Как принять конечность собственной жизни? Ирвин Ялом, психотерапевт, автор книги «Все мы творения на день», щедро делится советами.
Перед нами — истории пациентов: пожилого писателя, пришедшего на сеанс с кипой писем, суперуспешного бизнесмена с комплексом неполноценности, бывшей балерины, превратившейся в грузную пожилую женщину и других людей. Всех их объединяло нежелание смириться с конечностью жизни как своей, так и близких. Эти откровения помогают избавиться от страха и правильно расставить приоритеты.
Все мы творения на день
Ирвин Ялом
Жизнь — самое драгоценное, что у нас есть. Мы боимся ее потерять, боимся не увидеть рассвет, не услышать голоса родных, не помириться с неприятелями. Кажется, что для этого мало и вечности, что уж говорить о том времени, которое отведено каждому из нас. Пожалуй, лишь немногие готовы встретиться со смертью спокойно — без ужаса, а ведь рано или поздно она ждет каждого.
В этой книге Ирвин Ялом представляет истории из психотерапевтической практики. Их осмысление помогает переоценить свое положение, принять мысль о конечности и верно расставить приоритеты в сегодняшней жизни.
__________________________________
Специально для вас мы выбрали одну яркую историю из книги:
Доктор Ялом, я хотел бы попасть к Вам на консультацию. Я прочел Ваш роман «Когда Ницше плакал»у и мне интересно, не возникнет ли у Вас желание увидеться с писателем, у которого творческий ступор.
Пол Эндрюс
Без сомнения, Пол Эндрюс стремился привлечь мой интерес своим письмом. И ему это удалось: я бы ни когда не отказал собрату-писателю. Что же касается самого творческого ступора, то мне повезло, что я был не знаком с этим явлением, и уже страстно желал помочь Полу справиться с этим.
Десять дней спустя Пол приехал на прием. Его наружность меня поразила. По какой-то причине я ожидал увидеть резвого, но немного измученного писателя средних лет, однако на пороге моего офиса показался иссохший пожилой человек, сгорбленный настолько, что, казалось, он пристально разглядывает пол. Он так медленно двигался через дверной проем, что я диву давался, как он вообще добрался до моего кабинета наверху Рашен-Хилл1. Приготовившись слушать скрип его суставов, я взял у него потертый портфель и, поддерживая за руку, провел до кресла.
— Благодарю, благодарю, молодой человек. И сколь ко же вам лет?
— Восемьдесят, — ответил я.
— Ох, где мои восемьдесят!
— А вам? Сколько лет у вас за плечами?
— Восемьдесят четыре. Да, все верно, восемьдесят четыре. Я знаю, это вас поражает. Многие считают, что мне немного за тридцать.
Я внимательно посмотрел на него, и на мгновение наши пристальные взгляды пересеклись. Я был очарован его озорными глазами и едва заметной улыбкой, играющей на губах. Мы какое-то время сидели молча, глядя друг на друга, и я представлял, как нас греет тепло былых товарищеских отношений, как если бы мы были путешественниками на корабле, которые одной холодной туманной ночью разговорились на палубе и обнаружили, что росли по соседству.
Мы изначально знали друг друга: наши родители настрадались от Великой депрессии, мы были свидетелями тех знаменитых дуэлей между Ди Маджио и Тедом Уильямсом, помнили талоны на масло и бензин, роман Джона Стейнбека «Гроздья гнева» и фильм «Стаде Лониган», снятый по трилогии новелл Джеймса Томаса Фаррелла. Не было необходимости обсуждать что-либо из этого: мы оба через всё это прошли, и наши узы были прочны. Однако настало время приступать к работе.
— Итак, Пол, если мы можем называть друг друга по имени? Он кивнул.
— Да, разумеется.
— Я знаю о вас лишь то, что было написано в вашем коротком письме. Вы написали, что вы писатель, что вы прочли мой роман про Ницше и что у вас творческий ступор.
— Да, и я прошу у вас одну консультацию. И всё. У меня ограниченный доход, и большего я себе позволить не могу.
— Я сделаю все, что в моих силах. Давайте немедленно приступим и будем стараться, насколько это воз можно. Расскажите, что мне следует знать о творческом ступоре.
— Если вы не против, я поведаю вам одну очень личную историю.
— Хорошо.
