– Здрав будь, князь Иван Премудрый! – созерцательный и мыслительный процессы Ивана были прерваны самым наглым и возмутительным образом.
Перед Иваном стоял тот самый мужик, который вчера про утонувшую в грязи лошадь рассказывал и денюжку за это просил, чуть ли не требовал, подлец. Роста мужичонка был небольшого, одет тоже был соответственно. Где рубаха, а где штаны на нём располагаются догадаться было сложно, оставалось только глазам доверять и фантазировать. То, что сверху, скорее всего было рубахой, а то, что снизу, штанами. А на ногах, так вообще ничего не было. Одним словом, никчёмный мужичонка, даже взгляда в свою сторону не заслуживающий, если бы не одно но.
Заплечных дел человек замахнулся было на мужичонку плёткой и хотел отогнать, но тот нисколечко не испугался, даже не пошевелился. Как стоял, так и продолжал стоять и на князя, Ивана Премудрого, смотреть. Даже не смотреть, а рассматривать его, вот ведь наглец! Иван сделал знак рукой, как бы говоря заплечных дел человеку, мол, погоди, не спеши, в случае чего никуда он от тебя не денется. Вообще–то Иван относился к своей персоне подобающим его премудрости, а теперь уже и званию княжескому образом, уважал себя и других уважать заставлял. Мужичонка же этот, он не то чтобы не уважал, было видно, что он сначала не боится князя Ивана Премудрого, а потом уже может быть и уважает, а может и нет. А что до плётки заплечных дел человека, так наплевать ему на эту плётку, эка невидаль.
– Здравствуй. – Иван, он ведь не только премудрый, он ещё и воспитанный, потому и поздоровался. – Что, опять денюжку хочешь? Извини, дорогу к княжескому терему я уже знаю, а за просто так я денег не даю.
А вот здесь не то что мне, самому Ивану было непонятно, почему он так сказал? Хорошим настроением это не оправдаешь, вон, сколько грязи на улицах, какое тут настроение может быть? Уже немного позже Иван понял, почему так ответил, вернее, вспомнил: на Ивана смотрели внимательные, умные и хитрые глаза, взгляд у мужичонки такой был, а это, что в те, что в наши времена, редкость.
– А ты, князь, на службу меня возьми.
«Вот ведь подлец, не полным именем меня называет, не боится что ли? – подумал Иван». А вслух:
– Взять–то можно. Слуги верные и помощники умные мне завсегда нужны, только опасаюсь я, лениться ты будешь и воровать. Ведь будешь?
– Лениться не буду. – как ни в чем ни бывало, ответил мужичонка. – А воровать, воровать конечно буду.
– Ну вот, видишь? – это Иван просто так сказал, ну чтобы хоть что–то сказать, а сам, глядя на мужичонку не то чтобы призадумался, заинтересовал его тот. – А почему воровать–то будешь? Я же тебе жалование платить буду, сыт, одет–обут будешь.
– А воровство, оно не для того, чтобы разбогатеть делается.
– Для чего же тогда? – Ивану становилось всё интереснее и интереснее. Непростым мужичонка–то оказался. А это и хорошо, что непростым.
– А для того, чтобы служба лучше служилась и полезнее для тебя была.
– Поясни.
– Оно ведь ворюги, они, князь, разные бывают. Если на службе твоей, княжеской, то в основном двух видов: первые – те, что от жадности воруют, а вторые – те, которые из азарта.
Ты, князь, сам знаешь, воруют все, без исключения. Если такое исключение случается, то там, тоже два вида: первый – это те, кто за тебя и за княжество твоё голову, глазом не моргнув, сложит и ничего ему за это не надо, и вторые, - это те, которые дураки набитые, а потому даже на воровство неспособные.
«Вот ведь мерзавец, он же мои мысли и думы насчёт воровства повторяет, один в один. – удивлённо подумал Иван, но ничего не сказал, лишь головой кивнул, продолжай, мол».
А мужичонка, как будто ничего такого и не заметил, продолжал:
– Этих, которые не воруют, их за версту видно, даже глаза напрягать не надо. А потому первых надо всегда как можно ближе к себе держать и почести им всякие оказывать. Любят они почести, можно сказать, ими и сыты, ими и живут. А вторых гнать надо в три шеи, а перед этим выпороть, да так чтобы всю оставшуюся жизнь на лавку присесть боялись, потому что это самые вредные для любого князя и любого княжества люди и есть.
– Ну а те, кто ворует?
