Есть у меня один старик - старый знакомый нытик, давно его знаю - любит плакаться о том, что хорошо помнит 2008 год. Мол, совсем вот вчера дело было. Маша тогда родилась. А она уже в некоторых вопросах взрослее его!
И 2005 отлично помнит, в Петербург впервые съездил. И особенно отчётливо 98-й, дефолт тогда был. И, если собраться с мыслями, то ведь 1995-й как на ладони – какая отъявленная свобода в прессе царила... И все 80-е тоже перед глазами как живые стоят – белые солнечные стены улиц без пестрых реклам. И т. д. В общем, любит плакаться о том, что он глубокий старик.
Красивый такой, седовласый, стоит на пригорке, все это седовласье у него на ветру развевается, а мимо грациозно пролетают годы. А с них осыпаются, как мертвые листья, все те, кого ты так хорошо знал.
Мрут, мрут вокруг все кому не лень. От старости. От болезней, конечно, и от несчастных случаев иногда, а некоторые – потому что излишествами разными злоупотребляли, но на самом деле от старости они мрут. А ты вот пока стоишь на пригорке. Минует тебя чаша сия. Ты пока не мрешь. Потому что за здоровьем следишь, так во всяком случае хочется думать, но на самом деле по какой-то совершенно не зависящей от тебя случайности все ещё жив.
И это очень страшно. И смешно. Тысячи лет мировой истории позади, и впереди, после тебя, даст Бог, поживет ещё человечество пару тысяч лет. И прямо сейчас сквозь тебя рентгеновскими лучами проходит мировая история совершенно не замечая очередного постаревшего старика на своем пути. Прошивает его насквозь своим летящим радиационным временем.
В книжном шкафу стоят книги, которые ты уже не успеешь прочесть - отчетливо это осознаешь. Потому что вроде как некогда. И таких в твоём шкафу все больше с каждым годом, с каждым месяцем. Не станешь же специально отбрасывать все дела насущные, чтобы непременно успеть до смерти перечитать все во всех закоулках своих шкафов - кому это нужно? Кому нужны твои острые переживания, болезненно важные воспоминания о, например, 1987 годе?
Обрастаешь ими, как мертвой чешуей, этими книгами, которые так и останутся непрочитанными, этими воспоминаниями о прожитом, этим твоим прошлым, которое только твое и более никого оно не трогает. Только на тебе оно налипло, как старая ссохшаяся грязь на ботинках.
Ссыхается, стягивается змеиная шкура воспоминаний, сжимаешься ты в ней и замыкаешься. И цепенеешь. И вот несут уже тебя в этом саване сдавать в утиль.
- Ладно уже, дед, - говорю ему, - бабушка твоя в отпуск уехала, остался один, вот и задумываешься от нечего делать. Но вернется она скоро, начнете вновь увлеченно ругаться, забудешь и думать о своей ненужности. Сам будешь умолять, чтобы оставили тебя в покое и забыли чтобы о твоем существовании. Наслаждайся сейчас своей ненужностью.
И он, довольный, что его пожалели – для этого и затеял разговор – успокаивается, и с удовольствием сливается с пустым местом.
Когда осознанно растворяешься в пустом месте, которым для всех и являешься, то такое от этого наслаждение – непонятно, существуешь ты или нет. Паришь в невесомости и создаешь свой собственный мир, где смерти нет и время остановилось.