Продолжаю вспрминат первый год в Москве
Забыл написать, что поступил я во ВГИК условно. Как это условно? А очень просто. Чтобы меня зачислили окончательно, мне нужно было доказать, что у меня незаконченное высшее образование. При поступлении я предоставлял в приемную комиссию копию трудовой книжке. Там у меня была запись: «Поступил на первый курс ГАГПИ», а вот записи о том, что я его окончил - не было. Это было мне на руку. Теперь нужно было привезти справку, что я отчислен с третьего курса.
Что-то много мне приходится врать, многим приходится жертвовать, чтобы поступить во ВГИК. Может оно того не стоит? Нельзя останавливаться на середине пути? Так можно любое преступление, любой поступок оправдать.
В общем, я решил положиться на судьбу. Смогу сделать такую справку – поеду в Москву, не смогу – не поеду. Но как-то так получилось, что смог.
Мама до последнего не верила, что я куда-то там поступил, что я поеду в столицу и буду там жить. В последние дни перед отъездом плакала каждый вечер. А Галина Ивановна, наоборот, была рада за меня. Она только не понимала, почему я выбрал кино, а не режиссуру массовых представлений. «Ва-банк» в прежнем виде прекратился. Нет, коллектив с таким названием остался, только руководитель поменялся, Г.И. ушла, на её место пришла Анжелика Корчуганова. Жека был в армии. Вова и Настя, дочка Г.И., активно дружили, и дело быстро шло к свадьбе. Однако у Г.И. оставался ещё детский коллектив «Прелестинка». В общем, возвращаться мне некуда было. И уже трудно представить, чем бы я занялся в Горно-Алтайске. И всё равно, было как-то грустно, тоскливо. Я и не представлял, как мне дорог мой город. Взглянув на любое место, я мог вызвать целый рой воспоминаний: вот тут на углу магазина я стоял в детстве за виноградом. Долго, под дождем, виноград был вкусный. А вот тут я покупал мороженное по 13 копеек, снимал бумажный кружочек и ел его деревянной палочкой. Вот тут я целовался с девушкой. А здесь у меня было назначено свидание. А с этого высокого здания, когда оно ещё строилось, я смотрел на ночной город.
Встретились мы и Мартой. Это было нелегко. Я чувствовал свою вину. А Марта и не думала деликатничать: «Ну как тебе живётся после убийства?» Жилось мне, видимо, неплохо. Мы выпили бутылку водки. Вроде как хотели помириться. Но стало только хуже. Я хотел уйти. Но Марта вдруг стала уговаривать меня остаться. И, несмотря на все упрёки, гнетущую атмосферу, мне было её жалко, я остался. Конечно, я поступал неправильно. Но мне уже как-то стало привычно поступать неправильно. Потому что, почему-то, поступая правильно, я не мог продвинуться вперёд ни на шаг. Хотя, что тут может значить «двигаться вперёд», кто определяет это «вперёд» или «назад»? Глядя в прошлое, всегда думаешь, что мог бы поступить мудрее. Но тогда я ещё не умел быстро рвать отношения с людьми, особенно с теми, кому сделал больно.
Последняя ночь в Горно-Алтайске. И уже куплены билеты. И через двенадцать часов меня уже здесь не будет. Останутся мои вещи, книги, рисунки, а меня нет. Переезд – небольшая смерть. Думаешь, что уедешь из своего города далеко, где много света и каждый день праздник, и жизнь изменится? Но если ничего не поменяется внутри – и там, где много света и праздников, останешься с той же тоской и болью, потому что их ты потащишь с собой, в отличие от любимых вещей и друзей. Это как с Новым годом, ждёшь его, надеясь на перемены. Но потом всё идет по-прежнему. Так стоит ли уезжать? Стоит ли ждать перемен?
Благодаря Людмиле Георгиевне вышла моя книжка – сборник стихотворений. Пятьсот экземпляров. Я дарил всем знакомым, родственникам. Замучился подписывать. Думаю, а зачем вот эти автографы, что это даёт? Я думал, когда книга выйдет, я буду счастлив, рад, опять же вся жизнь измениться. Но на самом деле испытал разочарование. Не от текстов своих. От того, как всё случилось обыденно, гром не ударил с неба, реки не потекли вспять. Большей часть людей, которым я дарил книгу, наверное, эта книга и не нужна была. А те, кто прочли, вряд ли чувствовали то, что чувствовал я, когда писал эти строки.
Штук десять я подарил республиканской библиотеке, и даже получил письмо от директора с благодарностью. Несколько экземпляров я взял с собой в Москву. И даже подарил один своему любимому преподавателю по литературе Валерию Ильичу Мильдону. В.И. подошёл к делу основательно. Как-то после занятий мы остались вдвоём, он достал мою книжку, она была вся в карандашных пометках. Вот что значит литературовед! В течение нашего разговора я пережил целую гамму эмоций: гнев, отчаянье, депрессию, восторг, стыд. В основном я сердился на самого себя: неужели я не видел таких элементарных вещей! Ах, как стыдно, что кто-то прочтет, то, что я написал! Единственная строчка, которая понравилась В.И.: «А за окном, как водится, зима». В этой строке В.И. видел больше, чем я туда вкладывал, то есть что-то вроде того, что человек, в какое бы время не посмотрел за окно, там всегда зима, а когда за окном лето, человек не задумывается над жизнью, жизнь несётся мимо, и только когда лето пролетело, человек глядит в окно и восклицает: «О, ёшкин кот, опять зима, да что же это такое!» Для меня это была просто проходная фраза, и таким образом единственная похвала моего преподавателя обесценивалась. После такого разбора я не мог писать стихи. Какое-то время.
Когда же я приехал в Москву, пришел на сценарный факультет. Начались занятия. Нам давали задания. Я не мог писать прозу. Словно отрезало. Не могу и всё. Всё время думаю, что делаю что-то не то. Что-то пишется, но потом думаю, а вдруг завтра всё это превратится в галиматью, чушь, бред. Думаю, как это оценит мастер, как отнесутся к этому однокурсники, которых трудно удивить, которые за словом в карман не полезут. И всё, рука останавливалась. А ещё я думал, вот, ради этого я бросил всё, уехал от друзей, мамы, родного города, убил своего ребёнка, а вот это – литература, а литературе я нафиг не нужен. Это было похоже на колдовство. Ступор. Заставлял себя писать через силу, но тошнило от своих текстов.
Как я смог с этим справиться? Я стал писать бред. И я получил поддержку. Вспомните Тихона Корнева. «Вий», «Гоголь. Начало». Я ещё не знал, что сценарист этих фильмов Тихон, когда первый раз их смотрел, но сразу почувствовал что-то такое родное, вся эта мистическая атмосфера она оттуда из первого курса ВГИКа. Я писал бред, а в бреду не нужно соблюдать правила, не нужно нравиться, бред нельзя оценить, опровергнуть. И постепенно этот бред сгущался и там прорисовывался смысл, потому что разум не может не искать смысла, не моет не выстраивать историю. Так постепенно, как Мюнхгаузен, вытягивал себя из болота вместе с лошадью, ядром и тараканами.
Сергей Решетнев ©