В апреле 1986 года, военным вертолётчикам СССР пришлось столкнуться с невиданным до этого времени врагом. Некоторые из них участвовали в боевых действиях Афганистана, но «мирный атом» стал более коварным врагом.
Вклад лётчиков в спасение мира от радиоактивной угрозы невозможно переоценить, но увы не все они получили заслуженные награды.
О том, как проходили первые месяцы ликвидации последствий аварии на четвёртом энергоблоке, рассказали лейтенант ВВС Александр Петров и капитан ВВС Алексей Жарков.
Из воспоминаний Александра Петрова.
В то время, я летал на Ми-26. 26 апреля, я был дома в Торжке, обедал и готовился заступить в наряд, но меня отвлёк телефонный звонок. Объявлена тревога, причин не говорят, приказано явиться на аэродром в парадной форме.
Только приехали на аэродром, сразу приказали вылетать и спустя час мы уже были в воздухе. Конкретную цель никто не знал, куда мы направляемся тоже неизвестно.
Прибыли в город Чернигов, но узнать, что случилось так и не удалось. Никто ничего не знал. Прилетели в Чернобыль, там тоже молчат. Пока летели сюда, видели станцию, и руины четвёртого реактора. Да, поднимался дым, всё в копоти, но ужасной катастрофой это не выглядело, да и не знали мы ничего о реакторах.
Мы даже сели в Чернобыле, но опять же ничего не сказали, и отправили обратно в Чернигов. 27 апреля, наконец, стало ясно, что придётся засыпать руины реактора песком и свинцом.
Рано утром, прибыли на место. До полудня в Чернобыле было тихо, потом же стали привозить грузовые контейнеры, которые крепились к нашим вертолётам. Затем начали поставлять песок, и свинец во всех всевозможных формах. Листы, обрубки и чурки с расплавленной дробью и пулями.
Перед вылетом уже знали, что над реактором радиация, но какие дозы никто не знал. Загрузили три тонны груза, и направились в сторону станции. В вертолёте у нас стоял штатный ДП-3 со шкалой до 500 рентген. Мы ещё над реактором не прошли, а стрелка уже упёрлась в максимум.
Зависли над чёрным провалом бывшего реактора, та жара страшная и болтанка. Дёрнули трос, а груз из ковша не падает. Попробовали ещё раз – опять неудача. Трос запутался, а мы висим над реактором уже три минуты. Тогда ещё не понимали, какие там дозы, и чем чреваты такие вот задержки.
Наплевали на контейнеры, решили попробовать другой способ – парашюты. Связывали их по 5-6 штук и нагружали песком и свинцом. Заминок с ними не было, только вот в развал попадали не всегда.
Сначала, работать, быстро не получалось. Летали раз в два часа, зависали над реактором, сами целились и от этого часто мазали. Даже случилось такое, что наделали дыр в кровле машинного зала.
До вечера 27 апреля, в Припяти закончилась эвакуация, и внизу стало тихо. Затем нами начали руководить с крыши гостинцы, и вылеты стали куда проще. К началу мая вертолётов было столько, что порой места для посадки не находилось.
Крайний вылет я сделал 30 апреля. Мне записали всего 23 рентгена, сказали, что если напишут правду, то меня спишут, а этого боялся каждый лётчик. До Дня Победы нас держали в Чернигове, а потом оправили домой. Вскоре, 15 мая я должен был отметить день рождения, но радиация дала о себе знать. Меня увезли в госпиталь.
Только в 2000-х я добился того, чтобы получить статус ликвидатора, до этого никаких льгот на лечение не было, а лечиться приходилось часто, иммунитет после облучения стал слабым».
Из воспоминаний Сергея Жаркова.
Мы прибыли в Чернобыль уже второго мая. Тогда нам уже всё рассказали ребята, которые уже побывали там. Знали мы и про радиацию, и что она может сделать с человеком. Защиты, у нас почти ни какой не было, только сидение свинцом покрывали, да одежду меняли каждый день, вот и вся защита.
А «лепестки» при таких дозах вообще были бесполезными и только мешали.
Задачу же знали, нужно заваливать реактор свинцом, чтобы погасить выбросы радиации. Летали целый день – сбросили груз, забрали новый, опять сбросили. Вечером дезактивация машины и в Чернигов на ночёвку.
Даже на земле шкала приборов нервно подрагивала, реагируя на радиацию, но там – над реактором, фонило очень сильно. Сильно «светил» и завал стены, что со стороны Припяти. У нас с собой были «карандаши» - индивидуальные дозиметры-накопители, рассчитанные на 50 рентген. Порой мы залетали в такие «поля», что «карандаши» сразу показывали максимум. Нам такие цифры не записывали, писали значительно меньше, и их можно понять.
Если лётчик набирал за один день 50 рентген, то его приходилось списывать, а работать надо как минимум недели две.
Мы были не против, хотя и нахватали больше 70 рентген. Крайний вылет сделали 9 мая. На этот раз опускали датчики температуры в реактор, зависая над развалом на высоте 200 метров.
Затем нас отправили в госпиталь. Много радиации скопилось в щитовидке и меня изучали и лечили более двадцати дней.
О катастрофе узнали все, а вот доказать то, что ты работал в 30-ти километровой зоне не получалось. Мы – первая партия вертолётчиков, только на рубеже 2000-х через суд получили статус ликвидаторов и все присущие льготы.
Понравилась статья? Ставь лайк и подписывайся на канал! Оставляйте ваши комментарии, обсуждайте статью, а также делитесь в социальных сетях!