Глава 6.
Стол, вытянутый едва ли не по всей восьмиметровой длине отделанного лепниной зала, под руководством метрдотеля сервировали две вёрткие белокурые официантки из ресторана на Садовой. Закуски и вина были доставлены оттуда же. Поля в настроении уже изменилась и с мало скрываемой ревностью следила из кухни за работой девушек; она не выходила оттуда, хотя её почти силой вытягивали сесть вместе со всеми. Бахметову место досталось между отцом Иннокентием и Сашенькой, напротив расположилась Елена Павловна с мужем. Сергей не любил мероприятия, где эмоции каждого должны были соответствовать обстоятельствам шума – с другой стороны, с детских лет жизни в Германии, в публичных ситуациях он привык быть незаметным и растворяться в пространствах чужих настроений.
Оживлённый разговор пошёл через три бокала с шампанским в честь именинницы и в мгновенье перерос в лёгкий спор. Вспыхнул он внезапно, после невинной реплики веселившего гостей Любимчика о том, что якобы где-то родился мальчик с четырьмя ногами.
– Я, должно быть, что-то прослушал, – аккуратно отделяя ножом белужью плоть от костей, с сарказмом ввязался Станислав Игоревич. – Что они, вместо рук выросли, что ли?
– В самую точку попали, именно вместо рук, – почти обрадовался Любимчик. – Теперь его родителям приходится покупать вдвое больше обуви.
– А ты злой, – прозвенела фраза откуда-то из глубины стола – было, правда, неясно, относится ли она к Любимчику.
– Какая-то чушь. Такого не может быть, потому что это против всех законов природы, – поморщившись, облизнул губы Станислав Игоревич.
– Отчего же не может? Ещё как может! Двигаться предпочитает на всех четырёх, а бегает как ловко!
– Болезнь-то хоть не наследственная? – съязвила Лара, чему-то усмехнувшись.
– Вовсе нет, – хохотнул Любимчик, – отец и мать – добропорядочнейшие граждане с нормальными руками и высоким положением в своём африканском обществе.
– Так это в Африке… – разочарованно протянул Станислав Игоревич и послал в рот кусок рыбы. – Мы с Ленечкой в тех местах-то ещё толком и не бывали, хотя нас часто зовут. Да и где разъезжать – на севере фундаменталисты; а ниже – джунгли, там не до Вагнеров… Интересно, зачем в Африке обувь?
– Много знамений делает Творец живущим в последние времена, – вздохнул отец Иннокентий, – человеки четырёхногие, беспалые, с телом звериным; хотя и всякий из них рад славить Господа.
– Вы серьёзно про последние времена? – запивая свою рыбу шампанским, продолжал грассировать Станислав Игоревич. – Тысячу лет такими страстями пугают, а мир стоит себе и стоит. Пора и к науке прислушаться…
– Что нового говорит ваша наука? – почти ласково пересмехнулся отец Иннокентий.
– А то, что Бога нет, земля будет крутиться вечно, да и… Совестно повторять то, что всем давным-давно известно – что человечество осознало себя самоё, и ему уже не нужна идея Бога; и так далее и тому подобное. Детство закончилось, и сказки никому не нужны. Вот у меня в Германии пастор знакомый есть, он прямо говорит: «Ищите, герр Шостакович, силу в самом себе и любите жизнь; а есть ли что за гробом, нет ли – для вас это сейчас неважно, умрёте – и сразу всё узнаете». Сам-то похоже, верит, но уважает и мою точку зрения, вот как! – шампанское ударило Шостаковичу в голову, и этот тихий человек вдруг на секунду грозно блеснул глазами.
– Господи, даруй мне силы зреть мои прегрешения, и не осуждать брата моего, – перекрестившись, засмеялся отец Иннокентий и выпил рюмку водки; было видно, что он не пожелал опускаться до словесной перепалки с запутавшимся адептом то ли позитивистов, то ли лютеран. Бахметов с удивлением поглядывал на духовника Маши.
– Скажите, владыко, – подал вдруг голос Тёма, до того сидевший смирно, с заметным трудом управляясь с непривычными для него столовыми приборами, – а правда ли, что в конце времён придёт в наш мир кто-то, кто завоюет над ним власть? Пишут даже, что он уже родился…
– Дьявол что-ли? – со смешком спросила Маша и нервно передёрнула плечами.
– Власть всегда кто-то завоёвывает и всегда кто-то правит миром, на то она и власть, – рассмеялся Владимир Павлович. – Куда от этого деться? Лишь только где проявится слабость, сразу туда влезет сила, часто даже и со свиным рылом.
– Ощущения юноши похвальны, – поглаживая свою русую бородку, уже без улыбки, веско проговорил отец Иннокентий, – и в наше время, к сожалению, редки. Легче всего уйти от разговора и от знания того, что нас ожидает. Да, придёт некто со страшным для нас именем, и бросит вызов Богу. Господь наш Иисус перед мучениями говорил об этом, да и отцы – основатели Святой Церкви – всё подробно разъяснили, – кто-то из гостей хохотнул. – Существо, приявшее в себя всю силу Сатаны, будет властвовать умами маловерных. Да, молодой человек, это будет красавец и, наверняка, умница, и он обаяет всех. Слишком хорош он покажется для толпы – он будет давать людям удовлетворять свои самые греховные фантазии, и толпа сама призовёт его. Люди забудут о главных вещах, и ими овладеет безумие. Кирилл Иерусалимский говорил: «Знаешь признаки антихристовы, не сам один помни их, но и всем сообщай щедро».
