Ненависть. Это чувство поселилось в моей душе, когда мне было 11. И трансформировалось во всепоглощающую ненависть в 20. Объектом был один и тот же человек. Хотя тогда я его и человеком не могла назвать. Тварью. Мразью. И еще с десяток слов, которые не должны фигурировать в лексиконе примерной девочки из интеллигентной семьи.
Наша семья переехала в далекий северный город, куда маму назначили на высокий партийный пост. Папа же возглавил одну из структур МВД, не основную, а по хозяйственной части. По приезду нам выделили четырехкомнатную квартиру в новом, недавно сданном доме. Прямо за нашим домом были бараки, шедшие под снос.
Это сейчас, когда мне под 50, я понимаю, что вызвало такую неприязнь со стороны одного из жителей этого барака. Ему тогда было что-то около 17, он был второгодником, причем в третьем, кажется, классе оставался три года подряд. Жил с пьющим и бьющим отцом, а мать сидела в тюрьме, правда, не знаю, за что. И тут я – чистенькая, в белых бантиках, послушная, с мамой и папой, да еще и сразу в хоромах. Потом, я девочка, которую можно запугать, и которая вряд ли в состоянии дать отпор.
Он буквально преследовал меня. Мог ударить тяжелой дверью. Ставил подножки, а когда я падала специально наступал грязными ботинками на мою одежду. Ну а обстрелять меня грязью это было вообще в порядке его вещей. Я молчала, ничего не рассказывая родителям. Не знаю почему, не принято тогда было, что ли, свои проблемы дети решали сами. Я боялась его до одури, и жила в постоянном напряжении и страхе несколько месяцев. А потом стало еще хуже, он стал ловить меня в подъезде собственного дома и лапать. Это было самое страшное, я старалась зайти в подъезд только со взрослыми, специально сидела и ждала кого-нибудь. Я его ненавидела. Я мечтала, чтобы он умер. Если бы я верила в Бога, то обязательно бы молилась, чтобы он исчез из моей жизни. Потом их барак снесли, но его все равно упорно тянуло к нашему дому. Все закончилось, когда однажды он убил, ударив об стену, моего щенка. Это увидел сосед, который схватил его за шиворот и как следует тряханул. А вечером рассказал все моим родителям. Вот тогда меня и прорвало, я все рассказала, рыдала, просила уехать куда угодно, только бы не видеть это чудовище. Папа тогда мне сказал, что нельзя так жить – прячась. И пообещал, что ко мне больше ни одна скотина близко не подойдет. Не знаю, что там было, но папино обещание сбылось. Я забыла все как страшный сон.
В 17 лет я вышла замуж, у нас родилась дочка. Муж работал, мы оба поступили на заочное, планов было громадье.
В тот день мы возвращались с экзамена, шла сессия. Мне было 20 лет, я ждала через месяц второго ребенка. Мы были влюблены, счастливы и жизнь казалась прекрасной. Мы о чем-то болтали, смеялись, потом раз, и вдруг резко наступила темнота. Пришла в себя в больнице, рядом плачущая мама. Нас сбила машина, муж отделался ушибами, у меня компрессионный перелом позвоночника, срочная операция, мертвый малыш (мальчик!) и приговор врачей, что детей больше не будет. Пьяным водителем, сбившем нас, был тот самый подонок. Конечно, вряд ли он специально выбирал кого сбить. Но… Ему ничего не было. Суд дал ему 2 года условно. Тому, кто убил нашего ребенка и сделал меня инвалидом (последствия этой аварии аукнулись уже в 2000-х, когда мне пришлось оформить инвалидность).
Именно тогда я поняла, что такое настоящая ненависть. Я хотела отомстить. Я лежала на больничной койке и придумывала десятки, сотни вариантов мести. Именно ненависть и жажда мести подняли меня на ноги, для меня они оказались большей мотивацией, чем любовь моей семьи. И, поняв, что ненависть убивает, пожирает меня саму, муж увез меня в Москву. Там жила его бабушка, которая давно звала к себе. Потихоньку я начала жить с тем, что произошло. Дочка была маленькая, ей требовалась мама. Тем более я знала, что других детей у меня никогда не будет.
Я не была в том городе больше 10 лет. Родители и младшая сестренка приезжали к нам в гости сами. Вернулась я только в 2003-м, когда у папы случился первый инсульт, потом стала приезжать каждый год. Из местных газет и городской социальной сети я иногда узнавала, что делает мой враг. В 90-е он часто был «героем» криминальной хроники, в 2000-е вроде завязал, стал примерным гражданином (в чем я сильно сомневалась). Не знаю, зачем я следила за его жизнью. Скорее всего, хотела услышать, что его покалечили или, еще лучше, убили в какой-нибудь очередной разборке. Я даже специально ради этого просматривала интернет-страничку с некрологами, желая найти там ненавистное имя.
Зачем я вспомнила о событиях почти 30-летней давности? А я и не забывала. Почему мой мальчик умер, так и не появившись на этот свет, а эта сволочь живет припеваючи? Где пресловутый «закон бумеранга»? Так думала я до вчерашнего дня. Когда наконец не увидела столь желанные слова: «С прискорбием сообщаем…». Но есть одно «но». Он не погиб в бандитской заварухе, его не сбил пьяный водитель, он не сгорел от онкологии (чего, каюсь, я тоже ему желала). Он погиб, спасая тонувших детей.
Не знаю, как реагировать.