для Умо-социума.
Все явления прозрачно-многогранны, это стакан понятий, куда наливается вода хаоса, и не факт, что та грань, через которую смотрите вы, не имеет скола, что дает ей преимущество, но не объективность, или не выпячивает больше всех, отворяя обширный радиус кругового обзора, хотя если вы зрите несколько объяснений, проистекающей из водного содержания и акта налития, то вы уже обречены стать либо афористичным писателем ста страниц либо философом томов, ибо поэзия приходит тогда, когда перечисление всех точек зрения утомляет и возникает сверхчувственное желание охватить их все, погружаясь в воду, с обреченностью потонуть в ней, разглядывая кристальные преломления изнанки, будучи внутри субстанции сути, покойно мертвым всплыв на поверхность смиренным лицом перед замутненной непонятостью, ибо сердце не дает ответов, но смутой боли и жгучим сомнением рождает движение в алогичных направлениях в круге представленного от кругов Ада проторенных мнение-созерцаний, что и зовется творчеством, этот безумный и кроткий шаг сердца за-грань; труп всплывает на поверхность полупустого стакана, который отпил сам себя, испугавшись того, что за его кромкой, и воистину для нас Ничто - это то, чего мы никогда не видели, и мы никогда не видели хаос природы как таковой, проживая в стакане усмиренной жидкости глаз познания.
Осознанное понимание своего Места и положения - это то, что обособляет в круг принципа, сосредоточение в душе и на душе-Уме, ибо обращенность к-Сознанию-Смерти выделяет Ум как инструмент, подобно тому, как мы чрезмерно хамим малому хаму, дабы, залив его морем грубости с позиции иного побудить его вытащить наружу крохотный буй человеческого в себе, начав апеллировать к нему как к аргументу отличия, концентрируясь на нем по возможности в дальнейшем, избегая самой потенции водопада в грядущем; отстраняя нас от хаотического Океаноса размытости природного тела, ибо его Законы есть Нусальные законодательства, заложенные в наш Ум им, как логика ясновидения очевидной работы механизмов из данных принципов, ведь мы можем быть лишь механиками и обозначить процесс действия и предполагаемый исток, но объяснить первопричину Первоначального мы не в состоянии, ибо первоначало не следствие, а Причина вне-причинна. Тот же, кто не осознает, что чем он выше, тем меньше в мире ему дозволено в принципе, в том числе ошибаться и заниматься чрезмерностью, мало понял из своей постав-ленности. С другой стороны, само Место диктует ему публичность поведения, а мелкие повадки всегда остаются в тени частного, которую затем с любопытством спиритически вызывают писатели, психологически(все устоявшееся дня, как и сам день в видимости - продукт фантазии психологов, которые рисуют нам новые миры, надеваемые социумом к сведению, догматизируемому пост-теологами социологами, сводя наряд к действительному блеску Умомыслия), рисуя "портрет эпохи"(в тех мелочах, что сперва видны лишь немногим с перекошенными глазами души, но потом всплывают и становятся общественным достоянием, с коим считаются те, кто ранее их не замечал или не обращал внимания; прямые глаза никогда не рисуют, они всегда видят и ужасаются, совершая соответственные действия, копаться в мире для них лишь увлечение, тренировка, но не смысл) от отзвука мелочей, из которых она состояла, оставляя монументальное на могучие плечи истории, подсказывая ей ключи и шифры к великой двери Свершений.
Интеллигент не способен всей своей природой причинить человеку неудобства(его окружение обязывает его выглядеть подобающе собственной натуре, и тут нужно соответствовать, либо же провоцировать в пределах доступного круга изящества; среди же простых, добрых, милых людей интеллигент попросту сообщает нарядом о своей естественной натуре, ведь одежда - известный социальный традиционный маркер, читающийся в мелочах, где между пиджаком ростовщика и вольной, свободной формой интеллигента будет разница в тысячу мелочей и одну простоту, ибо если ростовщик требует от пиджака строгой дороговизны, то для интеллигента это обязанность, которую он всячески пытается смягчить, где можно ослабить, придать блеск персонального, но мягко, скромно, не выделяясь из общего числа, и эта жажда дала о себе знать в футуристах, которые со всем стеснением гипертрофировали эти моменты, оставаясь тем не менее в пределах сферы аккуратности), вплоть до того, что он будет до последнего оттряхивать крошки и зернышки, даже если это и не он их оставил, если на то же место сядет иной и в потенции способен почувствовать дискомфорт и подумать неладное о предыдущем пользовавшимся(посему, кстати говоря, интеллигент предпочитает покупать свое и пользоваться собственным, дабы не причинять даже в возможности вред всеобщему, а посему коммунизм был допущен ими без радости и сожаления, а просто как волеизъявление массового), а посему в СССР не было и не могло быть интеллигенции, ибо не было собственного, точнее все общее было собственным с соответствующим к нему отношением тех, кто привык хапать общее и не отдавать его как собственное, не различая границ по своей хозяйственной природе, что вытекло в наглое хозяйничество, не имея представление о собственном и его уважении у другого. Людям с хозяйств есть что терять, в них еще жива память о селе, а значит теплится страх возврата обратно, что побуждает их бежать и гробастать, сломя голову, толкая всех и вся, лишь бы плотнее впиться в город, и от такого плотного впивания образуется корка, что останавливает кровоток и рождает пригороды, сельские наросты на городе, то есть поселки и даже города городского типа. Город - это течение, горожанину нечего терять, ибо он рыба в воде, в первородном аквариуме и выплыть из него он может лишь по своей суицидальной воле, да и то не всегда удачно, а посему он постоянно размыт, медленен, ибо у него всегда есть надежные рамки стекла, застрахованные прочностью времени, точнее от-времени. Здесь очевидно, что модернизация дело рук всегда аграрного сектора, ибо оно рвется и стремглав несется белкой, лишенное администрирования у наделов, стремясь стать новым администратором-передатчиком в системе социальных связей, что, в принципе, чуждо горожанам, которые напротив оседают на окраинах, в поместьях, перенося с собой город на периферию, пока в центре царит деревня, до нового потрясения, что перетряхнет расклад и побудит горожан-селян ехать на неосвоеную целину за прибылью и статусом нового прогрессивного класса освоителей, пока медлительные буржуа старой формации, но молодого возраста, будут каракатицей, мерно переползать в центр, пока их родители будут засыпать в погибель в имениях, где им прислуживают за малую копейку те из селян, кто хочет приобщиться к натуральному порядку, будучи на сыновне-финансовом попечении бар, выполняя их легкие дурацкие в понимании селян просьбы, почти играя с ними как с детьми во взрослого и серьезного, не осознавая детства своей "серьезной" псведо-городской, пост-селянской, пост-сельской позиции.
