Все выглядит так, будто атеизм не только забуксовал в продвижении по планете, но и сам выродился в достаточно некрасивую и агрессивную квазирелигию. Если атеисты полагают, что, ослабив связь человечества с традиционными богами, они чего-то добились, то, как по мне, борьба даже не начиналась. Потому что религия вернулась к нам под видом идеологии.
Мне весьма импонирует точка зрения Юваля Харари о том, что в XX веке гуманизм стал новой ведущей религией человечества. Как и полагается всякому приличному массовому движению, оно пережило несколько расколов и породило большое количество ересей. В книге «Homo Deus. Краткая история будущего» Харари утверждает, что Вторая Мировая в какой-то степени являлась религиозной войной, возникшей на фоне разночтений в трактовке гуманизма. Три системы, три взаимоисключающих подхода: либеральный гуманизм, социальный гуманизм и эволюционный гуманизм, ставший философским фундаментом для оправдания арийского расизма. Хорошо знакомый нам социальный гуманизм заодно активно подавлял конкуренцию в лице традиционных религий, однако следует сказать, что среднему обывателю и так было тяжело расщепить душу, чтобы одновременно быть, скажем, истовым христианином и приверженцем гуманизма.
Эволюционный гуманизм задавили в войне, социальный гуманизм захирел сам к концу века, ну и кризис либерального проекта на лицо. И не только потому, что об этом заявил Пыня. Если все новоявленные религии уже пережили пиковую стадию и постепенно угасают, то кто же остался на трубе? Харари утверждает, что имя новой религии — датаизм. Судя по всему, он будет даже жестче и тоталитарнее эволюционного гуманизма. Нацисты исходили из того, что существуют высшие и низшие расы, а для облагодетельствования человечества достаточно установить не свободу-равенство-братство, но определенную иерархию, допуская геноцид совсем уж вырожденческих рас. Датаисты же сводят суть человека к биохимическим алгоритмам, к набору данных. Человек — не более, чем агент обработки информации, к тому же далеко не такой совершенный, как машины. Если и дальше, как клубок, распутывать этот тезис, то мы упремся в лучшем случае в веселый киберпанк, а в худшем — в стерильный, антиутопичный мир, где человек подчиняется властям или корпорациям, сосредоточившим в своих руках монополию на вычислительные мощности.
Эти веяния подхватила позитивная психология, одновременно поверхностная новоделка и древнейшая морализаторская традиция, восходящая к платонизму. По сути, это поиск супернормы, а мы уже знаем, куда это может завести. Позитивная психология прекрасно сочетается с датаизмом, поскольку они преследуют одни и те же цели — сделать человека более эффективным, продуктивным, а оттого, будто бы, счастливым. Словно счастье человека зиждется в безостановочном неврозе творческой, профессиональной и межличностной самореализации.
В конце концов, религия — это не просто Боженька на облаках. Это вера, это свод правил и моральных установок, это определенное антропологическое обоснование нашей природы. Способ социализации и синхронизации с другими людьми, разделяющими ту же веру. Религия — это еще и бегство от экзистенциальной ответственности, попытка вверить свою судьбу в чужие руки. Пусть оракулы и астрологи вычисляют, стоит ли полководцу вести войска в бой, а молодому человеку — жениться. Пусть шагомер говорит, когда нужно идти на прогулку и какую еду жрать, а сервис знакомств подбирает оптимального сексуального партнера. Мы размениваем свободу и индивидуальность на возможность стать самым смазанным болтом в Системе. Примеры можете поискать в «Черном зеркале», а лучше основательно изучить зарождающуюся цифровую диктатуру в Китае (концентрационные лагеря в провинции Синьцзян прилагаются). Прежний гуманизм, от Декарта и Руссо до модерна включительно, хотя бы видел в человеке цель, а не средство. Пусть это движение не было долгим, последовательным и ровным, но оно все же ковыляло вперед.
Современному атеизму не хватает скептицизма. Деконструкции должны подвергнуться не мифологические фигуры прошлого, а концепт веры, как таковой. Секуляризация сознания должна предполагать не только независимость от традиционных конфессий, но и свободу от всякой навязанной идеологии вообще. После работ Фрейзера, Леви-Стросса и Элиаде тяжело серьезно относиться к привычным монотеистическим религиям, подобных исследований много (не говоря уже о писанине Докинза и прочих), но, на моей памяти, только Хоффер и Канетти зашли достаточно далеко, чтобы увидеть бессознательную религиозность в любых отношениях власти и подчинения.
Нужно определиться, чего хочет атеизм. Расколоть все иконы и перебить витражи? В этом нет нужды, поскольку традиционные конфессии точно так же пребывают в состоянии кризиса и мировоззренческой растерянности. Они были разбиты тремя ветвями гуманизма, и очень сомнительно, что им удастся противопоставить что-то, кроме интуитивных, необоснованных запретов, грядущему культу информации. Пусть они возводят по три храма в день, людей туда ведет не Господь, а конформность и желание намолить себе счастье и здоровье. Точно так же они будут вымаливать счастье и здоровье у культа машин и технологий, и я сомневаюсь, что в этом противостоянии церковь сможет явить больше чудес, чем ее соперник. Я даже не стану рассматривать ситуацию с суевериями, верой в паранормальное и прочий Рен-ТВ контент. Невежество и глупость во все времена были константой.
Видишь Будду — убей Будду, как учил нас Линьцзи. Не сотвори себе кумира — верно, но мы должны радикально расширить список кумиров, потому что бездумно поклоняться можно чему угодно. Есть такие типажи, которых я называю «люди одной книги». Однажды в молодости, на этапе становления, они прочитали какую-то одну книгу, торкнувшую их до глубины души. Может, Маркса, может, Фрейда, может, Кастанеду, может, Пелевина, прости Господи, и все никак не могут отойти от этого впечатления. Можно без проблем делать поколенческую нарезку, основываясь на принципах меметики, если проанализировать культурные отсылки к определенным книгам, фильмам, идеям, которые были популярны во времена взросления и становления собеседника. Точность — плюс-минус пять лет. Люди склонны застревать на тех концептах, которые впервые впечатлили их, предстали перед ними эдаким Левиафаном из мира эйдосов. Надстройка может мутировать как угодно, но всегда можно вычленить базис, если проявить немного усилий, разумеется.
Проблема верующего человека в том, что он, во-первых, ищет единения, во-вторых, ищет руководства. Наставником здесь может стать как харизматичный пастырь, так и абстрактная система ценностей и предписаний. Второе и больше распространено, и опаснее, поскольку идеи, в отличии от живых людей, не ведают ни жалости, ни слабости, ни усталости. И человек добровольно становится на путь флагелланта, мучая и наказывая себя за несовершенство. Этот процесс сладострастен и вечен, так как идеальная синхронизация со всеми догматами разом либо недостижима в принципе, либо возможна, лишь на ограниченное время. Прибавьте к этому аспект превосходства над неверующими и еретиками. Готов ли атеизм бороться не с богами, но с верой? Большой вопрос.
Боги и идеи питаются людьми. Это лангольеры. И если захотите покормить кого-то из них, можете не брать с собой хлебный мякиш. Просто приходите сами.