Литература без проблем не может. Разве только российская. Но так она и не литература. Остальные мыслят глобально и во всем находят трудности и недостатки. Ныне и ранее образовался некий устойчивый корпус тем. И авторы пытаются, работая над ними пробудить нашу совесть и социальную ответственность. Посмотрим, как это делается, на примере переводных книг, вышедших в этом году:
Не забудем, не простим
О'Фаррелл М. Исчезновение Эсме Леннокс/ Пер. с англ. В. Гордиенко. - М.: Эксмо, 2019. - 224 с.
Роман О'Фаррелл из числа тех, в которых вроде бы ничего не происходит (поговорили, съездили, задумчиво постояли у окна), и в то же время событий предостаточно. Много-мало – обычная ситуация для текста, в котором память играет первую скрипку. Все интересное в прошлом. И это оттеняет скучное и скудное сейчас.
День сегодняшний нетрудно пересказать в паре-тройке предложений. Две сестры. Старость – не радость: у одной Альцгеймер, другая уже больше шестидесяти лет в дурке (совершенно немыслимая вещь – какой-то супер-Эдмон Дантес). О первой все известно – бабушка все ж таки, вторая словно возникает из небытия, забытая родственница, паршивая овца в семейном стаде.
Как так случилось? В чем дело?
Пытаемся понять весь роман, который по структуре напоминает современный детективный клубок: информацию цедят клоками и потихоньку. Постепенно выруливаем на сопряженную с памятью совершенно иную тематику – судьба женщины в маскулинном XX веке, мужской культурный и социальный прессинг и его последствия.
Это, кстати, касается и Айрис, внучку, застывшую между двух старушек, как между Сциллой и Харибдой.
Намек О'Фаррелл очевиден: нормальная женщина всегда выглядит сумасшедшей, изломанная, конформная признается адекватной.
Перед нами история в символах, рассказ о том, как у женщины попытались отнять все. Отняли многое – годы жизни, но не все. Можно уничтожить настоящее, закрыть будущее, нельзя сломить Я, тем более, когда у него есть надежное убежище – воспоминания.
Так мы возвращаемся к теме памяти, которая звучит в романе несколько необычно. Для того, кто честен с собой и другими, в прошлом нет ничего страшного – драгоценна каждая деталь. Такой человек превращается в олицетворенное старое доброе время, чистую живую память. Для того, в ком совесть нечиста - прошлое страшно, память – настоящее проклятие. Но потеря памяти – утрата самого себя, даже гадкого и страшного. Поэтому осыпающаяся память доставляет невыносимые мучения. Избавление от боли превращается в еще более мучительное избавление от себя.
Память – как угроза и как единственное спасение в ненормальном окружении – интересный разворот в рамках одного романа. И все же общее впечатление от книги оказывается смазано однобокой тенденциозностью, порожденной тезисом «женщина – всегда жертва».
Как следствие, «Исчезновение Эсме Леннокс» - довольно изобретательно написанная вещь, застрявшая однако где-то между злободневной феминистской публицистикой, претензией на нечто глубокое (подтверждаемой несомненным писательским мастерством автора) и книгой ориентированной на самый широкий круга читателей.
Детектив со льдом
Полл Л. Лед/ Пер. с англ. Д. Шепелева. - М.: Эксмо, 2019. - 416 с.
Едешь-едешь на Север за красотой, а тебе раз – и труп. Вот такая символика неприглядных дел, творящихся на белоснежных просторах Арктики.
Этот труп все в книге и портит.
Мы настроились на лекцию по экологии, а нас отправляют к коронеру, устанавливать причину смерти Тома Хардинга – бывшего главы «Гринпис», страстного защитника природы.
Я не очень хорошо разбираюсь в хитросплетениях английского правосудия, но есть вопрос принципиальный: умер человек насильственной смертью или погиб вследствие действия «неодолимой силы». Установить при нынешней развитой криминалистике вроде бы несложно. А раз так, то откуда взяться судебной драме, растянувшейся более чем на половину романа?
Просто Пол нужно раскрыть подоплеку случившегося и не потерять при этом читателя, которого нынче поймаешь (так принято считать) только на труп, как рыбу на червячка, и на спектакль а-ля Перри Мейсон.
Это вообще печальная особенность современных романов «про серьезное» вмешивать для усиления вкуса что-нибудь криминальное, какую-нибудь загадку. Читателя ловят на крючок тайны и ведут уже до самого финала, до прописных истин, которые он должен выслушать и воспринять.