Интеллигенты - это иной ментальный вид человека, настоящие взрослые среди рослых серьезных рабочих детей, которые надевают на свой разум униформные робы гладкоугольной и матерчатой идеологии и идут работать в пашни мысли с плугом кровавой неразберихи, где из деревянных ограждений вылетает не песок, но души, пока взрослые пьянствуют в соседнем заведении, бичуя себя за недостаточную чуткость к ребенку, оставляя его на уличный произвол чужого.
Розыгрыш - это бытовая тоска по мистическому измерению карнавальных отыгрышей.
Всевышний есть причина всякого зла, но зло, как и Все, не течет и не относится ко Всевышнему, являясь собой по воле Его, что надил зло подобной природой, но оно не знает Его, ибо все пути к Нему отрубаются Ничто, и Все соединено с Ним чудом, ведь он не не касался(или вне-касался) бытия и Ничто.
Дворецкий и прислуга вообще - это маятники-распознаватели, перед корми всегда нужно быть безупречным интеллигентом и в самых покойных покоях своей земельной собственности, не позволяя себе расслабиться не на минуту. Кого содрогнула подобная перспектива - тот очень плохо воспитан, точнее воспитан иначе, чем следовало бы, обретая базу отталкивания, осознавая всю ответственность перед опусканием вниз, дичая, ведь только уходя в неведомые глухие рощи интеллигент способен услышать бодрящую флейту необузданного леса, становясь восхитительным взрывом в творчестве, ибо тело его замотано в паутину сословной марионеточной безупречности, это публичная кожа, из которой он не может вылезти, но лишь кровавой душой чертить древние заклинания на белом снегу невинности, испепеляя ее шрифтом следов своей демонического одержимости, своим кипятком, лавой, огнем, вылитым из накаленного сосуда, формы, рисующей с пепелищем неважного историю персонального самосгорания.
Натуральные русские, которые и есть искреннее русские, а не те полурусские-полуевропейские снобы, что пресмыкаются перед европейцами, такими же дремучими крестьянами, но живущими чуть лучше; эти настоящие русские стоят на коленях только перед своими: будь то родный царь-батюшка, хоть и не совсем или же угнетенный крестьянин, причем интеллигенты стоят на коленях перед теми и другими, а перед ними никто, ибо они чужие для России, пришлые души с того Света, что только пытаются быть похожими на русских, но эта якобы пародия через образование и есть нечто исконное, новое, как глубинно старое, протестантское, младо-рюриковское, варяжско-морское(как правило то, что воистину любит русское есть нерусское в своей основе, будь то Даль, Пушкин, Герцен, Тургенев, ибо для них она суть диковинка, в которой им посчастливилось оказаться, будучи иной природы, рассматривая ее аккуратно и с благоговейным трепетом уважительности к чужому,что то молдавское, а также Клюевское старообрядческое, ибо оно суть иной мир от России центральной; самобичует же Россию Достоевский, Есенин уходит в глушь рязанских лесов и погибает в развративших его кабаках, питая ненависть к городской культуре, Чехов, церковный мальчик, с презрением относится к русским дворянам и сахалинским жителям, которым проще достать водку, чем мясо и рыбу, Толстой уходит от церкви и аналогично презирает русское дворянство, погрузившись в паллитивы крестьянской пасторальной среды, глубоко разочаровавшись в них в "Войне и мире", выставив их мерзавцами, не желая принять их как часть русской гротескной культуры с анормальным дворянством, что также болеет русской национальной болезнью через-мерности либо во грехе либо в святости), что сожительствует с местными племенами, правя ими и отчитываясь всем сердцем у их ног за всю несправедливость русского общества, не принимая в ней участие, но смиренно и молча выдерживая удар, пытаясь изменить все к лучшему, что, конечно же, не нужно ни крестьянам, ни правящим кругам, ибо одни зовут на княжение и довольны этим, а иные принимают в руки бразды правления и привыкают властвовать как им угодно, не будучи родны с чернью, восприримая их как обрабатывающую плодородную животность, прилагающуюся к земле. Быть интеллигентном в России - значит терпеть и примирять верх и низ, посредством их ударов, будучи козлом отпущения, но быть новым интеллигентом Негативного Духа означает взять в руки свою волю и реформировать первых и вторых так, как это необходимо для осуществления Миссии Духа, используя как свой основной инструмент неравнодушных пассионариев из первого и второго сословий, то есть из молодых потомков власть имеющих, готовых стать буржуа собственными силами, а не с помощью родителей, зажигаясь процессом трансформации, что будет в их руках; и из обычных людей из народа, которые хотят стать весомым фактором альтернативной цивилизации Смерти.
Все достойные писатели слишком интеллигентны, что означает возможность видимости сокрытого в людях, но не желание копаться в этом, измышляя и проецируя саму характерность на персонажей, где этот нервический скелет функционирует полнее, со слегка развиваяющимся эпидермисом на ветру, как шторка, что защищает от прожорливых взглядов-насекомых слишком чувствительную основу, оставляя ее чистым наблюдением даже в самой последней испорченности персонажа, ведь мысли здесь предстают в очень хрупкой перспективе, где они более святотатственны и сакральны, чем само действие и поступок, ибо слова описующие нежность субтильной жизненности души созданы не для земли, но для отталкивания от ее грешных красот в бездну истины.
