Последняя ночь перед экзаменом по истории лингвистических учений. Я судорожно начитываю материалы об учёных, про которых не было отдельных лекций. Все истории примерно одинаковые: родился-учился-многого-добился.
Спотыкаюсь на Евгении Поливанове. Судьба помотала его по свету, возносила к вершинам, изгоняла в ссылки. Учёному приходилось не только переезжать, но и радикально менять область исследований. Однако чем бы ни занимался Поливанов, в каждой сфере он оставил какое-то значимое достижение.
Неудобный, активный, яркий человек. Немногие из таких пережили 37-й год. Он не пережил. Осуждён, расстрелян, реабилитирован. Мне к экзамену готовиться надо, а я сижу и плачу.
Спустя пару лет, когда я увлеклась японским языком, имя Поливанова снова всплыло. Оказалось, что Евгений Поливанов создал систему практической транскрипции японской речи, с её помощью японские слова можно записать буквами кириллицы. Система Поливанова до сих пор используется в большинстве русскоязычных учебников и словарей. Получается, что носитель русского языка, возжелавший попробовать на вкус японскую речь, едва открыв любой словарь или разговорник — сразу сталкивается со словом, записанным по методу Поливанова.
Когда имя учёного закрепляется за изобретением, нередко создание затмевает создателя. Но с Поливановым, похоже, не тот случай: мне кажется, если он и был широко известен, то в только при жизни. Попробуем исправить эту историческую несправедливость.
Евгений Поливанов запомнился современникам как личность крайне неоднозначная. Так лингвист Николай Поппе однажды сравнил его с доктором Джекилом и мистером Хайдом*.
Его боялись. Все знали, что он наркоман, что у него тёмное прошлое неудачника, путешественника, игрока, — пишет о Поливанове Вениамин Каверин.*
Талантливый исследователь, полиглот, непредсказуемый авантюрист, наркоман и двоеженец... И это я всего пару цитат из Википедии пересказала.
Даже если мемуаристы, как водится, приукрасили факты, за их словами вырастает яркая фигура, не способная вписаться в привычные мерки. Рассказывать о ней по традиционной схеме родился-учился-женился было бы слишком просто. Вместо этого представим несколько эпизодов из жизни загадочного и невероятного Евгения Поливанова.
Эпизод первый. 1914 год, деревушка Миэ, Япония
Молодой учёный впервые приехал в Японию. До этого он изучал японский язык в Практической восточной академии и теорию языкознания в Санкт-Петербургском университете. За плечами 23-летнего исследователя есть не только основательная лингвистическая подготовка, но первая серьёзная публикация — «Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков». Теперь, получив финансирование от Русско-Японского общества, Евгений Поливанов прибыл в Японию, чтобы на практике изучить фонетику и диалекты японского языка.
В тот период японистика была развита слабо. Что и не удивительно, ведь до середины 19 века Япония была закрыта, страна не участвовала в мировой торговле, не принимала послов.
Слабая изученность японского языка объясняется ещё и распространёнными в то время лингвистическими методами. Дело в том, что лингвистам 19 века были интересны не языки по-отдельности, а языки в сравнении друг с другом. Именно в это время учёные выявляли, какие языки друг другу родственные и составляли генеалогическую классификацию языков. Но с японским такой сравнительно-исторический подход плохо работал, поскольку у этого языка просто нет близких родственников.
Так и получилось, что среди западных лингвистов японским занимались только переводчики-практики, а теоретические основы языка были почти не изучены.
Удивительно, что учёные-японцы тоже их не изучали. Вместо этого они традиционно исследовали старояпонский письменный язык, столь же далёкий от разговорного японского как церковнославянский от современного русского.
В начале 20 века в Японии начал формироваться новый литературный язык. К моменту приезда Поливанова он ещё не распространился повсеместно, поэтому разнообразные диалекты японского языка продолжали бытовать в естественной среде. Живые диалекты, ранее не описанные в науке — какой роскошный материал, это же просто мечта для молодого учёного!
Итак, в мае 1914 года Поливанов приезжает в Нагасаки. Оттуда учёный отправляется в рыбацкую деревушку Миэ, где и принимается за изучение местного диалекта.
По воспоминаниям Ивы Эй, одной из информанток Поливанова, местные жители назвали белокожего гостя Пори-сан и Массирона хито (белоснежный человек). Всех удивляло то, что у Пори-сана не было кисти левой руки, но несмотря на увечье Массирона хито прекрасно плавал и охотно учился рыбацкому делу у местных жителей.
Японцам Пори-сан рассказывал, что ему 44 года, а кисть руки он потерял в буре революционных войн. Как было на самом деле — теперь уже сложно выяснить. Всю жизнь Евгений Поливанов охотно сочинял истории о своей биографии, как Джокер из нолановского Бэтмена, он каждый раз по-новому рассказывал, откуда взялись его шрамы.
