Тихо звучала приятная музыка, наполняя ресторан воспоминаниями о романтизме шестидесятых. Приглушенный свет в зале и одинаково круглые столики, подсвечиваемые желтоватыми торшерами, создавали иллюзию порхающих светлячков на фоне ночного неба.
Сегодня он играл в последний раз. Любимый саксофон, будто предчувствуя скорое расставание со здешней публикой, звучал особенно ярко и одновременно грустно.
Каждый вечер он приходил сюда, чтобы играть. Не для публики — для себя. Каждый вечер, в одно и то же время, он покидал расположенный неподалеку хостел, на проживание в котором тратил почти весь свой гонорар, чтобы тонуть в музыке своего одиночества. В эти часы он забывал обо всем, что его окружало и терзало душу. Он просто играл… А место горьких воспоминаний заполняла немая пустота, приносившая с собой спокойствие и отрешенность.
Он знал каждого постоянного клиента в ресторане и всегда замечал каждого нового — они, как водится, часто меняются. Кто-то приходил только ради того, чтобы послушать его музыку, а кто-то просто не обращал на нее внимания, будучи занят возней с клешнями лобстера в тарелке и другими не менее важными делами.
Ах, да, любовные парочки… Он делил их на два типа: мужья с женами и мужья не с женами. Те, что с женами, были естественны в поведении и в основном безразличны к его музыке, в то время как вторая категория делала вид, будто им чрезвычайно интересно наблюдать за худощавым музыкантом, извлекающим звуки из начищенного до блеска саксофона. Казалось, этим людям было не о чем поговорить, а, быть может, они просто желали произвести впечатление на своего спутника. Музыканту же было всё равно… С завтрашнего дня он здесь больше не работает.
Его наполнило какое-то особое настроение радости и легкости. Впервые в жизни захотелось выйти в зал и поговорить с каждым, подарить улыбку и сказать пару добрых слов, совсем ничего не означающих — так просто, по порыву души. Но нет, он не шел в зал, не позволял себе нарушить собственные правила — играть для себя, не для публики. Но и на музыке почему-то не получалось сосредоточиться, желанная «пустота» никак себя не обозначала.
Вдруг он заметил взгляд молодого мужчины, на вид не больше тридцати пяти. Тот пристально смотрел на него и, кажется, смотрел немного напряженно. Постоянный клиент. Музыкант хорошо его помнил. Ничего особенного. Пришел, поел, послушал музыку, ушел. Сколько таких!
Но одна особенность, или даже странность, в нем все же была. Музыкант вспомнил: слишком большие чаевые. По меркам средней руки ресторана — так просто огромные. И всегда одинаковая сумма. Официанты рассказывали, что каждый вечер, убирая его столик, обнаруживали в папке для счета деньги и записку: «Саксофонисту». Сначала это вызывало улыбку и даже неприличные смешки у работников, потом зависть (им ведь такие чаевые и не снились!), а потом стало восприниматься как-то повседневно и буднично. Просто брали затянутые резинкой деньги и передавали музыканту. Он от них никогда и не отказывался — ни разу. Как знать, наверное, этих средств хватило бы на приличную жизнь, но саксофонист продолжал выглядеть бедняком, жить в хостеле и очень скудно питаться, несмотря на то, что в ресторане для него оставалась достаточно еды.
В голове крутились мысли: «Сколько этот посетитель уже ходит к ним в ресторан? Где-то около полугода. И ведь он не пропускает ни единого вечера, как заядлый болельщик не пропускает домашние игры своей команды. Ну что ж, у всех есть любимые заведения. Но зачем оставлять такие большие чаевые?» Почему-то музыкант именно сейчас серьезно озаботился этим вопросом.
Словно почувствовав во взгляде саксофониста немое восклицание, посетитель отвернулся, с минуту изучал содержимое тарелки, затем резко встал из-за стола, успев при этом бросить на стол деньги за ужин, и направился к выходу.
В груди музыканта что-то ёкнуло — неприятно, даже болезненно. Как будто кто-то запихнул руку под ребра и стал выдирать легкие. Он прекратил играть и спустился со сцены. В голове пульсировала мысль: «Догнать».
Друзья, если вы хотите знать, что будет дальше, то напишите в комментариях.