– Те полезные, но не все. – продолжал мужичонка. – Которые воруют от жадности, те полезные, но совсем не надолго, на чуть–чуть.
Дал ты такому человеку должность какую–то, тот рад стараться, и старается, покуда не присмотрится и не поймёт что на этой должности как, и что к чему. Вот покуда он присматривается, он пользу приносит и даже почти не ворует, разве что по мелочи. А вот когда присмотрится, тогда всё, пиши пропало. Пользу он тебе, князь, приносить перестаёт, потому что себе приносить её начинает. Воровать он начинает, да так воровать, что забывает обо всём, так ему то, что он наворовал нравится. И меры он не знает, нету у него меры этой, всё ему мало кажется. Таких, их не гнать в три шеи и не пороть надо, таким бошки надо рубить. Ни к чему таким голова, потому что ничего путнего придумать не может, только для тебя, князь, и для княжества твоего вредное.
– А другие полезные, те что?
– А те, они самые полезные. Они даже тех, кто не ворует вообще и за тебя, князь, голову сложить готовы, полезнее.
Они воруют не потому, что жадные или же бедные. Таким людям деньги с богатством не очень–то и нужны, им перво–напрево дело подавай.
– Ну дал я ему дело. Воровать–то зачем? – не подумайте, что Иван ничего из мужичком сказанного не понимал. Всё он прекрасно понимал, сам точно так же думал. Это он так мужичка, ну как бы дразнил, так что ли. Подзадоривал, чтобы тот словоохотливее был.
– А затем, князь, что это вроде бы как игра такая, очень интересная. Служит тебе такой человек, князь, и не потому что любит тебя больше жизни, а потому что сил и ума у него столько, что девать некуда. Вот он силы–то свои, с умом вместе, на службе твоей и применяет. И заметь, применяет так, чтобы сегодня стало лучше, чем было вчера, а завтра, чтобы стало лучше, чем сегодня. Само собой от службы такой излишки появляются, пусть иногда и большие, но всё равно излишки, которые в сравнении с пользой тебе и княжеству твоему принесёнными даже незаметны. Вот он излишки эти себе и забирает, как бы в виде премии.
– По твоему получается, такому человеку самое главное служить, ум и силы свои применять, и неважно на пользу кого, так что ли? Тогда получается, предатель такой человек, первостатейный предатель, раз ему безразлично кому служить. – это Иван мужичонку на глупость провоцировал, чтобы тот глупость сказал. Тогда можно будет и плёткой его огреть, и спокойно дальше ехать.
– Не соглашусь с тобой, князь. – а мужичонке хоть бы хны, даже глазом не моргнул. – Предательство, оно, тоже самое что и глупость с жадностью, родственники они. Это глупые и жадные, те в первую очередь предатели, а те которые умные, не предают, потому что умные.
«А ведь прав, подлец, на все двести процентов прав. Ну вот, считай повезло. – перед Иваном стоял мало того, что умный человек, но ещё и проходимец, почти такой же как сам Иван. – Таких людей, если специально искать, во век не сыщешь, они исключительно случайно попадаются. И поперёд меня лезть не будет, сам сказал. Он из того, что иметь будет пользу для себя по максимуму выжмет. И мне по мелочам не отвлекаться. Стало быть появился около меня умный человек, не чета боярину Захару. А с Захаром они как кошка с собакой жить будут, уж я об этом позабочусь. – всё это пронеслось в голове Ивана быстрее, чем порыв ветра, а мужичонке»:
– Принимаю я тебя к себе на службу. Должность позже определю, пока при мне состоять будешь. Как тебя звать–то?
– Тимохой. – мужичонка слегка замялся, – Тимофей, я. – как бы привыкая к хоть и своему, но подзабытому имени.
– Отдай ему коня, а сам иди домой. – сказал Иван заплечных дел человеку.
Человек нисколько такому не удивился, слез с коня и передал поводья Тимофею, а сам пошёл до княжеского терема. Странный и удивительный заплечных дел человек тот. Похоже, он вообще удивляться не умеет.
– Показывай город, и рассказывай. Всё рассказывай, подробно. – сказал Иван и тронул коня.
Тимофей, новый слуга князя Ивана Премудрого, вскочил в седло, быстро нагнал князя и поехал рядом с ним, стремя в стремя.
***
Емеля, он мало того что мастером на все руки был, но это благодаря Щуке, он ещё и первостатейной сволочью оказался. Дождавшись ночи, самой темной её части, когда собаки и те спят, Емеля отправился к сараюшке Старика, на печке разумеется.