За лето Поливанов освоил местный говор и зафиксировал его. В 1978 году японские исследователи отправились в деревню по следам Поливанова, нашли и опросили стариков, помнивших Пори-сана. К этому времени деревня сильно изменилась, диалект помнили лишь старожилы, молодежь же полностью перешла на стандартный язык. Вероятно, теперь диалект деревни Миэ наиболее полно сохранился только в записях Евгения Поливанова.
Эпизод второй. 1916 год, Петроград
На счету молодого учёного уже две поездки в Японию и несколько значимых публикаций. И вот, в 1916 году декан Восточного факультета Петроградского Императорского университета Николай Марр приглашает Евгения Поливанова занять должность приват-доцента по кафедре японского языка.
Стоит отметить, что это был исключительный случай: ранее на факультете не было приват-доцентов, не обучавшихся здесь же. Однако Евгений Поливанов уже сделал себе имя. За две поездки в Японию он успел изучить все основные группы японских диалектов и описать их. В 1915 году были опубликованы первые материалы экспедиций, годом позже — обобщающий труд «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами».
В прочем, одних публикаций было не достаточно. Назначение стало возможным благодаря авторитету Николая Марра, уважаемого востоковеда и состоявшегося учёного. Удивительно, что именно этот человек и его исследования позже сыграют роковую роль в судьбе Поливанова.
Но это позднее. А сейчас — 1916 год, новоиспечённый приват-доцент читает в университете курсы по лингвистическим методам в применении к китайскому и японскому языкам, лекции по диалектологии, исторической фонетике и грамматике японского языка, по китайским заимствованиями в японском языке, по фонетике токийского говора... Карьера молодого ученого складывается необычайно успешно.
Уже в эти годы современники отмечали, что Евгений Поливанов нередко бывает экстравагантен и непредсказуем. О его поездках в Японию рассказывали, например, что если у Поливанова заканчивались деньги, он мог переодеться буддийским монахом и просить милостыню (конечно же, на хорошем японском языке).
Впереди третья экспедиция в Японию, об этой поездке до сих пор известно крайне мало. В России не сохранилось документов о ней, японская сторона подтверждает, что Поливанов в страну приезжал. Возможно, этот визит был как-то связан с русской военной разведкой. Или даже с японской. Выяснится ли это ещё когда-нибудь?..
Эпизод третий. 1917-1919 годы, Петроград
Политическая жизнь страны бурлила, и Евгений Поливанов не желал оставаться в стороне. После Октябрьской революции он примкнул к большевикам.
С ноября 1917 года стал работать в Наркоминделе в должности одного из заместителей Льва Троцкого. Среди заметных результатов работы Поливанова — подготовка первоначального текста Брестского мира, перевод и публикация секретных договоров царского правительства. Но вместе с Троцким Поливанов проработал недолго: уже в начале 1918 года между ними возник острый конфликт, Поливанова обвинили в служебных злоупотреблениях. Следствие оправдало учёного, но ему пришлось покинуть Наркоминдел.
В 1918 году Евгений Поливанов занял должность заведующего Восточным отделом Информационного бюро Северной области. Позже он становится организатором китайской коммунистической секции при Петроградском комитете РКП(б). В те годы в Петрограде насчитывалось до 300 тысяч китайцев. Евгений Поливанов становится одним из организаторов «Союза китайских рабочих», редактирует первую китайскую коммунистическую газету.
Активную политическую жизнь Евгений Дмитриевич умудрялся совмещать с научной: в 1917—1918 годах он продолжает публиковать работы о японском языке. Статья о практической транскрипции, известной теперь как «Система Поливанова», выходит в 1917 году.
Некий итог научной и политической деятельности можно подвести в 1919 году: Евгений Поливанов вступает в РКП(б) и получает звание профессора. «Красному профессору» на этот момент всего 28 лет.
Эпизод четвертый. 1921 год, Ташкент
1921 год, Евгений Поливанов отправляется в командировку в Ташкент, а с конца года и вовсе перебирается в туда уже как профессор Среднеазиатского университета. Здесь он проведёт следующие несколько лет: будет преподавать, а также участвовать в языковом строительстве и подготовке реформ графики разных языков народов СССР.
По рассказам современников, в это время ему ничего не стоило, например, подняться в аудиторию по водосточной трубе. И это без кисти левой руки!
В 20-х годах Поливанов изучает новые языки, и делает это невероятно быстро. Сколько языков он знал? Разные источники сходятся в том, что не менее 18: французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский, эстонский и русский.
По рассказам современников, он мог переводить Гёте с листа на узбекский язык. Известен, например, и такой случай: приехав в Нукус, Евгений Поливанов за месяц изучил каракалпакский язык и совершенно безупречно прочел на нём доклад перед каракалпакской аудиторией.
Освоение новых языков необходимо для работы: в 20-е Поливанов изучает графику тюркских языков и участвует в создании новых азбук для языков народов СССР. До 1929 года Евгений Поливанов успевает опубликовать множество статей, посвящённых графике тюркских языков.