— Мне придется вернуться во времена моей учебы в аспирантуре. Я писал тогда докторскую диссертацию по философии в Принстоне на тему несовместимости между идеями Ницше о детерминизме и его поддержке идеи о самопреобразовании человека. Но я не мог ее за кончить. Я продолжал отвлекаться на такие вещи, как, к примеру, выдающаяся переписка Ницше, особенно его письма друзьям и писателям, таким как Стриндберг. Постепенно я потерял интерес в целом к его философии и стал ценить его больше как художника. Я стал высоко почитать Ницше как поэта с самым убедительным голосом в истории, голосом величественным, который затмевал его идеи. И вскоре мне ничего не оставалось делать, как сменить факультет и продолжить писать свою работу уже по направлению «литература», а не «философия». Годы шли, само исследование успешно продвигалось, но я не мог писать. В конечном счете я пришел к идее о том, что пролить свет на художника можно лишь посредством искусства, и тогда я и вовсе оставил идею писать диссертацию и вместо этого решил написать роман о Ницше. Но мой творческий ступор нельзя было ни обмануть, ни запугать сменой проектов. Он по-прежнему оставался таким же мощным и неподвижным, как гранитная скала. Прогресс был невозможен. И этот ступор продолжается по сей день.
Я был ошеломлен. Полу было сейчас восемьдесят четыре. Он должен был начать работать над своей диссертацией в двадцать с небольшим, шестьдесят лет назад. Я слышал раньше о вечных студентах, но шестьдесят лет? Его жизнь остановилась на шестьдесят лет? Нет, я надеюсь, нет. Не может этого быть.
— Пол, расскажите мне о своей жизни после этих студенческих лет.
— Да особо нечего рассказывать. Естественно, в конечном счете университет решил, что я засиделся, мой звонок прозвенел, и мой студенческий статус был аннулирован. Но поскольку книги были у меня в крови, то я никогда не отлучался далеко от них. Я устроился библиотекарем в государственный университет, где и проработал до выхода на пенсию, безуспешно пытаясь все эти годы писать. Вот и все. Это моя жизнь. Точка.
— Расскажите мне поподробнее. Ваша семья? Люди в вашей жизни?
Пол казался раздраженным и следующие слова вы палил очень быстро: «Единственный ребенок в семье. Дважды был женат. Дважды разведен. К счастью, это были короткие браки. Детей нет, слава Богу».
«Это становилось странным», — подумал я. Такой любезный вначале, сейчас казалось, Пол стремился давать мне настолько мало информации на сколько это было возможно. Что происходит? Я упорно продолжал:
— Вы планировали написать роман о Ницше, и в вашем письме вы упомянули, что прочли мой роман «Когда Ницше плакал». Вы можете добавить что-то к этому?
— Я не понимаю ваш вопрос.
— Какие чувства вызвал у вас мой роман?
— Поначалу немного затянутый, но потом набравший обороты. Несмотря на напыщенный язык и стилизованный, неправдоподобный диалог, в целом это было увлекательное чтение.
— Нет, нет, я имел в виду вашу реакцию на этот роман, исходя из того, что вы сами стремились написать роман о Ницше. Это должно было вызвать у вас какие-то эмоции.
Пол неодобрительно покачал головой, как если бы он не хотел, чтобы ему докучали таким вопросом. Не зная, что еще сделать, я продолжил:
— Скажите, как вы попали ко мне? Был ли мой роман причиной того, что вы выбрали меня для консультации?
— Ну, какая бы ни была причина, мы сейчас здесь.
«С каждой минутой наша беседа приобретает все более странный оборот», — подумал я. Но если я собирался провести с ним успешную консультацию, то мне непременно нужно было знать о нем больше. Я прибегнул к проверенному средству — к вопросу, который никогда не подводит и предоставляет уйму информации:
«Мне нужно знать о вас больше, Пол. Я верю, что если вы детально расскажете мне о вашем обычном двадцатичетырехчасовом дне, то это поспособствует на шей сегодняшней работе. Выберите какой-нибудь день в начале этой недели, и давайте начнем прямо с момента вашего утреннего пробуждения».
Я практически всегда задаю этот вопрос на консультации, поскольку он предоставляет бесценную информацию о значительном количестве областей жизни пациента — о том, как он спит, что ему снится, какой у него режим питания и режим работы, но самое главное, я узнаю, что за люди наполняют его жизнь. Не разделив моего исследовательского энтузиазма, Пол лишь покачал головой, как бы отмахиваясь от моего вопроса.
— У нас есть более важная тема для обсуждения. В течение многих лет я вел продолжительную переписку с моим научным руководителем профессором Клодом Мюллером. Вы знаете его работы?