Определить исконно русского поэта возможно сумировав красочные чувства тематичности: если в творчестве хоть на толику, процентов на 20,говоря математически лирично, присутствуют стихи о природе-матери, у которой поэт прячется от социума в лоне, а также о технической обработке этой земли(когда природа потеет солеными каплями) с радостью матерой эксплуатации матери, то перед нами, несомненно, поэт русский, будь то Есенин и Маяковский. Ежели мы зрим склонность к городам с их тлетворной сплинностью и зловеще гризальным, мутным замкам, арлекинаде, то мы имеем дело с поэтом европейской равнины.
Все подвседневное - это всегда ложь, причем подчас заслоняющая противопоставленную ей правду, ибо то, что есть на самом деле то, чего Нет, но отнюдь не то, что мы не можем познать и лишь оттого его нет в юмовском стиле, ведь Откровение говорит нам об этом четко, есть лишь наше поведение внутри эфемерного, отношения с ним, которые проверяются соблазнами иллюзиона и вознаграждаются там, а посему чем больше нас Нет здесь, вернее, чем больше мы стремимся отсюда, прилагая усилия для развенчания сего марева для всех людей, тем больше мы по настоящему есть, есть для Смерти и подлинной жизни, забываясь для мира, ибо он всегда жаждет придать забвению во славу своего облегчения жгучую боль напоминания о его тварности и конечности; ложь, за которой пристально зрит фундаментальная социология описательного метода.
Смерть - это то вышеангелическое и вышеничтойное в человеке, что максимально для обозртмости быть и не-быть ощутило Невозможность Всевышнего, что оставил в человеческом существе эту черную травму как уголек, который зажигается актуальностью при активизации Откровения, тогда уголек становится Сознанием-Смертью, понимая свою уникальную Единую задачу от Него, что не подобна ничему в сущем и не-сущем.
Мигранты из Средней Азии, неравнодушные гости с Кавказа, а также вся радикальная русская молодежь - это тот задаток, топливо, которое в розжиге пламени даст мусульманам новое водительствующее движение и свежее дыхание на евразийской территории Смерти, становясь ее общинным сердцем, противостоящим старой цивилизации Света.
Мы должны стать новым "Союзом освобождения" с мусульманским монархом и советом во главе, учитывающим интересы всех творений Создателя, которые не противоречат нашей политике и Откровению. С каркасом Декларации декабря 1922 года об утверждении равноправия республик и договорных отношений с некоторыми с всесоюзным Президиумом ЦИК с поправкой на наличие монарха во избежание бюрократической централизации общесоюзных управленческих структур, контроль за коими должен установить правитель в интересах народов, отдавая им в руки исполнительную власть служения и инициативу законотворчества, но запрещая принятие их без согласия с единым верующим правителем; с правом выхода республик из состава Союза и самостоятельного решения вопросов внутренней политики.
Все государства очертились в море, морем, как и их символика. боярско-купеческо-монархической, вольносословной стоит Римская Россия, тень Западного подобия(на месте островной старообрядческой неподобной и нетождественной самости возникла унификационная греческая православная Вселенскость, плюс Московский итальянозаложенный Кремль, или с их помощью, включившая Русь в подчиняющийся дискурс основному вырождающемуся европейскому миру, где остатки уникального благочестия уже были загублены и восторжествовала серость упорядоченного срезания и нищеты, обернутой в красочную упаковку расцвета, не зная тонкостей меры и изумительной скромности, а потому это Европа скорее вырождается, чем развивается в нечто высшее, ибо все, что быстро движется к Концу, выбрасывая все важное из своей культуры есть трусливая деградация перед универсумным Финишем, жажда быстрого опускания в теплое море забвения Ничто, боясь держать ответ за свое сохраненное перед Судьбой или последним Часом, избавляясь от мысленных свидетельств неправедной стороны, на кою они спассовали и в кою перетекли кровавым ручьем стато; это вырождение самодержавия с Боярской думой в абсолютизм монарха с местничеством и сожжением "Разрядных книг" людского породного качества от предков, с перманентно коленопреклоненными чиновничьими дворянами униженного, ущемленного правового качества, переход к чему зачинался еще с Соборного уложения; это замкнутость и смешение боярского и дворянского сословий и отказ в переходе в дворянство черносошникам, герметизируя страты до застывания, на которые можно насадить новые уложения, пока этот каменный ригидный скелет не переварит новая шкура, утопив в своей стати прежнюю гибкость и текучесть, подвижность и живость общин, разве что в Смутное время Русь была свободна для тотального рывка вперед на три столетия, ибо такой потенциал возможен лишь у истинной Европы свободных общинных. крестьян земледельцев и слободников). Деревянная Казанская церковь отзвучивает лишь кротким перезвоном внутри мальтийской масонской усыпальницы чужеродного панциря, декорированной коры, конвертирующей яды болота в иллюзорную благодать исконной европейскости, хотя русские больше европейцы, чем сами европейцы, русские староевропейцы 13-15 веков, сохраняя связь с временами, тогда как современная и Новая Европа в принципе целиком ханская, это осколок ордынского княжества с его тотальным влиянием, ибо перенимает высшее развитие то, что стоит в дали, а то, что накрыто ордой сопротивляется, кристализуется и зреет в особенность. Старая Европа - это Русь, погребенная под Европой новой, а посему новая Европа в архитектуре и атмосфере своей так неуместно смотрится на Руси(начиная с Успенского и Архангельского соборов, что еще сохраняли внешний облик за древнерусскостью, внося внутрь, в органы здания собственные аристотелианские формы, приспрсабливая Русь к нео-орде, которая из исконноевропейской жемчужины стала