– Расскажу почти анекдот, – усмехнулся Раевский. – История совсем неправдоподобная – привезена из Амстердама. С полгода назад два хасида купили в тамошной лавке карпа для трапезы в шаббат, а тот вдруг и заговорил, не знаю почему, по-коптски о грядущем Мессии. Представьте ужас хасидов! Съесть ли карпа под шубой из хрена, посчитав речь очередным лжепророчеством, да извинит меня отец Иннокентий, каких-нибудь христиан; или пасть ниц подобно Ионе, услышавшем голос кита и воскликнуть что-то вроде: «Свершилось!»? – при последних словах Евгения Александровича в гостиную вошла… Люба. Рядом следовал не спускавший с неё глаз охранник. Раевский кинул взгляд в лицо Любы и, улыбнувшись, добавил: – Карпа всё же съели, хоть он и советовал читать Тору, но кости ночью закопали и даже спели над ними псалмы.
– За стол, за стол, поближе к Маше, – с восхищением приподнялся на своём месте Вольский. – Не знал, родная, что у тебя есть такая подруга.
— Такие, как я, подругами не бывают, – засмеялась Люба. – Но за приглашение спасибо, – она села перед мгновенно поставленной на стол чистой тарелкой.
— Вот вы водочку пьёте, а ведь это запрещено ритуалами, – хлебнув вина из бокала жены, продолжал Станислав Игоревич, – и всё учите, учите; а что говорите, и сами, наверное, не разберёте… И язык несовременный – слишком всё сложно, всё непонятно, всё… – Станислав Игоревич опять потянулся к бокалу, но был схвачен за руку супругой. Глаза Елены Павловны возмущённо впились в мужа – она вдруг обнаружила, что он был пьян. Гости переглянулись.
– Скандал в благородном семействе, – усмехнулась Люба, откинувшись на спинку стула. – Давно мечтала с вами познакомиться, Владимир Павлович, да всё без повода выходило. А сколько о вас слышала! Нет-нет, мне – водки, – смеясь, закрыла она фужер ладонью от руки пытавшегося налить ей шампанского метрдотеля. – Я сегодня пью одну только водку.
– Преподавала у нас в школе такая сволочужка, что и сейчас по случаю примерещится, – улыбаясь, начал было Любимчик в желании заполнить зависшую секунд на пять тишину.
– Помолчи, Аркаша, и смотри лучше за мальчиками, – брезгливо обрезала Люба; и Любимчик, недоуменно и как-то по-детски обиженно схватив ртом воздух, вдруг уткнулся носом в тарелку.
– Новое сексуальное убежище? – оглядывая гостиную, опять усмехнулась Люба. – Модерн, конечно, комфортнее барокко, но карман тянет. Заходил ко мне недавно вечерком некий Шамиль Моисеевич, большой, кстати, любитель модерна. Ищу, говорит, Евгения Александровича второй день, а трубка его молчит. Просил передать, что схему провели по всем звеньям, и она уже дала результат. Он был очень доволен и сказал, что всё остаётся в силе. Очень милый на вид человек; непонятной, правда, нации, да и урчит без остановки, как горбатый кит перед случкой.
Владимир Павлович, нахмурившись, слушал Любу. Над столом хлопнула перегоревшая лампочка.
– А я вас помню, – с улыбкой обратился к Любе отец Иннокентий. – Вы стояли всенощную на прошлогоднюю Пасху в нашем соборе у аналоя и после литургии освящали свой крестик.
– Окормляйтесь, святой отец, окормляйтесь, – пьяно засмеялась Люба, – и храните тайну исповеди. А крестик давно потеряла, цепочку только ношу. – Люба выпила рюмку водки, бросила в рот маслину, встала и ушла.
– Ловко это у неё получилось – и про кита, и про кормёжку, и про не помню уже про что, – засмеялся Шостакович, возможно, почувствовав Любу скрытой союзницей в борьбе с клерикалом. – Но зачем она приходила?
Елена Павловна дёрнула мужа за рукав, и он стих. Непринуждённость в разговоре была потеряна. Оправившийся Любимчик попытался ещё разок встряхнуть гостей «историей» и каким-то совсем неприличным каламбуром, слушали его, однако, больше из вежливости. Заторопился домой отец Иннокентий; за ним потянулись другие. Маша, кажется, была уязвлена выходками Любы, хотя и старалась улыбнуться каждому прощавшемуся с ней. Выискивая в прихожей глазами Катю, Бахметов испытывал неловкость оттого, что ему в эту секунду совсем не хотелось думать о случившемся на вечере. «Война за испанское наследство», – почему-то промелькнуло в его голове. Катя уже исчезла. Бахметов вспомнил о завтрашнем свидании с ней и вдруг улыбнулся.
Продолжение - здесь.