Глава 5.
Имел ли смысл увиденный перформанс, Сергей размышлять не стал – пора было ехать на Загородный. Он был рад предстоящей встрече, хотя чувствовал тревогу по поводу душевного состояния Кати. Ровно в половине шестого Бахметов был уже в кондитерской на Загородном – Катя, печально склонив голову, сидела за столиком под лиловой пальмой; увидев Бахметова, махнула ему рукой. Бахметов поцеловал её ледяную ладошку.
– Вымою, говорит, голову и хоть пойду познакомлюсь с мужчиной, – негромко сказал товарищу пробиравшийся к стойке бара худой нескладный парень. – Не поверишь, и дралась со мной; даром, что маленькая, а как схватит сзади…
– Ещё два кофе, пожалуйста, – хмыкнув, кивнула Катя официантке и закурила. – Извини, что дёрнула тебя, и очень хорошо, что ты пришёл раньше – я уже схожу с ума. Беда случилась, Серёжка, самая настоящая беда, – она глубоко затянулась, прожигая своими чёрными глазами угол стола. – Братец-обормот проиграл в карты какую-то дикую сумму денег, и уже почти включён какой-то счётчик, и какие-то люди два дня подряд терзают его угрозами убийства (опять убийства!), каких-то мер изуверских и всего прочего. Я по телефону договорилась встретиться с этими, прости Господи, кредиторами, а одна идти боюсь. Боюсь, Серёжка! Я даже записку на стол кухни бросила, что если…
– Я пойду один и выясню, чего они хотят, – взял её пальчики в руку Бахметов. – Мне они всё равно ничего не сделают, ведь я просто доверенное лицо. Не очень, может, на вид мужественное, – Бахметов улыбнулся, – но доверенное. Все остальные варианты, наверное, опасны. И сколько он проиграл?
– Не говорит ничего толком, а глаза – как у затравленного кота. Сказал, что начинал играть на спички обычные, а потом выиграл какие-то деньги и махом всё проиграл. Больше я ничего не знаю – позвонили, сказали, что в шесть и куда прийти. Он славный мальчишка, ты же знаешь! Как можно было так влипнуть?
– Всё устроится – вздохнул Бахметов. – Вот и рука у тебя потеплела. Странный день – Рита куда-то делась, а Мишка в слезах. Маше не стал говорить – ей и так хватает впечатлений. Я давно хотел тебя спросить… У тебя нет ощущения, что Маша, – Сергей запнулся, – ну, такая, как она есть – выгодна многим?
– Не ждёт ли её дорожка матери? – достаточно зло вдруг усмехнулась Катя.
– Что ты говоришь?! Но, впрочем... да.
– Она не такая простушка, как кажется Тёме. Может, у неё сейчас роль такая — пусть все думают, что управляют ею. Раевский, похоже, это знает, но ему всё равно – он посмеивается. Вот уж кто знает всё. На пути ему лучше не попадаться, Серёжка, – пройдёт катком и не заметит. Конечно, он откусит свой кусок, не по Тёмке шапка. Давай выйдем отсюда, – с волнением бросила Катя взгляд на часики, – тремер какой-то противный. – Бахметов расплатился за нетронутый кофе и вывел девушку на улицу.
В толпе тротуара душного Загородного Катя немного повеселела и взяла Бахметова под руку.
– Давай расскажу тебе какую-нибудь историю – надо придти в себя. Представляешь, Маша напилась в детстве из флакона синих чернил и ходила показывала всем язык. Нет, у меня, как у Аркашки, пожалуй, не получится. А ты заметил, как он вьётся рядом с Машей? Очень рассчитывает, что деньги Владимира Павловича перейдут к Раевскому, а тут и он шутом будет при деньгах и власти.
– А ему какая прибыль?
– Это – конь пристяжной, и на всё готовый. Серёжка, ты не понял? Маша для Раевского – это так… первый этап. Долго он в Питере не засидится – не тот масштаб. И Владимир Павлович чувствует это – и рад, и опасается чего-то, и изменить уже ничего не может. Женитьба – лучший вариант, как выясняется, для всех.
– Но откуда всё это знаешь ты?
– Будешь сам много знать, – засмеялась Катя и вдруг добавила, – меня бросишь. Или не бросишь? Я видела вчера, как Александра на тебя за столом смотрела. Правильная девочка, хотя… может, только пока. Красивая, и умница к тому же. Я в её возрасте попорочней была – читала за едой книжки по судебной патологии или скелеты считала.
– Какие скелеты?!
– Да все. Забавлялась в пятнадцать лет – обычные неврозы. Едет, к примеру, трамвай, а в нём, смотрю, семьдесят скелетов смешно покачиваются, а вот и самолёт – ещё сто двадцать. Детство! А представить район «Просвещения» – триста тысяч человек в своих птичниках друг над другом щебечут. Да в Лондоне десять миллионов, а в Мехико, Господи, аж тридцать; одних девчонок трёхлетних, наверное, тысяч сто – как в какой-нибудь Ницце народа! Забавно – разноцветные кожей девчонки все со своей индивидуальной мордашкой и своей индивидуальной душой; одна, быть может, смеётся, а шесть тысяч готовятся захныкать. А миллиарды разговаривают по углам, шепчут друг другу скабрёзности, медитируют или просто возвращаются с футбольного матча – и всё это, представь, в секунду нашего разговора. Меня тогда эта идея сильно задевала и в голове не умещалась. Да и время пошло такое, что всё стало нужно считать на миллиарды. Дурочка была, как я тогда считала, циничная. Встану за угол в темноте, идёт кто, думаю – выскочу и напугаю. Не смейся, правда стояла. Глупо, да? А потом как-то быстро надоело всё это, и я, наверное, успокоилась, – засмеялась Катя и потрепала Бахметова по плечу. – Мы – на месте, и я иду с тобой.
Продолжение - здесь.