Вы когда-нибудь боялись работать?
Так уж сложилось, что, для наших соотечественников существуют только два типа психологических проблем, это «Фигней страдаешь» и «С жиру бесишься». Поэтому, во избежание косых взглядов и «мудрых» советов, я решила пока не делиться с близкими информацией о своем диагнозе. По крайней мере до тех пор, пока меня не определят в стационар.
Все началось ещё в мае. Очередной «привет» от депрессии прилетел вечером рабочего дня, когда я рухнула без сил на кровать и до утра пролежала так, переваривая мерзкий сгусток накатившего отчаяния.
Будильник надрывался призывом к новому продуктивному дню, раскалывая голову изнутри. Я чувствовала, что не могу заставить себя пошевелиться. Необходимость встать и идти на работу казалась чьей-то дьявольски-злой шуткой, или очередным опытом воскресшего доктора Менгеле. В конце концов, внутренний ответственный родитель победил, и потащил окаменевшее тело в офис. На пути к ближайшей автобусной остановке, я потеряла сознание.
Следующее утро было похоже на предыдущее, с той лишь разницей, что до офиса я всё-таки добралась. Не найдя в себе силы на толкотню в утреннем автобусе, я вызвала такси.
Две недели я безбожно прокрастинировала. Мне было проще придумать оправдание своей лени, чем заниматься рабочими заданиями. Зачем я читаю на Википедии статью о выращивании паприки и биографию Дэвида Линча? Это нужно для отчета по металлоконструкциям, не мешайте.
Мне было всё равно, что работа стоит, что клиенты жалуются, и что на этот счёт думает начальство. Я принесла на работу полосатый плед из Икеи и спала, завернувшись в него, головой на клавиатуре. Спасибо коллегам: никто меня не будил.
Я написала заявление «по собственному желанию» спустя месяц: именно столько времени мне потребовалось, чтобы принять окончательное решение уволиться. А ещё через две недели, забрав трудовую книжку, я торжественно выпила бутылку шампанского и проспала восемнадцать часов подряд.
По моим расчетам, к началу августа организм должен был достаточно восстановиться для покорения вершин на бирже фриланса. А до тех пор я предавалась блаженному безделью: варила мыло, читала посредственную литературу, разгадывала кроссворды и пекла манные пироги с начинками. Казалось бы, не жизнь, а малина в манном тесте на кефире. Но что-то что пошло не так. Пробуждения были такими же тяжелыми, каждое действие давалось с трудом, ноги по-прежнему были ватными, а необходимость выполнять домашние дела стояла в горле комком тошноты.
На почту капали заказы, которые я, один за другим, отменяла. Я врала, придумывая оправдания, удивлялась себе, и врала снова. Простите, уважаемый клиент, не могу выполнить вашу просьбу, завтра первым же рейсом улетаю в Курумоч к бабушке, она отравилась несвежей колбасой. В воскресенье я буду на даче, надо обработать помидоры о белокрылки, а в понедельник уезжаю на свадьбу двоюродного брата в Смоленск.
При всем желании поставить себя на место, я чувствовала, что происходящее – не банальная лень, а что-то значительно более глубокое, лежащее на дне подсознания, на уровне инстинктов. Необходимость выходить на улицу вызывала похожие эмоции: скулящий комочек где-то пониже шеи умолял меня остаться дома и досмотреть интереснейший сюжет об уборных на борту самолетов или узнать важнейший рецепт засолки молодых огурцов. К слову, рассады огурцов у меня никогда не было, как и помидоров, белокрылки и дачи.
Нужно было как-то заставить себя работать. Я уговаривала себя, обещала, что мы (мы с моим бессознательным) обязательно пройдем ту игрушку, посмотрим сериал и полежим в ванне, но сначала нужно пятнадцать минут поделать дела. Бессознательное нехотя согласилось, мы открыли программу, сделали все настройки, включили музыку и приготовились творить. И вдруг случилось кое-что непредсказуемое. Случилась истерика. Руки тряслись, из глаз катились слёзы, сердце бешено колотилось, по спине бежал холодный пот. Я с шумом захлопнула крышку ноутбука, будто случайно открыла порнографию при родителях. И в этот момент меня осенило.
Это был страх. Самый настоящий, панический, животный страх. Так, вероятно, было страшно первобытному человеку перед саблезубым тигром, и то же, наверное, чувствует мой кот, увидев пылесос. Страх, сковывающий руки и ноги, затуманивающий сознание, клокочущий в груди раскатами ледяного ужаса.
В тот момент мне было не до самоанализа. Однако, позже, прокручивая в голове эту ситуацию, я так и не смогла дать себе отчет, чего именно я боюсь. Этот страх был деструктивен: в отличие от страха смерти, боли или позора, он не был привязан к конкретным событиям. Он был как бы оторван от реальности, но при этом настолько силён, что вызывал обмороки, холодные мурашки и приступы рвоты. Самая настоящая фобия в чистейшем её проявлении. И она разрасталась.
Страх метастазами въедался во все созидательные сферы жизни. Мне было страшно выходить из дома, стирать одежду, готовить и убираться. С трудом я заставляла себя открыть глаза утром, съесть что-нибудь на завтрак и принять антидепрессант. Я могла часами лежать и разглядывать потолок, но не могла убрать одежду в шкаф, что заняло бы считанные секунды.
Читая об эргофобии, я встретила немало негативных комментариев. Мол, хорошо вы, эргофобы, устроились: живёте припеваючи на чужой шее, прикрываясь несуществующей болезнью. Ох, как бы я хотела, чтобы это было правдой! Как бы я хотела жить! Жить, а не стонать от внутренней боли, мучительно умирая и воскресая вновь каждую секунду, как птица Феникс в пламени внутреннего ада. Как я хотела бы быть человеком, пусть ленивым, пусть живущим за чужой счет, но умеющим радоваться, чувствовать, любить и отдыхать.
Я перестала быть человеком. Я стала сгустком страха и бессилия. Врачи не могут предложить ничего, кроме смены антидепрессантов и койки в психиатрическом стационаре. И я готова на это, как и на любой путь возвращения к человеческой жизни.