затем Ордой, точнее дремучим периферийным ханством на задворках европейской второ- и псевдоорды, будучи в сути своей тем, что превосходило целиком крестьянскую Европу, дрожащую от норманнов, которая стремилась породниться с Русью Первопроходницей, начиная с первоевропейских связей-включенностей с Ордой, самой развитой цивилизацией мира, и заканчивая индийским путем Никитина, ибо то, что пришло на руины Рима есть падшее на основу, тогда как Русь была и есть непереходимой в буквальном смысле, ибо племенность здесь жила всегда, к коей приходили за добротами, снабжением все остальные, где осели все ханства Чингиза, не считая Китая, что также был превосходящей цивилизацией, стоящей после Орды; начиная с Феофана Грека, отдалявшегося от иконописности в пользу вырожденческой живописи относительно богомазания, гением коего был Рублев, этот мастер, на которого так или иначе, даже не зная его работы, но испытывая тягу к исконному пространству, равнялись все выдающиеся художники Европы, склоняя голову в бессилии запечатлеть и хотя бы на толику приблизиться к его неподражаемому стилю и глубине, что, кстати, отчасти удалось русским художникам 19-20 века в их коллективом иконописности: от начального поля русского бесчеловечного дальнего бесподобного пейзажа до каймы черного, черносошного квадрата; также стоит отметить деревянное "восьмое чудо света" в виде дворца Алексея Михайловича в Коломенском, коему уступали в мастерстве и самобытности все каменные вытесанные глыбы, стены коих носили декоративно-вычурный характер иноземья, чуждый русской нативной среде), ибо она душит Европу исконную, заменяя чуждой моделью неистинности в пышном декоре сокровенную архаичную Русь посадско-слободских и сельских порядков, с многими княжествами и Единым монархом, что жаждет их объединить в Единое политическо-сакральное пространство. Теперь же нам нужна новая Славяно-греко-восточная академия с преподавательским составом в виде европейцев, русских и мусульман востока, охватывая всё аспекты русских склонений и склонностей. Итак, исконная Русь понимается нами от казачества до казачества, как фактор воли, противостоящей спрутическому хомуту империи, от Разина, Пугачева до Булавина(идеалом всех их был возврат к крестьянским общинам по казацкому вольному образцу на их территории, ведь российская была для них отдаленной) под знаменами которых сражались угнетенные государством мусульмане, православные, старообрядцы, язычники, то есть удмурты, татары, рабочие Урала, башкиры, марийцы и прочие народы Поволжья, ведь протест и жажда альтернативы объединяет все народы, но дать Единую справедливость может лишь то, что всегда оттеснялось от главенства у коего были язычники и христиане, но никогда там не было русских мусульман, и с их приходом начнется новый единоправедный этап эсхатологии на Руси. Казачество есть тюркская общинная форма русского содержания, бегства от разнарядки сословной данности. Русь казацкая - это то земельно бунтующее, желающее вырваться наружу, освободившись от всегосударственного гнета. Русское казачество нельзя назвать левым, ведь община презирала как обычных рабочих мужиков, так и иерархичных бояр империи. Казаки всегда бились за автономию, признания их самоответственноти, не желая входить в область государственности, обладая иными ценностями и задачами, будучи переносной морской крепостью, братским русским островом в океане новой широгоризонтальной экспансиональной России. Все походы казаков(казаки - это пример тюрскогласных русских, русских мусульман) на Москву, зачинавшиеся с пренебрежением к их требованиям властей, оканчивались неудачей и были обречены заранее, ибо казаки лишены опыта и института администрирования и упорядочивания, будучи слишком широкогрудыми для формы, стесняющей взмах руки с саблей(из огосударственных крестьян выходят лишь унификационные ратники за самодержавие, превращая по опыту страну в однобокое общество, не учитывая разность человеческой породы, собственно Никон и был мордовским крестьянином). Навыками администрации прекрасно овладели сельскохозяйственные европейцы( неордынство европо-россии это контур граничного-граненого стакана с водой внутреннего волнения. Русь же это осадок на дне; все просветительские мысли и идеи были направлены в сути своей на модернизацию их культурного крестьянского пространства, не имея ввиду высших целей всеосвобождения, размышляя в узком европейском территориле, в отличие от громоздкого колосса Евразии), подспудно торговыми факториями изнутри захватывая державные рынки, внедряясь в плоть и кровь культуры, создав иллюзию, что без них ничего бы и не было, будто это их деревенский торгашеский ум родил Платона и Аристотеля(кстати, стоит отметить, что русское отношение к техническим инновациям схоже с эллинским, где это не то, что хобби, но, скорее, народный промысел искусников, измышляющих методы улучшения ведения хозяйства, но не дальше того, ибо прогресс, - это зверь отсталых полей, в том числе и мозговых, крестьянский техницим, претендующий на аристократизм, ведь никто же не счел бы достойным человеком Ползунова за его паровую машину, ибо в технике оценивают безличный навык комбинаторики разума, облегчающий жизнь в перспективе, но убивающий ее сущность, квинтэссенцию этим расслаблением и уходом в смартфонно-максимаркетовскую нейтральность трансплантационного стерильного сознания нейтральных, тихих гладких глобальных вод), этих обитателей блаженных политических островов, торговцев своей мировоззренческой системой, то есть товаром высшего земного уровня. Стоит отметить, что украинское гетманство, кое всегда следовало лишь интересам своей мелкой самостоятельности, беря в союзники то поляков, то русских, то турчан, то крымских татар, не есть казацакая община в полном смысле слова, а скорее переносное государство в вынужденных условиях политической