Эпизод пятый. 1929 год
После 1929 года всё изменилось. Евгения Поливанова больше не печатают, учёного сняли со всех ответственных должностей, он больше не может преподавать в Москве и Ленинграде. Поливанов уезжает в Самарканд, подальше от партийного гнева. Однако чем учёный навлёк на себя беду? Ведь до этого карьера Поливанова складывалась безупречно.
Всё дело было в том, что Евгений Поливанов отказался признать научную состоятельность невероятно популярной в те годы теории — «нового учения о языке» Николая Марра.
«Новое учение о языке» Николая Марра сформировалось в 1923—1924 годах. Теория быстро прижилась и с конца 20-х годов стала общепризнанной и, как водится в тоталитарном государстве, навязываемой и единственно верной. Теперь Марр и приверженцы «нового учения о языке» определяли, в каком направлении будет двигаться советская лингвистика. При такой партийной поддержке быть несогласным с Марром стало просто опасно. Впоследствии «новое учение о языке» было признано ненаучным, вы не найдете упоминаний о нём в современных учебниках по языкознанию. Однако тогда, в 1929 году, теория Марра считалась едва ли не истиной в последней инстанции.
Конфликт между марристами и Поливановым обозначился уже тремя годами ранее. В 1926 году Евгения Поливанова вызывают в Москву, на короткий период учёный получает возможность активно работать и публиковаться. Он делает до четырёх докладов в месяц, читает лекции студентам и аспирантам, а также не стесняется говорить о своём несогласии с идеями Марра.
Кульминация наступает в 1929 году. Поливанов выступает в Коммунистической академии и резко критикует теорию Марра, отмечает ее необоснованность, недоказанность, несоответствие языковым фактам. Но численное превосходство за марристами. Начинается борьба с «поливановщиной», настоящая травля. Теперь Евгений Поливанов больше не может нормально работать, не может печататься, читать лекции. Он вынужден вернуться в Среднюю Азию: в 1929 году — в Самарканд, в 1931 году — в Ташкент, в 1934 году — в Фрунзе (современный Бишкек).
Удивительно, что в 1931 году Евгению Поливанову удалось издать книгу «За марксистское языкознание», которая тут же была раскритикована марристами. Травля началась с новой силой. Едва ли не последней опубликованной работой Поливанова стала статья о японском языке в Большой советской энциклопедии, которую он вынужден был подписать инициалами.
Одна из последних работ Евгения Поливанова была посвящена самаркандскому говору. В 1994 году, на конференции, посвященной лингвистическому наследию Поливанова, старый узбек Махмуд Хаджимурадов поделился своими воспоминаниями, которые записал Василий Ларцев:
Поливанов приехал к нему едва ли не босиком, в рваной одежде и остался на несколько недель в кишлаке, изучая особенности местного диалекта, составляя словарь, которого еще не было в мире. Он работал неустанно, упорно, а для отдыха поправлял ошибки в религиозных книгах на арабском языке, которым пользовались муллы.*
На вопрос о том, насколько хорошо говорил Поливанов на местном диалекте, Махмуд Хаджимурадов ответил: «Лучше меня».
К сожалению, эта работа Евгения Поливанова, как и многие другие рукописи, не сохранилась.
Эпизод шестой и последний. 1937—1938 годы
Казалось бы, к середине 30-х ситуация начала улучшаться. С 1934 года Евгений Поливанов жил и работал во Фрунзе, преподавал, переводил киргизский эпос «Манас», исследовал дунганский язык.
1 августа 1937 года Поливанова арестовали и переправили в Москву. Учёного обвинили в шпионаже. Изнурительные допросы длились несколько месяцев. Из заявления з/к Поливанова от 1 октября 1937 года:
Прошу о прекращении тяжёлых приёмов допроса (физическим насилием), так как эти приёмы заставляют меня лгать и приведут только к запутыванию следствия. Добавлю, что я близок к сумасшествию.*
Поливанов пробыл в заключении ещё почти четыре месяца, пока всё не прекратилось. 25 января 1938 года учёного расстреляли, ему было всего 46 лет.
3 апреля 1963 года Евгения Поливанова реабилитировали «за отсутствием в его действиях состава преступления».
И вот эти страшные слова — оправдан за отсутствием состава преступления — поражают меня. История Евгения Поливанова, уникального и загадочного человека, сама по себе удивительна. Однако по-настоящему шокирует то, что это лишь одна из сотен, из тысяч историй, окончившихся арестом, пытками, расстрелом и запоздалым посмертным оправданием.
Сложно придумать достойное завершение рассказа о такой судьбе. Горько писать об этом, и читать тоже горько.
Мне очень хочется, чтобы о Евгении Поливанове помнили. Чтобы HBO снял о нём сериал, как о Чернобыле, чтобы где-то появилась мемориальная доска с его именем, чтобы к ней можно было принести цветы. Я бы принесла. А вы?
***
Подписывайтесь на канал boo.booka, если вам интересна японская литература и культура. Вот ещё пара любопытных постов:
