Первая часть здесь. Вторая здесь.
Саньку он всё-таки увидел. И было это совсем не так, как он ожидал. Санька почему-то представлялся ему, так же как он, один-одинёшенек в белой комнате-палате. Думалось Никитке, что так же ходит к нему Иван Петрович, и Маша в белом халате, а на самом деле, находился Санька в комнате с ещё пятью такими же несмышлёными карапузами, и приставлена была к ним строгая Алевтина Аристарховна. Имя это и трудно и страшно выговаривать. Вдруг скажешь не так, а она тебя и огреет. Но казалось так с самого начала только, потом-то понял Никитка, что добрее и милее, и отзывчивее нет никого в этой больнице.
Алевтина Аристарховна мальцам и штаны меняла, и кормила всех с ложки сама, потому как "запущенные" они, с её же слов. Сами ни ложку держать, ни в рот ею попасть не могут. А помимо этого, она им и "козу" делала, и стихи читала, и песни пела. Песни хорошие, весёлые. Правда, Никитка таких и не слышал никогда: про Щорса, Алёшу и крылатые качели. Дома-то, лишь "мурку" слыхал, да про дом в Подмосковье. Голос у нянечки был чистый, глубокий, не чета голосам домашних, скрипучим да прокуренным.
Санька ему конечно был рад. Тянул ручонки из манежа, обслюнявить пытался, всё чин-чином. Никитка аж слезу пустил. Даром что брат несмышлёныш, а роднее и милее для Никитки никого нет. Что только они вдвоём не пережили: и замерзали в объятьях друг друга ранней весной, когда мамка на три дня ушла, и от соседского Полкана Никитка Саньку отбивал в начале лета. Полкан их кошку Машку порвать хотел, а Санька отбивать её бросился, еле ноги переставляя. Пришлось Никитке их обоих вытаскивать с соседского двора. Тогда его и Полкан хорошо погрыз, рука три месяца гноила, и мать так по спине отходила, что дышать больно было. Наверное, тогда Никитке три ребра и сломали, о которых сейчас Иван Петрович спрашивал. Никитке думается, что этот старикан волшебник. Ну откуда ему про эти рёбра знать? Вот скажите!
После встречи с Санькой, Никитке стало легче. Уж очень он за брата переживал. Теперь удостоверился, что всё с ним хорошо и от сердца отлегло. Санька стал потолще, щёки розовые, синяки с головы сошли, после последнего материного подзатыльника. Малец тогда лбом об пол припечатался, так ему мать заехала. Не плакал тогда даже, выл тоненько, что аж Машка прибежала, начала ему тот лоб лизать, а вот Никитка сидел, смотрел на это всё действие и плакал. Так ему Саньку жалко было. Себя не жалко, шкура-то лужёная, брата жалко. Даже пожалиться не может, всё в себе, слов-то ещё не знает.
Говорят, забирать его от сюда будут. Не хочет Никитка никуда ехать. Как Санька без него будет?! А он без Саньки как?! Спрашивал Никитка, нельзя ли им вместе...Говорят нельзя. Возраст не позволяет. А что возраст? А связь их как, невидимая? Вдруг если их далеко-далеко развезти, то она ра-а-аз, и оборвётся? И забудет Санька и про Полкана, и про оранжевого Лиса, и про самого Никитку забудет. Это ведь, Никитка о нём - братце сопливом, да беззубом, никогда не забудет.
Когда принесли ужин, мальчик задумчиво смотрел в окно, но ничего не видел. Взгляд его был обращён в то далёкое, что его ожидает. Надеюсь я, что там только хорошее. И Санька с ним, и новая семья, и много много друзей. А призраки детства отступили и не тревожат. Никогда.