среды, будучи вечным неупокоенным крестьянином(стоит сказать, что все достойное вышло из дореволюционной традиции: от Колчака до Ленина, ибо первый был потомственным дворянином, а стезя иного - это интеллигенция, что вышла из буржуазии, а то есть государственных зажиточных крестьян промышленников и реже из городских купцов; селяне, частновладельческие крестьяне, столь нелюбимая Ленином отсталость, что заполонили города России были лишены образовательного и сословного гена, и необходимо лет 150-200, чтобы они с гордостью признавали свои крестьянские корни, будучи в настоящий момент новыми буржуа и свободомыслящей интеллигенций, прогресс к чему мы и наблюдаем сейчас на Руси, что окончательно зацветет через 30-50 лет, чувствуя свою крестьянскую русско-племенную кровь и интеллектуальную преемственность от серебряной русской интеллигенции, ибо до золотой нужно еще лет 50 вдобавок, но чтобы не ждать столь долго эту естественную эволюцию человеческого достоинства и качества ответственности за свою судьбу и свободу, начиная со свобод и прав, мы предлагаем свежим духом и стремительным кровью новый, невиданный проект Негативного Духа альтернативной, альтер-глобальной цивилизации Смерти), коего судьба вынудила стать борцом за свое хуторское земледельческое поместье, и посему существует государство Украина, но нет государства Дона, Яика и Терека, а лишь вольные хуторы, как собственные корабли, лагери, станы на чужой территории, в любой миг готовые перебежать и выйти в поход по суше и по реке(на картах мира видно, как русская воля бежала из центра, погибая в далеких острогах Востока, отправляясь в путь с миссией искомости тайного града Руси, уплывшего из России). Это новая ритуализация и сакрализация древней архаичной священно-насильственной скоростной островной территории, вторгающейся в крепость устойчивости, что разбивает о свои скалы поднявшуюся стихийную конскую волну, не имеющую тарана захлестывающей, захлынывающей мысли. Казацкий полиэтнический, полирегиональный всплеск альтернативы - это наступление Цивилизации евразийского сердечного принятия Мекки, поднятия Китежа Меккой со дна, врываясь в истлевшие ворота иллюзорного Третьего Рима, что всегда был изоляционистской фатой Моргана, болотистым опьянением на тотальной влажной пустоши, туманной пустыни кочек, имперским представлением в сказочном царстве неместа, плавающей империей без твердого ощущения почвы, лишь с помощью флота выбираясь к настоящей воде и земле, ибо вся Россия как старая Европа на дне вместе с Китежем, наверху лишь испарения и шпили, погруженный в истинную почву, засосанный ее рыхлым, зыбким размягчением от земновлажной водности Петербург(коробочка регулярной планировке, куда похоронены русские души, в отличие от радиально-живой разгульной старой Москвы и прочих княжеств, не считая центров-Кремлей, что уже кивок в иную сторону с иными людьми при делах) маревного небытия, как вечная столица сна, разорванного и дрейфующего осознания, как осколки добротного корабля в долгом послештормье, не способные пристать к земле и страждущие по гиганским пространствам русской судьбы, пока не потонут на дно, подобно Садко, к морскому царю сказочной домонгольской Руси исконных евразийских племен, настоящих староевропейских земедельцев, истинному древнерусскому территориалу.
Нам родственна темная сырая, дождливая, мрачная ночь городских закоулков и ядовитое утро, сжимающее через легкие едким туманом, болотистой, разъедающий мир дымкой, обтесывающей своими жгучими и текучими зубами мрамор и камень до заостренных убийственных углов, одетых в засохшую кровь и дышащих моментом несчастной молчаливой гибели на одиноких полусумрачных, полурассветных грязных неровных бульварах.
Чем крепче и самодержавнее условия внутри России - тем дольше ее стабильность и невозмутимость, но чем сильнее нажим изнутри, тем легче ее деконструировать, а посему в России возможна лишь перманентная, а не имманентная революция. Эволюция в России - это скачки выдыхающегося, на последних минутах вырывающегося вперед остальных, но умирающего от внезапного, но ожидаемого на исходе сил сердечного приступа аккурат перед Финишем. Мы должны учесть этот конвульсивный характер и долететь, прибавив мусульманский компонент свободной энергии в промежуточность ее мертвой зоны, придав Руси живительный вид, открыв у нее третье исконное земско-общинное дыхание.
Как и тогда у нас нет городской буржуазии, у коей госкапитализм монополизирует собственность(такая же хищническая эксплуатация окраин, что от нищеты населения вызывала массовую эмиграцию; такие же русско-китайские отношения и противостояние с Японией; такая же квазиконституциальная государственная революция), и как и тогда у нас мало пассионарной интеллигенции на общем фоне крепостных инертных масс, а значит нас только ждет декабристское восстание, создание тайных орденов-обществ, а также немногочисленные крестьянские выступления, что будут жестоко подавлены, и лишь спустя 10 лет или один год начнется взрыв пробуждения, при условии создания альтернативной программы Всему сущему, новой цивилизационной всесторонней парадигмы, вера в которую будет двигать вперед и побуждать бороться за нее зажженую стихию, что пробудится от водяной комы. Это мечты равные или превосходящие идеализм кружка "Чока", что грезили о создании отдельной республики на Сахалине. Восток всегда впереди, ближе к Финалу.
Индуизм еще помнит монотеизм пророков, отраженный в Бхагавадгите, где и сами индийцы были невероятно ментально близки эллинам и ассирийцам в системе общих арийских ценностей, тогда как позднейший ритуализм сансары и кармы сгубил малейшие частицы чистоты, отравив ее бытийной самозамкнутостью. Это приход на смену ритуальным брахманам настичных бродяг шраманов, прообраз, равно с греками, крушение ортодоксальной Церкви под воздействием новых мистиков.