У Щуки с исполнением своих обещаний задержек никогда не случалось, так что, когда Емеля прибыл домой, две бочки уже дожидались его и почему–то, посреди хаты.
– Тьфу ты, мать–перемать! – вслух выругался Емеля. – Совсем обнаглела! Ладно, я тебе устрою!
Кое–как затащив одну из бочек на печку, Емеля стал дожидаться ночи. Можно конечно было поехать и вечером, но Емеля не хотел рисковать. Сами понимаете, увидит кто, а если увидит – Матрениха узнает. Ну а дальше, дальше никакой фантазии не хватит вообразить, что она придумает на этот счёт.
Хорошо хоть печка бесшумно передвигалась, видать конструкция такая, а то сложности возникли бы, на всякий случай ерунду какую–нибудь пришлось бы придумывать.
Емеля благополучно доехал до Старикова сарая, а там опять Щука помогла: «По щучьему веленью, по моему хотенью…», замок и открылся. Было темно, но Емелю это нисколько не смущало, да и не совсем темно было. На улице Луна подсвечивала, а в сарае, там и на ощупь можно справится, тем более дело нехитрое – одну бочку выкатить, другую закатить. Емеля, почти ничего не задев и не создав лишнего шума нашёл бочку, наклонил, положил её на бок и покатил из сарая. В бочке что–то легонько загрохотало, зацарапало, как будто когтями по дереву и даже закудахтало.
«Что это у него? – подумал Емеля и даже удивился. – Есть там кто–то. А кто и зачем? Ладно, дома разберусь».
Относительно быстро, бочки–то здоровенные, Емеля поменял их местами и поехал домой. Зачем ему это было надо, бочки подменять? Емеля и сам не смог бы сказать. Зудело у него что–то, сами знаете где, и не давало покоя, и на душе было неспокойно и даже как–то гадко и противно… Емеля загнал печку в избу, закрыл стенку, все честь по чести, и зажёг огонь, не в потёмках же передвигаться. Тем более своя изба, собственная, что хочу, то и делаю. Поначалу, когда бочки местами менял, Емеля решил утром её обследовать, зачем, мол, горячку пороть, да и не к спеху. Но сгрузив бочку, уже в избе, не утерпел, открыл крышку, заглянул туда, и, опять:
– Мать–перемать! – опять вслух. – Он что, совсем что ли умом повредился?
В бочке сидели петух и курица, причём здоровенные, почти с индюка. Мало того, все стенки бочки были измазаны белком и желтком, хоть сейчас соскребай и на сковородку.
«Так, видать здесь яйца ещё были. – соображал Емеля. – Это когда я бочку катил да грузил, они и разбились. А что это куры такие здоровенные? Откуда? Что–то здесь не то».
Соображал Емеля хоть и медленно, зато во время соображательного процесса на другое не отвлекался, не способен был, да оно и к лучшему. Первое, что в таких случаях посещает голову соображающего – нечистая сила постаралась. Оно, про нечистую силу, не только для Емели характерно, оно практически любые головы посещает, потому что самое простое, дальше соображать не надо. Сила постаралась может быть и нечистая, но уж больно результат удивительный получился. Емеля таких курей никогда не видел и догадался, что это куры, а не какие–то птицы заморские, невиданные, исключительно по внешнему виду.
«Так, вот теперь спешить не надо. – сам себя успокоил Емеля. – Утро, как говорится, на то и утро, соображается лучше».
Он достал из бочки петуха с курицей, отнёс их в чулан и запер там. Деться они уже никуда не денутся, а сейчас уж очень спать охота, вон, почти утро на дворе.
***
– Здравия желаю, ваше сиятельство! – яблочко пару раз прокатившись по тарелочке остановилось, из тарелочки на Ивана смотрела бородатая физиономия Черномора.
– Здоров. Веселишься? – было непонятно, доволен Черномор к нему таким обращением или понял, что Иван над ним слегка издевается?
– А что, можно и повеселиться немного. – а вот с Иваном все было понятно: улыбка до ушей, доволен значит происходящим. – Все идёт по плану, как и договаривались.
– Докладывай!
Иван, не вдаваясь в подробности, пересказал Черномору, что уже успел сделать и что ещё не успел, но обязательно сделает, причём, в самое ближайшее время:
– Извини, насчёт девок обстановку ещё не прояснял. – как бы извиняясь, а на самом деле, опять дурачась, сказал Иван. – Сам понимаешь, для начала требуется фундаментальную базу создать, а потом уже все остальное. Ты ведь не торопишься?
