Супруга Поликарпа Фадеевича нервно ходила из угла в угол, сцепив пальцы бледных, почти эфемерных рук, и повторяла, будто заведенная :
— А вдруг освищут, Карпуша? Вдруг освищут? Или несвежими продуктами закидают? Я ж не переживу!
— Не посмеют, — отвечал Поликарп Фадеевич. — Ты гениальна, Бусенька. Это я тебе как специалист говорю.
— Но они-то, не специалисты! — не унималась супруга. — Эксперты! Вдруг не проникнутся? Я ж тогда… тогда…
Она рухнула на колени и разразилась слезами.
— Проникнутся, не бойся, — Поликарп Фадеевич успокаивающе потрепал ее по плечу. — Гарантирую.
Супруга с тяжким стоном поднялась с колен и, со словами: « Я репетировать!», бросилась прочь.
Поликарп Фадеевич выждал некоторое время, потом полез под кровать, откуда, кряхтя, выкатил дубовую, внушительных размеров бочку. Протиснув ее в окно, он выбрался сам и, удостоверившись, что за ним не следят, растворился в летнем полуденном воздухе вместе с бочкой.
***
Хрон, Шуба и Борзый, терзаемые похмельем, трясущимися руками подсчитывали найденные в закромах активы.
— Грустно, — резюмировал Хрон, глядя на тщедушную кучку тусклых монет низкого достоинства.
— Может, на паперть встать? — предложил Шуба.
— Да хоть лечь, один хер, — возразил Борзый. — Ты им, подайте, граждане, копеечку на поправленье здравия. А они тебе — иди работай, сука!
— Черствые люди, — согласился Хрон. — Чего делать-то будем? Трубы горят, сил нет.
— Верить и ждать чуда, — насколько мог твердо, сказал Шуба. — Оно непременно произойдет.
Он верил в чудеса с тех пор, как выудил из помойки пожилую лысеющую шубу и, пропив ее за день целых три раза, получил свою кличку.
Хрон с Борзым согласились. Ничего другого, впрочем, им не оставалось. Они смежили похмельные, в красноватых прожилках веки и принялись ждать изо всех сил.
И чудо случилось. Из воздуха соткался Поликарп Фадеевич, восседающий верхом на бочке.
— Здорово, мужики, — услышали страдальцы. — Бухнуть не желаете?
— Еще как! — оживились друзья.
В руках их, словно по волшебству, появились складные стаканчики. Благодарно трепеща они тянулись к бочке. Та, солидно взбулькнув, расщедрилась до самых их зазубренных краев.
— Как я понимаю, это не бесплатно, — утолив жажду, проявил осторожную бдительность Хрон.
— На криминал не подпишемся, — предупредил Борзый.
— Чего вы сразу про криминал, — заступился Шуба, — может, он просто добрый бескорыстный человек?
— Начнем с того, что не совсем человек, — сказал Поликарп Фадеевич. — Я — Муза. И, да, мне от вас кое-что нужно. Не криминал. Хотя, если смотреть со стороны Трех Граций, тяжкое преступление. Но другого выхода не вижу. Я ее люблю.
— Не слишком ли много информации для одного стакана? — прощупал почву Хрон.
— Она бездонная, не стесняйтесь, — указал на бочку Поликарп Фадеевич.
И, криво усмехнувшись, добавил с горечью:
— Хоть на что-то я гожусь как мифическое существо.
Хрон с Шубой принялись наперебой убеждать Поликарпа Фадеевича, что он не просто «на что-то годится», а настоящий герой, принесший им избавление от страданий.
Поликарп Фадеевич впал в очаровательное смущение, откуда его выдернул чуждый эмпатии Борзый:
— Слышь, существо, ты давай излагай по порядку, а то ни хера не понятно.
— Конечно, — спохватился Поликарп Фадеевич, и принялся излагать.
***
Принято считать, что Муза — создание редкое, необыкновенное, тонко организованное в легкокрылую полупрозрачную деву, нежную и трепетную. Все верно, но иногда бывают исключения. Например, Поликарп Фадеевич. Образовавшись в чертоге Трех Граций вместе с остальными музами, он для начала наотрез отказался организовываться в легкокрылую деву, а затем и вовсе отчебучил непотребное. Влюбился, материализовался и женился. Все бы хорошо, но жена его вскоре после свадьбы принялась писать стихи под псевдонимом Буся Козырькова, чего за ней прежде не водилось.
— А мы тут причем? — недоуменно переглянулись алкоголики.
