Когда на город обрушивается песчаная буря, старуха из дома напротив роняет наземь тридцать монет*. Она жуёт свои тонкие провалившиеся в беззубый рот губы, сверкая чёрными глазами из-под обвисших век. Склоняется ближе к пыльной земле и водит сморщенными пальцами по хрустящему грунту.
— Потеряешься ты в пустыне, подобно сыну Симона Иуде Искариоту*. На том твоя судьба и завершится.
Горящие угли разжигаются сильнее под пристальным взглядом чистого неба. Прожилки грозовых туч норовят застелить хрустальную поверхность глаза, но не успевают из-за полотна прикрывшихся век. Со всех сторон доносится хриплое: предатель, превращаясь в какофонию звуков.
Колено становится на согретые палящим солнцем камни, пока натруженные руки сгребают серебряные звенящие монеты в мешочек. Он не поднимает головы, ощущая на макушке разъедающий плоть жидкий огонь. Всё тело жжёт и чешется, словно вши залезли под кожу, а то всего лишь озлобленные ненавидящие взгляды. И шёпот, шёпот, змеиное шипение.
«Чувствуешь?» — слышится сквозь полотно разных голосов.
И мальчик одними губами молвит: да.
Он поднимается с налитых кровью колен, загорелая рука отправляет мешочек с собранными монетами под одежды. В глазах чистое небо, без туч. Старуха растягивает сухие губы в слабой улыбке.
— Помни, что там ещё жарче.
Мальчик уходит.
***
Выцветшая солома застывает вихрем на голове — гребнем не расчесать. Под лучами солнца она засыхает моментально, ломаясь и крошась на мозолистые пальцы. Одежды тяжёлые, неудобные — в знойное пекло не подходящие, но в одной тунике ходить не положено. Не ему.
Вокруг никого, дорога пустынна, блеклая лента ведёт далеко за город, где кроме могучих скал и потрескавшейся земли ничего нет. Сандалии полны песка и сора, неприятно трут стопу почти до кровавых мозолей. Но жаловаться не положено. Не ему.
Мальчику вообще ничего не положено. Даже иметь имя, поэтому по семнадцатому календарю он всё ещё безымянный и неприкаянный. Его называют Красным, потому что под множеством покрывал и рваной туникой, прячется на коже сангиновый след древней проклятой печати.
Их двое: он и безымянный ослик. Бредущие куда-то всю жизнь. Но ничего не ищущие. Мальчик думает, что жизнь везде одинаковая, различий нет. Ибо всюду мы берём с собой себя самого.
Ослик ревёт и останавливается. Мальчик смотрит вперёд — там пару домов из песчаниковой породы с конусообразными крышами. Зной нагревает воздух до кипения, ломая картину своими витражными стёклами. Глаза слепят яркие выбеленные лучи, врезаясь в хрусталик острыми иглами. Мальчик медленно моргает.
Перед ним женщина, утопающая в чёрной тунике. Красная лента грубой ткани ложится поверх головы, прикрывая или скрывая, думает он и подходит ближе. Она не улыбается, только смотрит внимательными янтарными глазами. В них нет блеска — матовые стекляшки, обработанные горячим песком, летящим в лицо порывами ветра. В раскалённом воздухе застывает немой вопрос: «Как твоё имя, путник?» Но мальчик не знает ответа. Его голова опускается в извиняющимся жесте. Чистое небо скрывается золотистым веером ресниц.
Женщина шепчет: нарекаю тебя Наруто. Отныне ты не один.
И мальчик, целуя белые руки, хрипит: спасибо, спасибо, спасибо.
Меня называют Наруто...
...Я больше не Красный.
***
Хищные крики коршунов разносились в выси, отбиваясь от небесного купола вниз. Местность утопала в песчаных волнах, которые накрывали пустующие хижины своей вуалью. В каменном доме вблизи обрыва чадила свеча, танцуя огненный танец от бегающего сквозняка.
Вырисовывались блеклыми красками нечёткие силуэты людей, отбрасывались размытые пятна чернеющих теней. Горячий воздух проходился по земляному полу, устланному кипарисовыми досками. В единственном маленьком окошке виднеются переливающиеся золотые шторы поднявшейся песочной бури.
Чистое небо затягивается грозовыми тучами с бушующим ливнем, но просветы солнечных игл выстреливают сквозь ватные облака — глаза в глаза, зрительный контакт держится с упрямством и воинственностью.
Женщина в чёрно-красных одеждах наблюдает за мальчиком неотрывно, и в её мудрых глазах плещется материнская ласка, которой он никогда не знал. Её фигура наклоняется вперёд, отчего огонёк на свече ломается пополам и почти потухает. В волосах, отливающих синевой — прямо как его глаза — застревает бумажный цветок. Грязный, старый и потрёпанный — складываемый по тысячу раз в розу, утратившую свою свежесть и цвет.
