Глава 7.
Провожая мать и отчима до машины Вольского, Бахметов заметил и расходившихся в разные стороны Раевского и Тёму – Сергею показалось, что по лицу занятого своими мыслями Темы пробежал ветерок злорадного торжества, Евгений Александрович в обычной манере держал подчёркнуто холодную усмешку. Шостакович, ожидая неизбежно жестоких санкций со стороны Елены Павловны, смиренно вышагивал нетвёрдой походкой и посекундно заискивающе облизывал свои тонкие губы – то, что супруга молчала, пугало его, видимо, больше всего. Договорившись с матерью о завтрашней встрече, Бахметов попрощался со всеми, и вместе с Сашенькой пошёл домой.
Жара уже спала. В сумеречном тумане тягуче подрагивали приземистые контуры засыпавшей Коломны. Верхний купол Никольского вдруг тускло отразил лучик ушедшего за Неву солнца. На набережной прогуливалось несколько парочек. Сидевшая у решётки канала девушка, затянувшись дымом в последний раз, бросила окурок, завязала длинные волосы платком и пошла за церковную ограду. Часы пробили десять раз.
– Как Любушка Шамилём Раевского подрезала, – засмеялась Сашенька. – Хотя ему, конечно, все эти колючки как слону дробинка.
– Вы и Любу знаете! – почти в ужасе воскликнул изумлённый Бахметов. – Вы, Саша – самый настоящий океан!
– Бегали когда-то в одну школу, – пожав плечами, внимательно посмотрела в глаза Бахметову Сашенька. – Не всегда же она была такой королевой. Она меня, впрочем, как мелюзгу, и не помнит.
– А кто такой Шамиль Моисеевич?
– Бандит какой-нибудь, – опять засмеялась Сашенька. – Она просто так рта не раскроет.
– Разрешите сопроводить вас, Сергей Александрович, – раздался свистяще-хриплый голос со стороны собора. Бахметов оглянулся – за ним с Сашенькой, что было сил в коротком теле, катился Почечуев. – Никак не удаётся нам поговорить. Извините, – обогнав, наконец, молодых людей, замолчал он на несколько секунд. – Прекрасная у вас незнакомка, – с неожиданной галантностью качнул головой Почечуев, вытирая красное от пота лицо грязной бумажной салфеткой. – У меня лет десять тому тоже незнакомка угол снимала. Ухаживал за ней, торт «Киевский» покупал, а она и говорит мне: «Скажи, ну какие у нас могут быть отношения, если ты не можешь платить?» Красивая женщина, я понимаю. Можно вас отозвать в сторону, Сергей Александрович? – вдруг остановился он. – Я должен вам кое-что передать тет-а-тет.
Сашенька прошла дальше и остановилась метрах в двадцати.
– Боюсь я вашего Евгения Александровича, и за Любу боюсь, – почти в ухо Бахметову зашептал Почечуев. – Как тигрица бродит. Не будет у неё с ним счастья, – Почечуев судорожно вытер капли пота со лба. – А теперь слушайте внимательно. Дядюшке вашему денежному угрожает великая опасность. Я держал в руках документ, где чёрным по жёлтому (по жёлтому!) написано, что в каком-то особом случае все его банки уплывут из его рук, вы понимаете? А больше я вам ничего не скажу, даже если и хочу. И пообещайте никому не открывать, что об этом вам рассказал именно я. Чего вы смеётесь, Сергей Александрович? Не смейтесь, я говорю очень серьёзно, это какой-то секретный план. Остановитесь же вы, наконец! – в испуге отшатнулся Почечуев, глядя на зашедшегося в приступе хохота благообразного европейца.
Бахметов вытер выступившие слёзы и попытался что-то сказать, но, возможно, сообразив¸что своими словами только усилит абсурд в мире, где дворники предупреждают о рейдерских захватах банков, махнул рукой, и пошёл к Сашеньке. Ему вдруг стало грустно и неуютно, а тело пробивал поток горячей аритмичной дрожи. Бахметов молча прошёл мимо Сашеньки и пересёк Садовую. Сашенька с удивлением проводила его взглядом и, подумав секунду, повернула к Машиному дому. Бахметов оглянулся и, ещё раз махнув рукой, побрёл домой.
У входа в подъезд во внутреннем дворе, привалившись к стене дряблыми мускулами, стоя спал мужчина в шортах. Под мышкой у него был зажат огромный сибирский кот. Услышав шаги Бахметова, мужчина, в котором Бахметов не сразу признал соседа из третьей квартиры, вздрогнул и тихим, почти извиняющимся, голосом сообщил:
– Опять Вера Васильевна шумит. Прячу от неё Тимошу. Да, – вздохнул он и помолчал секунду. – Сегодня, Серёжа, был я на кладбище и Тимошу брал. Загрустил он среди могил, плачет и домой тянет. А навстречу нам идёт черноликий бомж с бородой, вдруг останавливается рядом с Тимошей и говорит: «Здравствуй, Василий! Я тебе травки принёс. Хочешь?» И кладёт перед ним две гвоздики. Что это значит, не знаете? Опять завыла…– с тревогой вслушался он в шорохи подъезда, и оттуда, действительно, потянулся отчётливый вой. – Пойдём-ка мы с Тимошей на Фонтанку – он любит смотреть на воду,— виновато улыбнувшись и не выпуская из рук кота, мужчина ватными ногами поплёлся к арке.
Бахметов стал подниматься по лестнице. Задрав голову вверх, он увидел на площадке второго этажа Веру Васильевну – вцепившись морщинистыми руками в липкие от влаги перила, старуха в белой ночной сорочке пыталась сквозь сетку бельм рассмотреть возникший в полутьме силуэт. Что-то, видимо, выглядев, она метнулась на третий этаж. Бахметов вошёл в свою квартиру и, сбросив одежду едва ли не у порога, упал на кушетку в маленькой комнате. В голове его всё смешалось, и обрывки тысяч сцен сплелись вдруг в полотно чудовищно мутного калейдоскопа бессмыслицы.
– А он носки под дверь подкладывал; ой-ой-ой, а он рубашку на мне рвал! – затянул где-то за стеной хриплый женский голос. Пробормотав несколько несвязных фраз, голос вскрикнул и повис в тишине. Бахметов закрыл глаза; и, уже проваливаясь в топкую паутину беспокойного забытья, успел услышать вой Веры Васильевны.
Продолжение - здесь.