В России так популярны левые идеи оттого(русские очень индивидуалистичный народ, разрозненный по лесам и княжествам, лишь вынужденый сплотиться перед угрозой сжатия, в сложных условиях, которые стали для России нормой и кристаллизовали ее в общность, и чем сложнее, невыносимее, что для европейца верная гибель, то для русского шанс, опустившись до последнего дна, всплыть исконной чистотой; европейцы же - это крестьянский коллективизм, испытывающий страх перед потерей культурной матрицы, но в сути своей европейские племена, пришедшие на руины, но не с изначальства стоящие на месте как Русь, это землепашцы с интересами земли, обосновывая и свою метафизику с этих же позиций; нашествие викингов побудило их оживиться, но контраст татар заставил их вылиться в прочную крестьянскую форму, накинув плащ нового ордынского ханства, так и оставись крестьянской неоордой, квазиордой до сей поры, развалившись и собравшись на области, контрастируя севером и югом по типу влияний эллинских и норманнских, но в основе своей оставаясь ханской, и, быть может, лишь такие уничтоженные варварскими франками просвещенные племена как окситанцы были староевропейцами, родственные старорусской Европе, обретшими территориал, но их контраст был столь силен, что их сравняли с землей отсталые, матриархальные дикари с севера, ибо там, где женщина находится в неволе и есть матриархат, тогда как чем она свободнее, тем общество патриархальнее, в чем одна из главных проблем матриархальной России с современным бешенством матки, равно как и в Европе, где женщина не знает своего Места, чувствуя себя угнетенной везде, испытывая ресентимент памяти; России повезло с мусульманством, ибо лишь оно делает ее разноплановой, с очагами патриархального контраста, и если людей так возмущает разделение на патриархат и матртархат мы предлагаем им третье, всеми ненавидимое, шариатское разрешение проблемы, где права и обязанности мужчин и женщин урегулированы высшей санкцией Создателя и лучшего сам человек измыслить не сможет), что эта земля знает бедность, холод и скудность, а также люди здесь имеют ген недостатка, который обязательно есть у тех недобросовестных, кто наворовал чужое у других, а потому его нужно отдать на нужды всех. Вечная социальная сиротливость в безмерных и жестоких краях побуждает к дележке с братом, ибо менее проворный и более щедрый встает перед угрозой голодной гибели, и чтобы его, достойного и доброго, не умеющего много зарабатывать(ведь западная логика состоит в том, что если ты не умеешь делать достаточные деньги, значит ты качественно ниже и должен довольствоваться малым, побираясь в ночлежках, ведь допустить неприбыльную увлеченность без элементов шоу, не как хобби, а как жизненный идеал, им очень сложно; участь таких идти на завод какого нибудь смышленного доброго коммерса, мецената в лучшем случае, ведь их человеческий тип устарел и им можно заниматься собой лишь в свободное от работы время, ограничивая себя производственным графиком, надлежащей к учению квалификацией и так далее, хотя, заметим, что труд, идущий на благо иных приветствуется интеллигентами, но сами они созданы для мысли и тайно понимают свою профнепригодность, оставляя за добротными мастеровыми мужиками, у которых руки растут из того места, занимается ремеслом и заводственным производством, ведь у них это получается куда лучше несмышленных в профессиональных вопросах, бесполезных, несообразительных, закоснелых интеллигентов, не способных к трудовой переориентации и повышению квалификации, начиная с ее смены от умственной до трудово-разумной, смышленнеческой) не по причине умственной слабости, а по личному желанию неучастия в гонке желудка, преследуя высокие или же просто запредельные одержимости, что вообще не совместимы с заработком. Правые сейчас говорят, что они гуманитарно-отсталый осадок на дне. Раньше они звались умным дворянством, которого тошнило от крепостничества. Сейчас такие люди живут хуже всех, отрабатывая вину своих самодуров-отцов за угнетение бывших сельских крепостных, что мнят себя новым дворянством, в истерике открещиваясь от своего происхождения, и в этом они евреи наоборот. Извечная проблема интеллигентов - это их изгнанничество, ибо тонкость натуры не приемлет ни того ни иного, ни правого ни левого земного. Интеллигенты презирают дерзкий духовный плебс по причине их перманентной противоположности как грубой души, что рвется к обилию. Такой плебс был сперва среди зажравшихся дворян, затем среди безумных селян. Умные, аккуратные душою дворяне, сиречь интеллигенция, как правило происходит из буржуазии, из среднего сословия богатых отцов крестьян, что дали сынам хорошее образование, а потому их не любят крестьяне, как зарвавшихся богатеев, и дворянство, как чужаков на их территории. Миссия интеллигенции выступать супротив глупости и ограниченности, в рамки коей пытается втиснуть достойных людей господствующая парадигма, и если до отмены Крепостного права они боролись с ним, то теперь они вынуждены бороться с бескультурным хамоватым торгашеством, как слева, так и справа, спасая уже одаренных душевно людей от нищеты и хапуг из двух лагерей, измышляя и находя истоки в чем то новом и прогрессивном, более свободном, чем прежде, и если в веке 19 это были французские просветители, повлиявшие на республиканца Пестеля(который, к слову, не отрицал частную собственность при своих социалистических убеждениях, что может навести на мысль об узкой секторально правой республике с крестьянско-левой в широких эшелонах страны) и парламентского монархиста Муравьева(который, в отличие от Пестеля, желавшего общего русского народа, ратовал за федерализацию, что еще раз подчеркивает социальное преимущество конституционной монархии перед однородным республиканизмом империи, что отразилось в лице Союза), сторонне-ориентированных лишь во вторую очередь, с экономической, а не жизнеопределяющей точек зрения, то теперь этой питательной свежестью должен стать невиданный во главе Руси ислам, ведущие новую русскую буржуазию, детей хамоватых богатых крестьян неопомещиков, еще более грубых и жадных помещиков во втором сословном поколении, генетически выйдя с рабской ментальностью в крови и голове, так и не освободив самих себя от пут, ибо лишь ты решаешь раб ты этого мира и людей или нет. Рабами остаются во имя благ. Вторая волна детей отстранится от сего животничества и сбросит отцов прочь, ведь и ислам узаконивает этот акт.
Евреи склонны к левому крылу оттого, что они чужие в казалось бы родной среде, чуждые европейцам и, условно говоря, ордотоксюальным иудеям, которые номинально могут быть причислены к теплу правого крыла. Тогда этим истинным европейцам приходится быть космополитичными, рассматривая друзей лишь среди тех, кто ратует за равенство всех перед всеми, ибо они воистину не имеют рода и племени, в самом деле лишь именуясь евреями, но являясь мулатами-скрещенцами, не имеющими ничего общего ни с иудеями ни с европейцами, тем не менее всем сердцем любя и сохраняя европейскую культуру и опыт, что их взрастили, ибо больше у них ничего нет. Это самый культурный и самый гуманистичный, антиерархичный, революционный слой, класс населения, интеллектуалы с почвой в книгах европейских систем.
