Часть 3
— Няня! Няня! Она опять проснулась!
Перед Сонькой стоял незнакомый мальчик и кричал, как ей казалось, невероятно громко. Она зажмурилась, силясь сообразить: сон ли это, а если нет, то откуда взялся мальчишка-крикун? Когда она вновь открыла глаза, то увидела перед собой лицо пожилой женщины.
— Не кричи, Андрюша, напугаешь ее. Мы ведь теперь совсем проснулись? Правда, милая?.. — Теплая ладонь женщины опустилась на Сонькин лоб. — Конечно, правда. И по глазенкам видно: к выздоровлению дело пошло. Сейчас нам молочка тепленького принесут, покушать что-нибудь. Хочешь кушать, маленькая?
Сонька не знала, хочет ли она есть. Сейчас ей хотелось одного: чтобы тихий и мягкий голос этой женщины звучал как можно дольше. Теплые волны этого голоса вливались в Сонькины уши и блаженством расходились по всему телу. Она потянулась за рукой женщины, которую та отняла от ее головы, и вдруг, почувствовав резкую боль в боку, ойкнула и тут же вспомнила происшедшее в столовой. Сонька вновь зажмурилась.
— Не бойся, миленькая, не бойся — у тебя уже все заживает, — произнесла женщина, увидев гримасу боли на Сонькином лице. — Этот нехороший мальчишка сделал тебе больно, но ты уж прости его, бестолкового. Он уже который день за тебя переживает... Андрей, ну-ка проси прощения, — обратилась она к стоявшему рядом мальчику. Тот, глядя в открывшиеся Сонькины глаза, произнес:
— Прости меня, девочка... — и замер в ожидании.
Вместо ответа Сонька негромко спросила:
— А где дедушка? Где Пашка?
— Ждем со дня на день, — ответила женщина. — Ты в беспамятстве лежала, вот и оставили у нас... А тебя-то как зовут? Мы ведь про то и спросить твоего деда забыли.
— Сонька.
— А меня — Наталья Гавриловна. Андрейка вон няней зовет. И ты можешь так меня называть.
Сонька молчала.
— А ну, Андрей, пойди на кухню, скажи, пусть молока принесут и супчику жиденького.
Минут через десять Сонька, приподнятая на подушках, небольшими глотками отпивала из кружки вкусно пахнущее молоко. Кружку перед ней держала няня.
— Исхудала ты, Сонюшка. Ну ничего, скоро ты у нас поправишься, разрумянишься, красивей прежнего будешь.
Сонька оторвалась от кружки и медленно подняла руку, чтобы почесать голову.
— Да, милая, — заметила ее движение няня, — вот еще кто тебя мучает. Вошек-то у тебя полна головушка. Все время чешешься... Я уж и водичкой с уксусом волосики твои смачивала, а они, изверги, все не выводятся. Но мы сейчас покушаем и еще разок попробуем выгнать зверей твоих проклятущих.
Лежа на спине наискосок кровати, отчего голова ее свешивалась над разостланной на полу простыней, Сонька через бинты ощупывала пальцами свою рану и слушала тихое воркование Натальи Гавриловны, которая счесывала с ее волос «зверье непотребное», как она называла вшей. В комнате пахло уксусом.
— Ты посмотри: так и сыплются, так и сыплются. Долго ты, видимо, их копила. Как можно, чтоб в таких волосиках красивых водилось столько сволочи. Неужто дед ваш не знает, что за детьми уход нужен.
— Некогда ему, — по-взрослому ответила Сонька. — Он работает много. Нам еда нужна.
— Да уж, — вздохнула няня. — Старый он. Трудно, видать, ему с вами. А родители где? Неужто померли?
— Дом у нас горел. Дед говорит, вещи они таскали и крыша на них рухнула.
— Вот ведь она, жизнь, какая бывает. И у нас-то тебе досталось. Ты уж не серчай на Андрейку. Верно, испугался тебя. Он вообще-то добрый мальчик. У него ведь тогда день рождения был. А как гости разъехались, он сразу сюда поднялся. Все смотрел на тебя, смотрел. Все спрашивал, когда ты поправишься. А я ему и говорю: как услышишь, что у нее дыхание легкое, значит, скоро здорова будет. Так он по нескольку раз на дню заходил сюда, садился на стул возле кровати и слушал. Мать его подчас отсюда силой выводила. Боялся он, что убил тебя, — говорила няня, перебирая прядь за прядью Сонькины волосы. — Ну, кажется, все. Ты не двигайся, полежи так. Я пойду простыню стряхну да воды с кухни принесу — мы с Ефросиньей голову тебе помоем.
Ефросинья — молодая служанка — меняла белье на Сонькиной кровати. Сама Сонька, нагая, с влажными после мытья волосами, стоя посреди комнаты, ощупывала широкую повязку, прикрывавшую ей низ груди и живот. Ее поддерживала за плечи Наталья Гавриловна. В этот момент в комнату с криком: «Няня, ты знаешь, мама сказала!» — ворвался Андрей. Однако находившимся в комнате не суждено было сейчас узнать, что сказала мама, потому что Андрей увидел чуть ниже белой повязки то, что заставило его замолчать и густо покраснеть. Сонька, заметив мальчика, резко согнулась, прикрывая ладошками смутившую его часть своего тела, и тут же взвыла от резанувшей рану боли.