В «Льде» чувствуешь себя во многом обманутым. Обещали бескрайний Крайний Север, ознакомили с историей Шона и Тома, двух друзей. При этом запутавшегося Шона в романе гораздо больше прямолинейного Тома. Бизнесмена больше чем эколога. Может быть, потому что защитник Севера из Хардинга получился не такой как защитник слонов Морель у Ромена Гари?
Нет, общая мысль понятна: большой бизнес Арктику не спасет, он ею воспользуется. Но зачем же столь очевидное так долго, обстоятельно и довольно комфортно для читателя развертывать.
Время действия книги – прошлый год, но тебя не покидает ощущение что ты читаешь фантастику ближнего прицела, написанную по заветам Александра Петровича Казанцева («Мол Северный», «Мост дружбы»): большие проекты, большая политика, акулы бизнеса, мир чистогана и насилия.
Ну да, это книга о том, как «снежная слепота» переходит в «ослепление золотом». Актуально, поучительно. Но все же лучше было бы показать нам тающие снега и льды Арктики, чем упоминать о них между делом и использовать как подручное средство в развертывании сюжета. Есть некоторое недоумение: льда в книге откровенно маловато, все больше кружев и виски.
«Что делать?» по-афроамерикански
Келли У.М. Другой барабанщик/ Пер. с англ. О. Алякринского. - М.: Эксмо, 2019. - 288 с.
Роман старый, аж 1962 года производства. Но, пишут, наделал шуму в Америке при перевыпуске. Видать на этой волне и купили.
Сюжет простой. Опять с загадкой, чтоб читатель бежал за ответом как тюлень за сахаром. «В какой земле загадывай», собрались все черные жители штата взяли, да и покинули его совсем для лучшей жизни где-нибудь.
Что случилось?
Множество персонажей в романе пытается понять и разобраться. Заслушиваем историю и предысторию описываемых событий.
Однако вопрос «почему?» в отношении разворачивающихся событий неправильный. Лучше спросить как некогда в передаче «Вокруг смеха»: «Что бы это значило?»
Со старыми книгами - вот какая проблема: мы часто не понимаем исторического контекста, которому они обязаны своим появлением. С «Другим барабанщиком» классический случай. Абстрактный посыл романа еще уловим – проблема с алабамскими автобусами уже была, Мартина Лютера Кинга еще не убили – чернокожая Америка борется за свои права. В этой ситуации нужны тексты определенного рода. Ну, мы-то знаем какие: «Кто виноват?», «Что делать?», Челкаши да Данко разные, с песнями о Соколе и Буревестнике.
То есть перед нами книга-манифест, настольная библия пропагандиста, литература для кружков и групп социально-активных граждан, в которой посредством художественных образов растолковывается вопрос «кто они, истинные друзья афроамериканского народа».
У чернокожих, как следует из книги, нет даже таких закадычных друзей, как у России, армии и флота. Вывод очевиден и подкреплен в романе былиной о могутном африканском богатыре – спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Никто не даст неграм избавления - ни поп, ни коммуняка и даже не союз цветных граждан. За примерное поведение тебя тоже на свободу не выпустят. Это ж не тюрьма, а свободная Америка.
Мысль романа в принципе очевидна – пока афроамериканский мужик не проснется, ничего не изменится. А как уж проснется, так тут сладу не будет.
К сожалению никакой позитивной программы, кроме «валить» автор не предлагает. Но, наверное, иного и быть не могло во времена Великих отказов.
Странно, что сейчас этим довольствуются.
Основная тема цепляет за собой другие: утраченные иллюзии, преданная мечта, победа быта. Но самая интересная и выходящая за пределы расовой тематики образуется уже ближе к финалу – неутолимая жажда эксплуатации и ненависти. «Черный» - всегда найдется. Когда пропадает исходный объект ненависти, насмешек и раздражения, на его место всегда отыскивается какой-нибудь другой.
Но роман не только об этом. Тут тебе и историософия рабовладения, то есть не историческое описание, а вскрытие логики и антропологии. За 55 лет до «продажной твари» Бейти: как ни называй нынешнее положение гуманизмом, как ни смягчай квотами и толерантностью – все равно это, мил человек, сегрегация.
Поэтому высокая оценка книги понятна.
Но надо сказать и о неприятном, относящемся впрочем, не к «Другому барабанщику», а к современной американской литературе. Листая книгу, выстроенную как многоголосная перекличка персонажей, приходишь к выводу: у них там в плане формы и техники мало что изменилось. Ушел задор, пропала зычность, а вот подача та же.
Горе-то какое.
Ну и наконец, а нас правда интересует литературная страничка из истории борьбы за расовые права? Не исторически, а так, по-настоящему.
Сергей Морозов