Тучки всё бежали и бежали по грозовому небу, но для грозы было рано — едва наступил апрель по новому стилю. Хотя весна по всем приметам обещалась быть ранней.
— Вот сколько это будет повторяться? И зачем? Что хотят они от меня, чтобы я поняла... что? Снова оставлена открытая шоколадка. То ли убрать вместе со всем мусором, то ли оставить, — быстро проносилось в уме высокой, стройной, интеллигентной женщины.
Прошло почти три десятка лет, а эти двое женщин всё не угомонятся, никак не успокоятся, носят и носят свои шоколадки.
Всё и всегда женщина-жена привыкла держать в себе. Такое воспитание — такой характер.
— А ничего не надо делать. Не замечать. Не впускать в свою жизнь. Пётр при жизни своей оставил всё как есть, а мне зачем, — прошептала сухими, почти белыми губами на бесцветном тонком лице худеющая женщина в чёрном платье-костюме. Возраст приближался к девяноста.
Жена чтила память мужа. Не пропускала дни памяти. Приходила одна, ранним утром, потому что накануне не спалось. Благодарила каждый год, что муж спас сына, служившего тогда в Афганистане, словно всё знал наперёд...
Жизнь — не доска почёта. Она не всегда бывает образцово-показательной с примерным поведением. И двое с новой шоколадкой не давали позабыть былые перипетии. Её муж был отцом внебрачного ребёнка. Её муж — не её собственность. Самые простые вопросы в жизни не имеют простых и односложных ответов. При всей боли, острой боли, которая не исчезала с годами, при виде любимого шоколада Пети, она отчасти понимала тех двоих, что берегли о нём память ни год и не два...
Столько прожили вместе. И так быстро прошла молодость. Они сочетались браком в самый разгар оттепели, после окончания институтов и академий, после отработки первой трудовой пятилетки. Обоим было немного за тридцать. Со дня свадьбы супруги не называли друг друга по имени, только по имени-отчеству. Дивились родственники, посмеивались односельчане. А они смолоду жили по-старинке, так заведено было у родителей. Петя не был военным, но поездить за ним по стране зеленоглазой жене довелось. Вернулись на малую родину через двадцать лет. К пенсии. Петя не успел, а она же вышла на пенсию год в год.
Женщина за эти годы перестала плакать и улыбаться, старалась всюду и со всеми вести себя ровно. Даже уголки губ в возрасте за восемьдесят не обрушились вниз, а остались в горизонтальном положении. Некогда правильное овальное лицо при худобе не сморщилось, просто истончилось. Вокруг глаз давно заложились и проросли "гусиные лапки". С каждой новой весной их становилось всё больше, но они уже не старили, скорее оживляли мраморное лицо. Глаза же выцвели и потухли, стали бесцветными. Случалось в редкие моменты: при приезде семей детей, внуков с правнуками, — её очи воспламенялись.
Когда ставила свежие цветы в вазу и наливала согретую в дороге родниковую воду, посмотрела на свои руки и вернулась мысленно в прошлое... Ещё по юности Петя обратил внимание на кисти её рук с длинными тонкими пальцами, отметив некую лёгкую "балетность", добавил:
— Светлая...
Припомнив это, она улыбнулась внутри себя, стало светло и спокойно.