Её губы не двигаются, она вся застывает, но в комнате эхом проносится мягкий, подобно дорогим шелкам, голос.
«Ребёнок мой» — едва слышимый шёпот, окутывающий его с ног до головы, обнимающий крепко, проникающий в самую глубь. Туда, где есть то самое. Которое, душа.
Наруто молчит, но передвигается с продавленной циновки ближе к сидящей в углу женщине. Она терпеливо ждёт, перебирает длинными пальцами свои многочисленные объёмные покрывала, в которых теряется, как в коконе.
Тени на стене разрастаются, преображаясь в кривые изломанные ветви деревьев, на которых застывают надписи на древних языках. Они все что-то значат, что-то говорят, о чём-то заклинают. Они словно призывают. И Наруто поддаётся.
Женщина тянет ткань вниз, раскрываясь. Одно сменяется другим, их много, они разноцветные, но все в тёмных глубоких тонах. Будто облачись она в более светлые — обожглась бы.
Её глаза смеются, когда слетает последняя широкая лента — красная — каким его называли там далеко, за каменным хребтом скалы. Но сейчас это не имеет значения, думает он, хватаясь руками за её тонкую талию. Проклятая печать алеет и печёт.
Помни, что там ещё жарче.
Не забыл?
«Нет» — повторяет мальчик пересохшими от волнения губами.
Он горит; кожа слезает, сворачиваясь пережжёнными струпьями, узлы мышц лопаются стальными струнами, под которыми плавятся кости, разливаясь в жидкую массу. Глазные яблоки выкатываются скользкими шариками. Мальчик чувствует раскалённое объятие песчаного одеяла: песок въедается в нутро, скребёт до кровавых полос, высыпается изо рта вместо привычных слов.
Женщина под ним хнычет. Она в раз преображается: становится костлявой, вытянутой, страшной, похожей на ведьму из города, откуда он недавно ушёл. Громко крича, она начинает вырываться, царапаться и плакать. Слёзы омывают её лицо, стирая ту притягивающую неприступность, которая приковала его ещё там, на входе в это заброшенное место. В стенах кружит пыльцой безумие и оно поглощает.
Мальчик готов отступить. В его глазах застывает горечь; голубое небо сменяется синей волной. Буря за окном обрушивается с новой силой, стучится золотая пыль по крыше, оседая дождём на наклонных плитах. Из сарая доносится слабый рёв ослика — ему страшно, как и мальчику, который этого не покажет.
Женщина успокаивается и обмякает. На лице застывает непривычная покорность, словно и не было этой истерики мгновение назад. Дрожащие бледные руки накрывают колени, разводя их. Янтарный темнеет, превращаясь в чёрные горящие угли.
Пальцы пробегаются по рельефу рёбер, опускаются на грудь с остроконечными сосками, тянутся к шее, покрытой россыпью родинок, на ветвистых очертаниях вен.
«Кассиопея» — думает мальчик, накрывая ладонью лебединую шею. Глаза прикрываются тонкими веками, под которыми рассыпаются миллионы звёзд, вспышек, этих самых родинок, которые похожи на созвездие, что он видел однажды в пути на юг.
Наруто шепчет в обескровленные губы: нарекаю тебя Конан*. Отныне ты не одна.
И женщина, целуя загорелые руки, хрипит: спасибо, спасибо, спасибо.
Мальчик наваливается сверху, укрывая лучше всех чёрных одеяний, в которых они терялись раньше. Рука тянется к бумажному мятому цветку, кроша его в хрустящие хлопья. Проклятая печать вспыхивает алой кровью, разрывая на части адским огнём.
Синяя волна покрывается чёрной мыльной краской каракатицы. Свеча потухает.
Когда на дом обрушивается песчаная буря, женщина растворяется в золотистом зыбучем вихре, исчезнув знойным переливающимся миражом.
Наруто оказывается в заброшенной комнате, среди старых рваных тряпок и огарков свечей. Он тянется к мешочку с монетами, в котором оказывается внезапно пусто. Осёл больше не ревёт.
Солнце палит нещадно, пронизывая лучами тело, не покрытое привычными одеждами. Рука накрывает белеющий участок чистой кожи. Чёрная глубина светлеет голубым небом, что покрывается матовой коркой.
От небесного купола эхом разносятся хищные крики коршунов.
Мальчик теряется в пустыне.
Примечания:
1) Согласно Евангелию от Иоанна, Иуда после тайной вечери предал Иисуса, сдав его первосвященникам за 30 сребреников.
2) Предположительно удавился в пустыне после того, как сошёл с ума из-за совершённого предательства.
3) Имя Конан означает «маленький юг».