Когда я был маленьким, примерно метр тридцать, у меня была незатейливая игрушка «Калейдоскоп». Чудесным образом она сохранилась до поры, когда я уже стал метр восемьдесят пять. Бумажная этикетка растворилась во времени, а на пластиковом теле трубы-калейдоскопа, едва виднелась надпись, выведенная маминой рукой, «Иллюзия красоты». Странное название мама дала игрушке. Заглядывая лет на сорок назад, я посмотрел в глазок калейдоскопа, нацелив его на свет, а там…Покрутишь трубу и цветные стекляшки перекатываются, строят узор. Стеклышки синие, зеленые, красные. Вроде как цветы, да только по линейке, не живые, не настоящие. И правда – иллюзия красоты, всего лишь иллюзия, холодная, мертвая, бездушная. Разглядывая эту игрушку, вспомнилось, как я любил в детстве слушать бабушкины сказки, с чудны́ми словами, распевным говором с героями, среди которых было место и смелому мальчику с моим именем. Пластинка тоже, конечно хорошо. Взять хотя бы любимых Бременских музыкантов. Артисты так здорово рассказывают и поют! Одно плохо – все время одно и тоже и все время одинаково, даже не кашляют.
Иллюзия –то иллюзия, но она упорно борется за первое место на пьедестале. Она упорно выталкивает и замещает оригинал. Как неприятны искусственнее цветы, синтетическая ткань, полимерная музыка, так же неприятна и поддельная любовь, и тепличная вера. Поиски настоящего, наверное неизбежный путь юношества. И вот спотыкаясь на этой дороге, я пришел в храм. Дал Бог уши, дал Бог голос и главное - жажду …Первые шаги, первое, можно сказать, звание. На греческий лад -параекклисиарх, пономарь –это запросто, или по старинке – дьячок. Дальше – больше. И как часто бывает на церковной службе, ты уже и швец и жнец и на дуде игрец. К радости пения, чтения и помощи в алтаре, добавилась еще и должность звонаря. Это было очень ответственное дело. Тебя слышали не только прихожане в храме во время пения или чтения Апостола, но весь народ города! На колокольне я соорудил своеобразный станок, куда крепил веревки, бегущие к языкам колоколов, связанные попарно и по трое. Для человека несведущего, это выглядело, как неподдающаяся геометрической логике, паутина. Но я то знал – это чудо-инструмент! Ощущение морозной радости и полета, - это то, что я испытывал во время колокольного звона. Тяжелый в щербинах великан, начинал басом профундо, бу́хая бархатом грома. И когда его голос достигал степенного ритма, вливались баритона средних колоколов, украшая и усиливая аккорд. Звон перекатывался, разливал тучный, бронзовый цвет и вдруг вспыхивал серебряными искрами теноров. А где-то наверху, так озорно и забористо, заливались, колокола – колокольчики.
Вчера перевернул страничку календаря, глядь – пятнадцать лет прошло. И как-то получилось, начиная « за здравие», продолжил пением в ресторане. Всё было легко, понятно, оправдано насущными потребностями, словом, сплошная радость. Или может быть иллюзия радости?
Сегодня зашел в забытый мной храм, как раз на Светлую. И захотелось опять подняться на колокольню, пройти по, стертым бессчетными шагами, деревянным ступенькам; раз, два, три, …сорок шесть, и ударить в колокола! Всё как раньше. Как тогда. Как пятнадцать лет назад.
Саша певчий, давний знакомый, проводил меня на колокольню, вспоминая прошлое, расписывая нынешнее. И вот они! Старые друзья! Как я рад вас видеть, колоколища - колокола –колокольчики. На верху свежо и солнечно. Пасхальная радость окатывает светом, наполняя вновь, юношеским восторгом и энергией.
- Ну, что? Я гряну? – спросил я Сашу, замечая, что улыбаюсь шире себя самого.
- Давай, – запросто ответил он. Я стал у станка. Так волнительно и приятно и даже немного страшновато. Я взялся за веревки, вдохнул…
И вдруг колокола звякнули, брякнули, будто случайно, запрыгал равномерный железный горох, ударило молотком по среднему колоколу, потом еще и ещё прогремело железяками и стихло. Я отдернул руки. Замер. Саша засмеялся и указал на тонкие тросики идущие к колоколам, молоточки и машинку прикрепленную к стене, а ниже еще какой-т о механизм с проводами и рычажком.
- Что это? –растерянно спросил я, заметив машинерию колокольни.
- Очень удобно, - объяснил Саша, -теперь не надо каждый раз бегать на колокольню. Снизу, алтарник по телефону дает команду. Там программка такая установлена.
- Это же та самая «Иллюзия красоты», - вырвалось у меня.
Конечно, никакие тросики и молоточки не отнимут Пасхальной радости и я звонил, от всей души, как умел. А визу останавливались люди. Они заглядывали вверх, а я смотрел на них и махал рукой, а они мне – Христос Воскресе! Спускаясь вниз по ступенькам, я спросил Сашу: « Может для удобства хор заменить? Включил магнитофон, а там академический имени музыканта музыкантыча, заслуженный и непревзойденный.
- Да, ну, - усмехнулся он.
- А что, да ну? Фонограмма «споет» лучше нас и даже не поперхнется в ненужный момент, не собьется и не промедлит, уронив листы с нотами. И, знаешь, они не опаздывают, не болеют и зарплаты не требуют. Мы спустились еще ниже и я остановил Сашу, ухватив за рукав.
- А потом и проповедь можно в записи пускать. Представь, в любом храме; и в деревнях замерших и в городах бегущих, звучит голос митрополита Антония Сурожского. А потом из алтарной стены выдвигается на рычаге крест для целования. Удобно!
Мы прошли еще несколько ступеней вниз и я опять остановил собеседника.
- Это все незаметно подкрадывается. Я был как-то в Венгрии и , прогуливаясь заходил в разные их храмы. В одном из них, огромном соборе, названия, не помню, хочешь посмотреть на руку их святого, брось три форинта, лампочка в ящичке и зажжется, а через тридцать сек, опять темнота. Такая вот добровольная жертва любопытствующих. А что? Удобно, ведь. А в одном из «преданий старины глубокой», хор в унисон – мужские стройные голоса, красиво. И ни-ко-го! Просто никого! Запись, дружище, та самая запись, которая тебе кажется невозможной. Не то храм , не то музей, не то инсталляция какая-то. А, скажи, зачем нужен храм если в нем нет молитвы? Зачем колокола, если нет звонаря?
Это же , это… - запнулся я, и мы, молча, пошли дальше, всё ниже и ниже.