— Предназначение Музы — вдохновлять, — сказал Поликарп Фадеевич, — но я неправильный, исключение, поэтому стихи она пишет отвратительные. Вот, например, из последнего: «Вглядись в пещерную нефритовую бездну, мой жаркий копьевидный властелин!»
— Копья, пещеры, властелины… не люблю фэнтези, — поморщился Хрон.
— Размер, быть может, не совсем удачный, но в целом что-то в этом есть, — дипломатично заметил Шуба.
— До Фан Нэй Цзы ей, как моему нефритовому стержню, до яшмовой пещеры, — грубо заржал Борзый.
Он имел ввиду древнекитайский эротический трактат неизвестного автора, предположительно жившего в период династии Суй. До того, как оказаться в нынешнем плачевном положении, Борзый преподавал античную литературу в престижном учебном заведении.
— Его оттуда с треском выгнали, — доверительно сообщил Шуба.
— За что? — спросил Поликарп Фадеевич.
— Слишком борзый, — цыкнул гнилым зубом Хрон и добавил, — Продолжим.
Казалось бы, что тут такого? Ну пишет тетка стихи, пусть плохие, так ведь каждый хоть раз в жизни строчку другую да срифмовал. Однако, Поликарп Фадеевич и тут оплошал.
— Я ей открылся. Да еще прихвастнул, мол, лично знаком с Тремя Грациями, покровительницами искусств. И могу им даже ее произведения гениальные на суд представить. Порисовался, значит, перед любимой женщиной. Думал, забудет. А она не забыла. Вот я к вам и пришел за помощью. Посидите, послушаете, похвалите. Ей приятно, а вам бочка бездонная. На всю жизнь обеспечены будете.
— Лично я согласен, — опорожнил стакан Хрон.
Это был черт знает какой по счету стакан, но странное дело, обычного опьянения алкоголик не ощущал. Чувствовал он внутри себя томную благость, а еще кураж и готовность к свершениям.
— Сканаем за Граций то? — засомневался Шуба.
— Конечно, — заверил его Поликарп Фадеевич. — Вас ведь трое. К тому же, не каждый день на пороге дома в приличном районе появляются маргинальные личности послушать стихи. Скажем, маскировка, чтобы простой человеческий глаз от великолепия божественного не ослеп вдруг.
— А я не согласен, — насупился Борзый. — Мне принципы не позволяют эту порнуху поэзией называть и хвалить, даже за бездонную бочку с бухлом. Пусть в интернет идет. Там на каждого писаку найдется читака.
— У нее там целый фанклуб, — стыдливо потупился Поликарп Фадеевич, — и все ждут отчета о сегодняшнем мероприятии. И это не простое бухло, а амброзия с нектаром. Встряхнутая, но не взболтанная. Материализовавшись, из закромов чертоговых прихватил. Последнюю.
— Все равно не буду, — упрямился Борзый. — Мотивация слабовата.
— Любовь и бочка слабая мотивация?! — воскликнул Хрон. — Сдается мне, кто-то зажрался.
— Я любви не наблюдаю, — огрызнулся Борзый. — Где тут любовь? Сплошное самолюбие бабское. А этот подкаблучник, недомуз, потакает.
— Технически верно, — вздохнул Шуба. — Придется тебе его убеждать.
Поликарп Фадеевич беспомощно озирал суровые похмельные лица, пытаясь найти убедительные слова.
— Понимаете… — выдавил он, — вот она …когда стихи эти свои сочиняет… у нее… лицо… такое… такое… и глаза… и вся она …светится… понимаете? И хочется плакать и на колени встать и весь мир к ее ногам положить. Подвиг ради нее совершить, с жизнью расстаться… ну и всякое такое…
Он смутился и умолк, мечтая провалиться сквозь землю.
— Хммм, — после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.
— Это, значит, согласны, — шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. — Жди.
***
Вечер удался. Хрон, Шуба и Борзый так вжились в роли Трех Граций, что даже Петр Фадеевич почти поверил. А о супруге его и говорить нечего. Сошлись на том, что стихи ее настолько опережают свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :
— Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?
— Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, — ответил Борзый.
— Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.
— Будьте спокойны, барышня, — дыхнул ей в ухо Хрон, — сполна.
— Спасибо, — потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, — мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.
***
— Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?
— Не гони, Аглая, бочка то вернулась.
— Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!
— Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?
— Какие же мы сучки!
— Если бы! Всего лишь Грации.
***
Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.
Изображение Szilárd Szabó с сайта Pixabay