— Да, я знаком с написанной им биографией Ницше. Она весьма интересная.
— Хорошо. Очень хорошо. Я невероятно рад, что вы так думаете, — сказал Пол, залезая в портфель и извлекая оттуда массивную архивную папку на кольцах.
— Итак, я принес эту переписку с собой и хотел бы, чтобы вы ее прочли.
— Когда? Вы имеете в виду сейчас?
— Да, нет ничего более значимого, что мы могли бы сделать на этой консультации.
Я посмотрел на свои часы.
– Доктор Ялом, поверьте, я знаю, о чем прошу. Начинайте читать. Пожалуйста.
Я был в крайнем замешательстве. Что же делать? Пол абсолютно убежден в своей правоте. Я напомнил ему о временных ограничениях, он ясно осознает, что у него есть одна-единственная сессия. Может, Пол в самом деле понимает, что делает? Возможно, он считает, что эта переписка даст мне всю необходимую информацию о нем? Да-да, наверняка так оно и есть.
– Пол, вы имеете в виду, что эта переписка расскажет мне о вас все, что нужно?
– Если вам необходимо так думать, чтобы начать читать, ответ: да.
Давно я не оказывался в такой необычной ситуации. Разговор по душам – моя профессия, привычная территория, где я всегда чувствую себя комфортно. Но в этом диалоге все шло не так. Может, мне стоит просто отдаться потоку? В конце концов, этот час принадлежит Полу, он оплатил его.
Ощущая некоторое головокружение, я решил подчиниться и протянул руку за подшивкой писем.
Передавая мне тяжелую папку, Пол сообщил, что их переписка с профессором Мюллером продолжалась сорок пять лет и оборвалась со смертью профессора в 2002 году. Я начал листать страницы, пытаясь понять, с чем мне предстоит иметь дело. Было заметно, что подшивку делали с большой заботой. Похоже, что Пол сберег, пронумеровал и проставил даты на всех письмах, которыми обменялся с профессором, будь то короткая записка о чем-то мимолетном или пространные рассуждения на нескольких страницах. Письма Мюллера заканчивались его небольшой, изящной подписью, в то время как письма Пола – как ранние, написанные под копирку, так и более поздние ксерокопии – были подписаны простой буквой «П».
– Пожалуйста, начинайте, – кивнул мне Пол.
Я прочитал первые несколько писем и убедился, что переписка увлекательна и чрезвычайно учтива. Было очевидно, что профессор Мюллер глубоко уважает Пола и в то же время не одобряет его восторг от словесных игр. В самом первом письме он отмечал: «Вижу, что вы влюблены в слова, мистер Эндрюс. Вам нравится вальсировать с ними. Но слова – это просто знаки, мелодию же создают идеи. Именно идеи определяют нашу жизнь».
«Признаю свою вину, – написал Пол в ответном письме. – Я не занимаюсь перевариванием и усвоением слов, я люблю танцевать с ними и, надеюсь, никогда не разлюблю».
Через несколько писем они, несмотря на разницу в положении и разделяющие их полвека, отказываются от формальных «мистер» и «профессор» и начинают обращаться друг к другу по имени: Пол и Клод.
В другом письме мой взгляд выхватил фразу Пола: «Я никогда не упускаю возможность озадачить своего собеседника». Что ж, выходит, не только мне досталось. «Следовательно, я буду всегда в объятиях одиночества, – продолжил он. – Знаю, что ошибаюсь, предполагая у других ту же страсть к хорошо сказанному слову. Знаю, что навязываю им свою страсть. Только представьте, как все в ужасе разбегаются, стоит мне приблизиться».
«Вот это важно», – подумал я. «В объятиях одиночества» – красивый оборот, придающий словам поэтическую окраску, но за этим стоит действительно очень одинокий старик.
Еще через несколько писем у меня произошел инсайт. Я наткнулся на абзац, который, возможно, был ключом к пониманию всей этой чрезвычайно странной консультации. Пол писал: «Понимаете, Клод, мне только и остается, что искать самый утонченный и возвышенный ум, какой можно найти. Мне нужен ум, который смог бы оценить мои чувства, мою любовь к поэзии. Ум ясный и достаточно упорный, чтобы вступить со мной в диалог. Заставляют ли мои слова биться ваше сердце быстрее, Клод? Мне нужен легкий на подъем партнер для этого танца. Не окажете ли мне честь?»