— Ты что, бесстыдник! — крикнула на Андрея няня, подхватив падающую Соньку. — Ведь мать учит тебя стучать, когда входишь. Опять из-за тебя девочке больно! Выйди, Андрюша. — Последние слова Наталья Гавриловна произнесла уже обычным мягким голосом, чувствуя, что мальчик не знает, куда себя деть, и готов расплакаться. Что, собственно, он и сделал, когда дошел до своей комнаты, влез на кровать и уткнулся лицом в подушку. Ему было обидно. Пока няня занималась Сонькой, он пытался вызнать у матери, когда вернется Сонькин дед и заберет ли он свою внучку сразу. Андрею очень хотелось, чтобы девочка, с некоторых пор нравившаяся ему, оставалась в их доме как можно дольше. И, услышав от матери, что она будет жить у них, пока совсем не поправится, поспешил поделиться радостью с няней, а нарвался на крик.
Резкая перемена в настроении заставила его весь день пролежать на кровати.
С момента появления Соньки в доме Уваровых прошел месяц. И вот однажды она, начавшая к тому времени вставать и гулять по дому и парку, на одной из прогулок увидела, что через ограду на нее смотрит человек» Сонька узнала в нем своего деда и, обрадованная, побежала к нему, несмотря на то что в ране маленькими молоточками застучала кровь. Но, подбежав к ограде, она, испугавшись его вида, остановилась как вкопанная.
Старик сильно изменился за это время: стоял он как-то согнувшись, на впалых щеках клочками серебрилась плохо выбритая щетина, глаза ушли глубоко под брови, губы, пытавшиеся улыбнуться девочке, тряслись.
— Жива моя внученька. Как ты здесь, Сонюшка? Не обижают?
— Ты чего так долго, дед? А где Пашка?
Старик, будто не расслышав вопросов девочки, продолжал:
— И платьишко-то на тебе новое, и сама ты ухоженная. Видно, послаще, чем с дедом, жить?
— Это няня мне из хозяйского старого перешила. А мы счас обратно к тетке пойдем?
Старик прекратил свои рассуждения, в глазах его появились слезы.
— Нет больше Аннушки моей. И Пашки нет, Сонюшка. Всех сыпняк унес. Всех... И Анину дочку Ксеню, и детишек ее. Ксенин муж только остался — не болел он. — Старик трясущейся рукой растер по щеке слезу. — Пьет сейчас. Проснется и пьет. Поспит и снова пьет. Ведь все детишки — три дня и конец. — Дед закашлялся и вытянул из-под подола рубахи грязную, всю в пятнах ржавого цвета тряпку. Сонька испуганно наблюдала, как он, прижимая тряпку ко рту, кашляет, не успевая вдохнуть воздух.
— Так-то вот, Сонюшка, — смог он наконец заговорить. — Сам тоже нездоров. Чахотка-лихоманка опять открылась... Ты б позвала кого из дома. Слово у меня к ним есть.
В этот момент возле них появился слуга. По просьбе старика он пошел доложить о его приходе хозяину и через некоторое время вернулся и предложил ему пройти к господам. Втроем они подошли к веранде, где хозяева заканчивали пить чай. Владимир Андреевич встретил их, полусидя на перилах веранды. В руке его дымилась сигара.
— Видишь, старик, здорова твоя внучка.
— Спасибо вам за то, добры люди. — Старик остановился вблизи веранды и оттуда снизу вверх смотрел на хозяина особняка. — Желаю здравствовать вашему дому.
— А сам-то ты что-то не очень. Болеешь, что ли?
— Едва дошел до вас. Там, в деревне, половину людей тиф прибрал. И внучка моего тоже. — Старик провел ладонью по слезящимся глазам. — Вот как... Лучше б меня, старого, уморил. Да, видно, правду говорят, что по второму разу тиф не липнет. А я уж раз болел, да как-то не попал в могилу...
Все поднялись из-за стола и, подойдя к перилам, смотрели на Сонькиного деда. Было видно, что он хочет сказать нечто важное, но все оттягивает момент, когда это важное нужно будет произнести.
— Зато друга беда — чахотка. Чуть не валюсь от кашля. — Старик поднял рубаху, показывая грязную от крови тряпку, и медленно, даже осторожно продолжил: — Могу ль я, барин, вас просить оставить внученьку мою в прислугах в вашем доме? Боюсь, помру я скоро, а родни у нас не осталось. Пропадет девочка. А ежели оклемаюсь, сразу приду за ней. Вы уж не сомневайтесь.
Хозяйка взглянула на мужа. Тот молча затягивался сигарой. Няня молитвенно сложила руки на груди и вскинула глаза к небу, будто прося у Всевышнего милости к этому старику. Андрюша встревоженно смотрел то на отца, то на мать, ожидая их решения.
— Что ж, — нарушил молчание Владимир Андреевич. — Оставим мы твою девочку.
— Спасибо тебе, барин. Бог не забудет доброту твою. — Старик медленно согнулся в поклоне.
— Не кланяйся, дед, упадешь еще. — Владимир Андреевич выбросил сигару.
— Дедушка, я с тобой хочу. — Сонька подбежала к деду и прижалась к его животу.
— Нельзя, Сонька, ко мне, — отстранил ее дед. — Меня, может, в больницу возьмут. Мне ведь как-то доктор делал продувание груди. Помогло. — Старик поднял глаза на хозяев: — Авось и счас поможет... А ты слушай господ, внучка. Слава Богу, есть на свете хорошие люди. — Старик помолчал, пожевал губами. — Ну, я пойду. Прощайте.
Сонька поплелась вслед за дедом, а потом, выслушав возле ворот его последние наставления, долго стояла там, даже когда согнутая фигура старика скрылась из вида.
Больше Соньке не суждено было его увидеть.
__________________________________________________________________________________________
Ставьте Лайки! Подписывайтесь на мой канал.