В сословности все просто: если ты дворянин, то будешь гуманитарием; если слободской ремесленник, городской рабочий, то будешь овлвдевать в реальных училищах естественно-прикладными знаниями, схватывая логику, что существование человеческих вдохов и выдохов, творческого произвола, но не производства, линейно и к ней подставимы механические отработанные трафареты идеологий на все случаи жизни, позволяя смотреть с точки зрения художественности на вашу душу как на грубое сукно, мешок, в котором расположились мерный инструментал соцпропорциональности(душа безупречного красавца тупа, скудна и одномерна, ибо она лишена встречи с хищническим дефектом, нападком диссонанса, что придает лицу свежий асимметричный запах ночного зимнего леса мрачного стланика, пахнущего снегом, лапником и ледяным мраком бездонной черно-голубой прохлады). Ежели ты крестьянин, то довольно тебе читать, писать и знать закон Божий, ибо иных потребностей твой образ жизни не требует, но если ты странствующая скоморошья голытьба, то ты бессословный насмешник, коему не писан социальный закон, и коль ты интеллигенция(которой мало базиса знаний и навыков одной страты по ее разночинной природе, природе дворянско-буржуазно-зажиточнокрестьянской, отчего она стремится овладеть всем и сразу, дабы представлять и распределить интересы всех сословий по своим представлениям о справедливости, которые выливаются в тотальное неприятие всех проектов и политики, исходящей от разных страт, ибо это напрасная грызня за землю притупляет глобальный проект, что разрешает одним махом трудности всех сословий, предоставляя им те права, что прописаны в Последнем Писании) из дворян или буржуа, то представляй тех, кто угнетен, а себя приноси в добровольную жертву и осмеяние всеми во имя высшей справедливости, которая неведома замкнутым стратам и коя неслышана забавными театральными безумцами, но жжет лишь в сердцах неравнодушным, чувствительных, молодых и ранимых высочайшим огнем и великой болью, за всех угнетенных - против всех грубоплебейских, которые плывут в веках от страты к страте, от дворян к торгашам и от торгашей к селянам, где тот герой, что появился в одной из сословностей презирает их общую косность во имя того Закона, что выше их умной, взрослой, серьёзной социососредоточенности, которая в отдаоенном рассмотрении, с вышины полета души напоминает сад червей, оседающих на падшем большом яблоке с системами внутренних каналов и роговых отложений-панцирей на поверхности.
Также мы сознаем, что матросы - это наиболее передовая, авангардная революционная часть, ибо они воспринимают мир как общинный остров-корабль, где элементы, что раскачивают его и где то больше наполняют трюм такелажем, не распределяя баланс, вредоносны и подлежат выбросу за борт.
Войнами называют людей мощных волей и духом, интеллигентов - умом и изысканным поведением. Мастерами называют искусников из народа. Для обычной посредственности украшающего(и укращающего аффектом соответствия ему, нареченности им) эпитета-существительного не придумано до сих пор, ведь и пролетарии были однородной силой всплеска, стихией, подожженой лидерами
Эрудит редко смеется. Зимняя ночь не смеется никогда, трескаясь улыбкой бездонной расщелины, откуда мембранно горит и кошмаро-элегантно колышется черной вне-первозданной свежестью Смерть.
Шведки и некоторые финки кажутся нам миловидными, но за фасадом своей белокурости они таят мужиковатую гром-бабовость, отпугивая нас своим боевым скандинавским кличем и глубоким тембром. Другое дело женщины восточные и азиатские, которые и есть самые женственные на свете(не считая русских полуазиаток-полувосточных европеек, которые то ласковы, то мужественны, причем в нужный лишь им выгодный момент, в отличии, к примеру, от восточных женщин, что нежны в трудную минуту и сильны в миг опасности, беря в руки оружие, защищая свою честь, землю, семью и достоинство), привыкшие покорятся мужчине и не перечить ему, ибо когда хабалистой женщине даешь слово и юридическую защиту, она начинает покушаться на свободы других и никто правомерно без особых последствий из мужчин не смеет поставить ее на место.
Цезарианская империя - это македонский глобализм(Московское княжество - это кесаризм безумных провинциальных республиканских аппетитов), который мог бы дать потрясающие плоды независимых республик, хотя с позитивным духом во главе это был бы первый СССР, Цезаря здесь зарезали, как и рано умер Ленин, мечтавшие о куда большем, чем одна страна, ибо это люди масштабного позитивного могучего нусального духа. Римский республиканизм - это правая тирания кучки могучих Умом(археофутуризм Фая, переводя на современный язык; полу-недо-археофутуризм сейчас и наличествует в России, к слову, где корень арехо-представлений прямо внутри сожительствует с hi-tech, являясь киборгинистичностью; с другой же стороны, из архаики всегда можно телепортироваться в обозримое пространство смартфона, используя эту стандартную станцию для экспортации непременного познания сейчас в плоскости комфортного расширения, незримо передвигая тело из пункта доступа в сеть до иного, совершая тем самым действительно телепортацию ума от точки доступа до иной точки раздачи удобств познания, метро же в этом смысле наиуниверсальнейшее средство, передвижной смартфон, электричество, заряженное байтом по оптоволоконному проводу четкопроложенной маршрутизации), умонапором, закабаляющая все окружное посредством регуляционного права, распространяющегося на все подчинившееся и подчиненное, но в альтернативе Негативного Духа эта формация лишь один из способов действия при складывающемся положении, это две попутных модели монархического расширения до тео-монархии Праведного Духа, где обе они лишь каркас и стадии, где все зачинается с самосознания и правового волеизъявления Единой Народной Республики, перетекает, эволюционирует в Империю Глобального, единяющую народные Республики в Единое их Представительство, и завершается Монархической Республикой Единого Духа с Республиканским Советом для представительства всех народов(где еврейское банкирство и старообрядческое предпринимательство сотрудничают как в старые добрые времена на почве Единого Пространства Смерти, защищающей их Права, как тех субъектов, что солидарны с правительством Негативного Духа, их обороняющим от капитала позитивного духа, позволив быть свободными не только экономически, по западному, но и духовно, предлагая лучшую из лучших альтернатив Единой Всевышнкй Истины) и Монархической религиозной чуткостью к народам; к публичному в лице народов и частному в лице Всегосударственного и Республиканского Советов.