– Не тороплюсь, не тороплюсь. – даже через бороду было видно, как Черномор заулыбался. – Я ещё со всеми с теми, что ты мне предоставил, не разобрался, не торопись.
Да, почти из головы вылетело. Покуда Иван путешествовал по царствам–княжествами и до Русланова княжества добирался, пяток девок, самого высшего происхождения, которое в тех землях только возможно, он Черномору, так сказать, сосватал. Ну а не описано всё это в подробностях лишь потому, что все те дела до того мелкие и незначительные, если их описывать с подробностями, то Ивана можно и обидеть. И для потомков, всю историю исказить и пустить по лженаучному пути. Поэтому, поскольку Иван, он Премудрый, то и дела его, правдиво описываемые, должны быть великими, где премудрость Ивана видна и блистает во всей своей красе.
– Как там, с Русланом? – не хотел Иван про этого недотёпу спрашивать, ну, чтобы лицо своё, премудрое, не терять, но не вытерпел, спросил.
– Все хорошо с твоим Русланом. – Черномор, несмотря на бороду, продолжал улыбаться. – У Бабы–Яги он, в гостях, стало быть. Ну а она, если не слопает его, то обязательно подскажет, где Людмилу искать и такой дорогой направит, с которой ещё никто не возвращался, сама сказала. Так что не переживай, работай спокойно.
Врал Черномор, и так мастерски врал, что даже сам Иван Премудрый не понял, что тот врёт. А вообще–то не совсем он врал. Он лишь пересказал то, что ему Баба–Яга, Анна Ивановна, сказала. На самом же деле никакого Руслана у неё даже близко не было и где он на тот момент шлялся, не знал никто. Чтобы понять и определить, где Руслан тогда Людмилу искал, его самого надо было найти. Искать его, тому же Черномору, было лень, забот с девицами хватало, а Бабе–Яге, той так вообще не надо было, у неё на происходящее свои виды и планы имелись. Вот и получилось: поленился, понадеялся, а в результате… А что в результате? Пока не ясно что, но обязательно что–то будет.
***
– Вот что я хочу вам сказать, помощники мои верные. – Иван сидел не на троне княжеском, а по–простецки, на лавке, за столом. А верные помощники – боярин Захар и Тимофей, напротив. Неуж–то демократия? – Некогда нам с вам пить, петь да гулять, дел много. Вот переделаем все дела, приведём княжество в порядок, тогда и гулять будем, хороводы водить.
Не перестаю я удивляться на Ивана. Такое впечатление, что он и правда, Премудрый. Вот почему он боярина родовитого и неизвестного происхождения мужика, Тимофея, назвал не слугами своими верными, а помощниками? Думается, здесь очень большая премудрость спрятана и понятна она только умному человеку.
Нет, боярину Захару эту премудрость вовек не понять. Ну что поделаешь, если обделён умишком, напрочь обделен. Всё чем боярин Захар на этом свете и на должности Городского головы держится – происхождение знатное и пузо здоровое, грозное. А так, чтобы ещё чего – нету, совсем нету. Ему лучше и спокойнее пребывать в «слугах верных», а не в помощниках. Ведь оно как, слуга он и есть слуга, ему думать не обязательно, за него князь думает. Сказал князь, что сделать надо, слуга и сделал. Как сделал, хорошо или плохо? Это уже совсем другой разговор и последствия другие: или пряников полный мешок, или плаха с топором.
С помощником, картина совсем другой получается. Он, в отличии от слуги верного, хоть тоже исполняет волю княжескую, но исполняет её не слепо, один в один, как было сказано, а применяет свой ум, таланты свои, ну и так далее.
Слуга, тот не обязательно, а чаще всего, не то чтобы не согласен с волей княжеской, а наплевать ему, какая она, воля эта. Сказали, сделал, а там, да порасти оно всем, чем угодно. А у помощника отношение к воле княжеской совсем другое. Он её, волю княжескую, целиком и полностью поддерживает, потому исполняя её, помогает, а не так, чтобы наплевать.
Наверняка обращение такое было в первую очередь адресовано Тимофею. Боярину Захару, тому так вообще безразлично, как назовут, хоть валенком. Лишь бы к горшку с кашей княжеской находиться поближе, да ложку, в виде должности иметь побольше, а на остальное и наплевать можно, что он и делал.
