«А откуда вы знаете, Зоенька, в какой точке земли вы будете счастливы, в какой – несчастливы? Кто скажет, что знает это о себе?»
Советское общество 50-х годов. Сталина уже нет, в средствах массовой информации всё чаще звучит пугающее словосочетание «культ личности». Произошла смена Верховного суда, а для кого-то – перемена всего привычного жизненного уклада, и уже пошатывается укоренившееся мировоззрение. До сих невыносимо страшно, хотя есть надежды, что не будет репрессий и лагерей, и миллионы искалеченных душ дождутся амнистии (но можно ли исцелить психологические травмы?). Страшно ещё и потому, что надежда слишком хрупкая и может не выдержать первого случайного порыва ветра.
Александр Исаевич Солженицын работал над романом «Раковый корпус» с 1963 по 1966 год одновременно с «Архипелагом ГУЛАГ». Он поставил неутешительный диагноз всей стране, всему народу, обвиняя его, в первую очередь, в существовании системы лагерей, названной автором зловещей опухолью. Может быть, кого-нибудь и излечит иссык-кульский корень, о котором рассказывает главный герой Олег Костоглотов, по прозвищу Оглоед, но нельзя забывать, что для одних – это панацея, тогда как для других – яд. Что-то наподобие цикуты, выпитой Сократом.
Раковый корпус – тот хронотоп, в точку которого стянуты основные события, – действительно напоминает тоталитарное государство, устанавливающее свои правила. Костоглотов, всегда свободно высказывающий собственную точку зрения, замечает онкологу Донцовой: «Вы сразу исходите из неверного положения: раз больной к вам поступил, дальше за него думаете вы. Дальше за него думают ваши инструкции, ваши пятиминутки, программы, план и честь вашего лечебного учреждения. И опять я – песчинка, как в лагере, опять от меня ничего не зависит». Примечательно, что Донцова сама становится рабом системы, то есть заражённой неизлечимой болезнью, высасывающей из человека жизнь и оставляющей скелет, лишённый желаний и не имеющий целей, – всё ещё бьётся сердце, но ты уже не живёшь. Женщина считает это несправедливым: опытному онкологу попасться в сети той же самой болезни и почувствовать себя абсолютно беспомощной перед лицом неминуемой судьбы! Но даже те, кто представляет верхушку, кто управляет нитями, беспечно играя с марионетками, не застрахованы от участи однажды оказаться на месте куклы и уже не выкарабкаться. Был же Павел Русанов местным божком, строчащим доносы, а теперь лежит в онкологическом диспансере и с каждым днём ощущает сильнее, как тяжело поворачивать голову, потому что опухоль на шее всё время увеличивается и давит. Человек, окончательно разрушенный идеологией, всегда считавший собственные убеждения единственно правильными, где-то в глубине души понимает, что его совесть не чиста. Иначе бы газета с известием о смене Верховного суда не привела бы его в такой ужас, и воспалённое сознание не породило бы знакомую ситуацию вызова на допрос: «Он напрягался четырьмя конечностями, привставал и падал, как телёнок, ещё не научившийся ходить». Думается, зооморфное сравнение подходит как нельзя лучше, потому что то жалкое существо, каким в один миг обратился Русанов, не может быть названо даже младенцем. И вновь происходит подмена: тот, кто был тираном, становится жертвой. Но за свою жизнь этот скрючившийся зверёк продолжает цепляться почти с остервенением, потому что страх перед смертью сильнее даже идеологии: «Когда-нибудь не страшно умереть – страшно умереть вот сейчас». Нельзя не вспомнить притчу, рассказанную ещё одним персонажем Ефремом Поддуевым о том, как человек просил лошадь, собаку и обезьяну уступить ему по двадцать пять лет жизни. Вот и будет теперь работать как лошадь, гавкать как собака и как обезьяна смешить людей.
В раковом корпусе не все дожидаются своей очереди, новенькие долго лежат «на лестницах в коридорах». Врачи предпочитают выписывать безнадёжных больных прежде, чем они умрут, ради статистики и свободных коек. Лекарство, которое ежедневно принимают пациенты, лишает мужчин потенции, оставляя только либидо. Костоглотов узнаёт об этом факте от молоденькой медсестры Зои, с которой затевает игру, слабо напоминающую любовь. Так и не построенный коммунизм оказывается потенциально возможным только в больничной палате: мифическое равенство становится реальным, потому что смерть не заостряет внимания на социальном положении, да и руководящий пост для неё не помеха. Жизнь – это, напротив, постоянная борьба, конкуренция, где люди проявляют всё больше биологического, всё чаще подчиняются инстинктам. Шулубин, выбравший молчание, выполнявший приказы сверху вопреки зову сердца, отрицает пресловутый коллективизм: «Люди мы все-все разные и вдруг – «как один человек?» Советский народ, ставший в одной из публицистических заметок индивидом, вызывает у Шулубина насмешку: он разочаровался в системе и признал в себе предателя. Впрочем, как отмечает персонаж, Пушкин оставляет не большой выбор:
В наш гнусный век…
На всех стихиях человек –
Тиран, предатель или узник.
И если Русанов и его дочь, которая считает, что «литература должна быть праздничной», – тираны, то подобные Шулубины – не кто иные, как предатели, а Костоглотовы – узники, навсегда исключённые из общества.
После выхода из диспансера главный герой превращается просто в Олега, который чувствует себя заново рождённым. Но стремительно меняющийся мир не оставляет для него места: когда он просит шофёров уступить один из пятнадцати шашлыков и долго смакует каждый кусок, – это всё ещё бывший лагерник; когда любуется цветущим урюком и улыбается солнцу, благодаря за «лишнюю» весну, – он всё ещё отверженный; когда видит в зеркале нищего деревенского мужчину со шрамом на лице, – это всё тот же несправедливо осуждённый изгнанник-Оглоед. Посещение зоопарка заставляет Олега разорвать все слабые нити, связывающие его с миром, где какой-то «чистоплюй» помнит номер своего воротничка и где живёт его возлюбленная Вера Корнильевна – Вега. Зоопарк – это тоже тоталитарное государство, жители которого делятся на бездеятельных «винторогих козлов» и «белок в колесе», совершающих одни и те же бессмысленные действия ежедневно. Есть в этом зоопарке и «злые люди», сыплющие табак животным в глаза ради потехи: «И хлопнуло Олега: он до сих пор прогуливался с улыбкой снисходительного всезнайки, а тут захотелось завопить, зареветь на весь зоопарк, как будто это ему в глаза насыпали. Зачем же? Просто так – зачем же? Бессмысленно – зачем же?»
В раковом корпусе больные не раз задавались почти по-некрасовски неразрешимым вопросом, чем жив человек. Ефрем Поддуев ответил на него по-толстовски: любовью. Наверное, это единственная надежда, оставшаяся у Костоглотова. Это любовь в своём великом, высоком, нравственном назначении, вдыхающая в человека тот Мировой Дух, осколочком которого ощущал себя иногда Шулубин. Любовь, возвращающая человеку то неистребимое, что обыденное и земное старается загнать поглубже, спрятать. Антилопу Нильгау, увиденную в зоопарке, Олег называет «чудом духовности» и тотчас же спешит к Веге как в последнее пристанище, где ещё может возродиться. Но в том и трагедия человека, когда-то попавшего в лагерную систему: духовность для него оказывается вне зоны досягаемости, а любовь – непозволительная роскошь.
«Душевное противостояние смерти» - так определяет жизнь Солженицын, вылечившийся от рака, но доступно ли счастье тому, кто однажды переступил черту?