Догадка молнией озарила мой разум. Я понял, почему Пол так настаивал, чтобы я прочел переписку! Это же очевидно. Как же я не сообразил? Профессор Мюллер умер двенадцать лет назад, и Пол ищет себе другого партнера по танцу! Вот какую роль сыграл здесь мой роман о Ницше. Неудивительно, что я был сбит с толку. Мне казалось, что это я расспрашиваю его, в то время как на самом деле он проводил со мной собеседование. Вот что здесь происходило.
***
Секунду я смотрел в потолок, раздумывая, как выразить словами свое озарение, но Пол прервал мои размышления, указав на часы: «Доктор Ялом, прошу вас, время идет. Продолжайте читать». Я выполнил его просьбу.
Письма были увлекательны, и я охотно погрузился в них вновь.
В первом десятке писем отчетливо сквозили отношения учителя и ученика. Клод нередко давал Полу задания, например: «Пол, я бы хотел, чтобы вы написали работу по сравнению мизогинии у Ницше и у Стриндберга». Я предположил, что Пол выполнял эти задания, однако упоминаний о них больше не встречал. Должно быть, они обсуждали его работы при личной встрече. Но постепенно, примерно за год, роли ученика и учителя стерлись, о заданиях речь больше не заходила, и стало трудно понять, кто из них ученик, а кто учитель.
Клод посылал Полу свои стихи и просил комментариев, и ответы Пола не отличались почтительностью, когда он призывал Клода отключить интеллект и отдаться бурному потоку чувств. Клод же, со своей стороны, критиковал стихи Пола за избыток страсти при отсутствии внятного содержания.
С каждым письмом их отношения становились все более близкими и глубокими. Я задавался вопросом, не держу ли я в руках все, что осталось от великой любви Пола, любви всей его жизни. Может быть, Пол страдает от постоянной неутолимой тоски. Да-да, наверняка, так и есть. Именно это он пытается сообщить мне, заставляя читать переписку с давно ушедшим профессором.
Время шло, я пробовал одну гипотезу за другой, но ни одна не давала исчерпывающего объяснения. Чем дальше я читал, тем больше передо мной вставало вопросов. Зачем Пол пришел ко мне? Он назвал своей главной проблемой творческий ступор, так почему же он не выказывает ни малейшего интереса к обсуждению этого ступора? Почему он не рассказал мне подробнее о своей жизни? Зачем он так настаивает, чтобы все имеющееся у нас время я потратил на чтение старых писем? Нам нужно это выяснить. Я твердо решил проговорить все эти вопросы с Полом до того, как время сессии выйдет.
И тут я увидел пару писем, которые заставили меня замереть. «Пол, ваше постоянное восхваление чистого опыта приобретает опасное направление. Я должен снова напомнить вам слова Сократа: непознанный опыт не стоит того, чтоб его проживать».
«Отлично, Клод! – мысленно зааплодировал я. – Полностью поддерживаю ваш призыв к Полу, чтобы он исследовал свою жизнь».
Однако Пол в следующем письме ответил довольно резко: «Если бы у меня был выбор: жить или исследовать, я бы выбрал жить, жить каждый день. Я избегаю объяснений и призываю вас поступать так же. Стремление все объяснять поразило современную мысль, как эпидемия, и ее главные разносчики – психотерапевты. Все мозгоправы, которых я встречал, страдали этим недугом, эта дрянь заразна и вызывает зависимость. Объяснение – это лишь иллюзия, мираж, теоретический конструкт, успокаивающая колыбельная. Интерпретация не имеет ничего общего с бытием. Давайте назовем вещи своими именами: это трусливая защита от шаткости, безразличия и непредсказуемости бытия».
Я прочитал этот отрывок дважды, а потом еще раз, ощущая, как почва уходит из-под ног. Моя решимость обсудить идеи, зревшие у меня в голове, померкла. Я понял: шансы, что Пол примет мое приглашение на танец, равны нулю.
Время от времени я поднимал взгляд от писем и замечал глаза Пола, напряженно всматривающиеся в меня, вбирающие в себя каждую мою реакцию, призывающие продолжать чтение. Однако, заметив, что до конца сессии осталось всего десять минут, я закрыл папку и взял инициативу в свои руки.
– Пол, у нас осталось мало времени, и мне хотелось бы обсудить с вами несколько вещей. Я чувствую себя неловко, потому что мы подходим к концу сессии, а я до сих пор так и не приступил к проблеме, из-за которой вы обратились ко мне, к вашему творческому ступору.