***
Тогда в городе, когда Иван взял к себе на службу Тимофея, разговор про меж них состоялся, интересный разговор. Поравнялись они стременами, ну и едут. Иван по сторонам смотрит примечает, что где и как, в каком состоянии, а Тимофей, тот просто едет, хоть и тоже по сторонам смотрит.
– Поди, из разбойников будешь? – неожиданно спросил Тимофея Иван.
– А хоть бы и так. – нисколько не смутившись ответил Тимофей. – Тебе, князь, не всё ли едино?
«Вот ведь шельмец. – подумал Иван. – Такое впечатление, что насквозь меня видит. Трудновато с ним придётся, ну да ничего страшного. Если я его в свою веру обращу, ценнее помощника не сыскать, и не только в этом задрипанном княжестве, а и вообще, в жизни». – а вслух:
– Ты особо–то не ерепенься. Безразлично мне, кем ты был. Мне не безразлично, кем ты стал и как службу служить думаешь.
– Хорошо служить, думаю. – такое впечатление, чему–то своему усмехнулся Тимофей. – А кем я стал?
– А стал ты моими глазами, ушами и вообще, всем. – Иван аж коня слегка придержал, не иначе, чтобы подчеркнуть всю важность только что сказанного. – И не только в стольном граде и в княжестве, а везде. Понял?
– Понял, как не понять. Сделаем, князь. – «Вот ведь, проходимец. Как будто я ему сказал воды принести. – Иван поначалу было разозлился, но потом передумал». – Оно, дело нехитрое, доволен будешь.
– Только смотри мне, разбойничества и безобразий всяких не потерплю.
– За меня, князь, не беспокойся. Лучше сам, смотри, не набезобразничай.
– Ты это, – Иван чуть с коня не свалился от услышанного. – язык–то свой попридержи, а то длинный очень, голове помешать может.
– Как скажешь, князь. – опять, ну как будто не князь перед ним, а ровня какая–то, ответил Тимофей.
– Вот что, – Ивану хоть и не очень понравилось сказанное Тимофеем, но, делать нечего. Видать Тимофей этот, если и уступает Ивану по премудрости, то самую малость, а может и вовсе не уступает. Такому вольности мелкие и простить можно, как бы не замечать их, но ни в коем случае не забывать, мало ли? – подбери себе человек двадцать помощников. Найдутся такие?
– Найдутся, отчего же не найтись.
– И вот что ещё. – Иван протянул Тимофею внушительных размеров, то ли мешочек, то ли кошелёк, не иначе как с золотом. – Приоденешь войско своё, да и сам приоденься. Коней купите, ну и всё что для коня нужно. Только смотри, в стольном граде не вздумайте покупать, понял меня?
– Без тебя, князь, я бы не догадался, где и что покупать. – продолжал дерзить Тимофей.
«А может он и не дерзит вовсе? – это мысль такая, внезапная, пришла Ивану в голову. – А что, если у него манера разговора такая? Оно конечно, ничего страшного, но это если один на один, а если на людях? Ладно, поглядим, посмотрим. В случае чего, всегда укорот сделать можно».
– Так, насчёт Городского головы, боярина Захара.
– Знакомиться, не знакомились, а так видел, знаю.
– С послезавтрашнего дня чтобы рядом с этим боярином твои глаза и уши были, постоянно были, везде, даже в опочивальне. Как ты это будешь делать, тебе виднее, но чтобы были. Это и есть твоё первое задание.
– Понял, князь, дело нехитрое. Сделаем.
– Вот и хорошо. Сегодняшний день и завтрашний даю тебе, чтобы помощников своих собрать. – Иван был уверен, что Тимофею нисколько не придётся искать кого–либо, предлагать и золотые горы обещать. Более чем наверняка, они уже есть, только и ждут команды. «Оно и к лучшему. – подумал Иван». – А послезавтра прибудете на княжеский двор, на постой разместитесь, довольствие получите. Ну а с тобой и ещё с боярином Захаром, мы совет держать будем, что и как надлежит делать. Понятно?
– Понятно, князь. Позволь исполнять?
– Исполняй!
Тимофей слегка, больше ради приличия и напоминания, дёрнул уздечку, ударил коня стременами по бокам, и, застоявшийся конь, наверняка с удовольствием, перешёл с пешего шага на бег и понёс Тимофея куда–то. Куда, коню было безразлично, а Тимофей знал, куда.