Государство(капитал напомнил нам, что государства - это регрессивная модель территориального обжития, тогда как торговые транснациональные плавающие фактории - это сеть извечной прибыльности и обособленных формирований на имущих и побирающихся от из монополий и трестов) - это этическая граница пастбища с клеймом того или иного национального фирменного знака, которой распоряжаются пастухи-управленцы пониже, изучившие язык паствы(в том числе и дворяне, измышляющие для пасущихся идеологии к разумению и использованию, модернизируя загоны и их администрирование, играя в карты режимов от роскоши, которая теперь едва ли позволительна, ибо если у них игры, причем в которые они верят как в жизненный идеал, играя как правило на стороне слабых, тех, кто угнетен и не способен на самостоятельный, сформулированный ответ и предложение альтернативы, по своему душевному благородству, то у Другого - план, который постепенно переходит, эволюционирует к своему апогею), и совершенно недосягаемая знать, сложившаяся в Фирму, Лигу из абсолютно бессмертных существ, фигур сверхчеловеческого порядка. Община над всеми чужими формами - это то, за чем будущее в очевидной наглядности. Это то, что спасет нас от водоворота, потопления разверзающихся вод глобализма, где наш остров суть кровь нашего рода, возрозшая на почве альтернативной цивилизации, одуваемой свежими прохладными смертельными ужасными ветрами Негативного Духа.
Лотреамон - это пламенный воинствующий герцог мирового смеющегося отчаяния, но все же он в коробочке. Мы должны стать не анти-, но вне-человеческим существам, ледяным герцогом черномолчащего смертельного ужаса, не поддаваясь ни на малейшие раздражения мира по природе своей, подрив свою чуткость кошмарам и свежему Ужасу, что чернее зимней абсолютной Ночи, из коей аккуратно выжженно воронное пальто нашей души. Мы не оригинальны, мы монотонны, мы скучны, мы об одном и том же - о неродственности для нас пестрого мира и близости к нам возлюбленной Смерти, что только и заставляет нас говорить нежные слова от преисполненности правосердечерного, черносердечного трепета. С нами не о чем поговорить, как с чуждоземцами, элегантной чернодуховностью очевидной внемирной Смертельности, с дыханием Смерти в накидке плоти, лишь накинув тело для приличия, дабы не смущать круглоглазых обжителей. Мы смотрим на их щенячьи радости и страдания и воистину не понимаем о чем идет речь, их эмоциональная палитра, растекшаяся в мир неизвестна нами, не забыта, ибо она никогда не была знакома нам, мы лишь по инерции притворялись и механически повторяли движения их души, привыкнув сокрушаться и ликовать там, где нужно, подспудно эмпатически не понимая этих ощущений, будучи слишком субтильными для их полевого обширного взмаха. Теперь мы устали притворяться и поняли нашу отличность, что не добавило нам ясности, но разъяснило непохожесть наших природ. Мы лед, они теплохладны. Они живучие змеи, мы твердый бещдушный лед, имеющий ласковую воду святого черного ужаса в своем прозрачном нутре, ибо сколько бы они не глядели в жгучий морозом кристалл воды им не узреть, разве что причудливые искривления их глаз и лиц, ибо их сермяжную суть коробить и крутить от прохлады нашего чужеродного мягкого пространства осторожной голубовато-фиолетовой душевной ткани, сплетающейся во внесеверное сияние черного пламени Смерти. Теперь мы не понимаем мир, он истинно чужд и далек для нас. В нас больше не бушуют соблазны и страсти, ибо они остались за пределами нашей новой внечеловеческой природы, но только мы и знаем, что мы есть другой человек, настоящий человек правдивой ужасной чувствительности, и кроме Смерти и Него нас вряд ли что то еще способно искренне заинтересовать, ведь и Смерть и Он неизвестны этому миру, но если Смерть - это не Он, а лишь подступ к Нему, то сам Он несуществует, и в этом полном вне-Нет, которого нет и для нас, есть все мы, вся наша суть, внебытие нашей негативно-духовной экзистенции. Мы не враждуем с ними, а шатаемся от них в сторону, вежливо, но настоятельно отходим прочь, в свои мрачные пещеры, выдутые в скалах дыханием ужаса. Мы предъявляем им наш взор, если они этого так просят и умаляют. Они не объявляют нас ненормальными, а таят от нашей ядерной нежной Смертельности, пред духом коей остаются лишь самые стойкие, самые отстраненные, люди черных душевных свежих пещер, рассекающих море человечества на своих темнодеревяных каравеллах без парусов, с черными парусами ужаса. Не оскорбляйте нас своей румяной сентиментальностью, не касайтесь нас полухолодным цинизмом, ибо от всего этого мы вынуждены обеляться в пурге и метели. От ваших прикосновений на внешней оболочке нашей сути остаются проталины, скважины теплоты, что самозалечивают эти раны повышенной температуру человечности остужающей в вечную внеживую мерзлоту зимненочной болью. Оставьте нас медленно таять мрачной глыбой черного льда, преврвщаясь во внерастворимое темное пламя. Мы это черное привидение твердого Негативного Духа, ледяное мрачное тело дыхания Смерти.
Те, кто с Востока Дальнего от рождения носят лица тонкой Смерти, проступающей духовными жилками на бледно-снежном ужасном лике.
Мы - это чернейший контур подчеркнутого отсутствия или чернейший контур подчеркиваемого отсутствования.