– Я никогда этого не говорил.
– Но в своем письме вы… Погодите, вот оно, я распечатал его…
Открыв свою папку, я стал искать письмо, но Пол прервал меня:
– Я помню свои слова: «Я бы хотел прийти к вам на консультацию. Я прочитал ваш роман «Когда Ницше плакал» и подумал, вдруг вы не откажетесь встретиться с коллегой-писателем, переживающим творческий ступор».
Я поднял на него глаза, ожидая увидеть усмешку, но Пол был совершенно серьезен. Он в самом деле написал, что у него творческий ступор, но нигде не обозначил его как проблему, из-за которой он ищет помощи.
Это была словесная ловушка, и я почувствовал раздражение, что меня так провели.
– Я привык помогать людям с проблемами. Именно этим занимаются терапевты. Так что не мудрено, что я понял ваши слова определенным образом.
– Абсолютно согласен.
– Ну что ж, тогда давайте начнем все заново. Скажите, чем бы я мог вам помочь?
– Что вы думаете о переписке?
– Можете сформулировать свой вопрос поконкретнее? Это помогло бы мне быть точнее в моих комментариях.
– Мне ценно любое ваше наблюдение.
– Хорошо, – сказал я, открыл свой блокнот и полистал страницы. – Как вы понимаете, у меня было время ознакомиться лишь с небольшой частью переписки, но я поражен тем, сколько в этих письмах ума и эрудиции. Сильное впечатление на меня произвело смещение ролей. Сначала вы были учеником, а Мюллер – учителем. Но, очевидно, вы были особенным студентом, и через несколько месяцев юный ученик и заслуженный ученый уже общаются как равные. Нет никаких сомнений, что профессор уважал ваши суждения. Он восхищался вашей прозой, ценил ваши критические замечания по поводу его работ. Полагаю, на вас он тратил намного больше времени и энергии, чем на любого другого студента. И конечно же, поскольку ваша переписка продолжалась много лет после вашего ухода из университета, нет никаких сомнений, что вы очень много значили друг для друга.
Я посмотрел на Пола. Он сидел неподвижно, с полными слез глазами, и жадно впитывал мои слова, явно желая, чтобы я продолжал говорить. Наконец-то, наконец-то между нами произошла встреча. Наконец-то я мог что-то дать ему, мог подтвердить то, что имело для Пола необычайную важность. Я – и только я – мог засвидетельствовать, что великий человек считал Пола Эндрюса значительным. Но этот великий человек умер много лет назад, и Пол слишком ослаб, чтобы выносить это знание в одиночку. Ему нужен был свидетель, авторитетная фигура, и на эту роль он выбрал меня.
У меня не осталось сомнений в правильности моей догадки. Теперь нужно передать некоторые из этих мыслей Полу – они могут ему пригодиться. Но я так много всего осознал, а нам оставалось всего несколько минут! Я не знал, как успеть все, и решил начать с самого очевидного.
– Пол, больше всего в вашей переписке меня поразила та сильная и полная нежности связь, которая сложилась между вами и профессором Мюллером. Для меня эта связь выглядит как глубокая любовь. Его смерть, должно быть, стала для вас ужасным потрясением. Полагаю, боль от потери все еще не прошла, и именно поэтому вы обратились ко мне за консультацией. Что вы об этом думаете?
Пол не ответил. Вместо этого он протянул руку за письмами, и я вернул ему папку. Он открыл портфель, спрятал туда папку и надежно застегнул его.
– Я прав, Пол?
– Я обратился к вам за консультацией, потому что хотел консультацию. И вот я ее получил. Это ровно то, чего я хотел. Вы мне помогли, очень помогли. Я меньшего и не ожидал. Спасибо вам.
– Прежде чем вы уйдете, Пол, пожалуйста, еще один вопрос. Мне всегда важно понять, что именно помогло. Вы могли бы кратко сформулировать, что именно вы получили от меня? Я убежден, такое прояснение будет полезно вам в будущем и может помочь мне и другим моим клиентам.
– Ирв, мне очень жаль, что приходится покидать вас с таким количеством неразгаданных загадок, но боюсь, наше время вышло. – Он покачнулся, пытаясь подняться.
Я вскочил и поддержал его под локоть. Пол выпрямился, пожал мне руку и бодрой походкой двинулся восвояси.
Читайте эту книгу в онлайн в сервисе электронных и аудиокниг ЛитРес.