Этот задушевный разговор был не на кухне. Собрались по обычному поводу, только застолье в компании пожилых людей быстро стало небольшим диспутом и с бытовых тем переключились на общественные.
Так это будет про политику? Может, частично, однако обсуждали общество, а не политикум, то есть прошли мимо деятельности влиятельных сил, характерной среды принятия высших решений судьбоносного размаха. Обсуждали не сам политический класс, а почему он такой.
Оказалось, часть присутствующих уже знакома с опусом А. Халдея в REGNUM, остальные быстро подхватили тему. Общее мнение: зарождение понятий об устройстве и реформировании страны, именуемых «антисоветские горбачёвско-ельцинские перестроечные», в самом деле началось ещё в сталинские времена.
После войны представления о зарубежной жизни, полученные военными и доставленные с окончанием службы домой, смешивались с впечатлениями всех видов: с рассказами политиков, депутатов и делегатов, и наших спецов после «обмена опытом».
Возрастало число технико-экономических посланцев в развивающиеся страны, чтобы учить местных и строить промышленность для новой жизни, и других, бывавших в развитых странах для приобретения забугорных знаний в наши закрома.
Смешивались представления и с рассказами гастролировавших артистов, учёных после международных конференций, и, конечно, с байками в туристическом жанре. Начиналось не только во времена стиляг или, допустим, после VI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года в Москве.
Однако поговорить о контрастах и причинах можно было откровенно только на кухнях и не очень громко. Похоже, открытый и честный разговор с большими трудностями становится возможным только в наши дни.
Кажется, шлюз открывался уже с последних лет войны. А пауза в несколько «невыездных» для большинства советских людей десятилетий сделала представления наших о жизни прочих людей неполными, а то и фантастическими.
Однако важно понять, как наши кибальчиши проиграли плохишам.
В формировании внутреннего «мальчиша-плохиша» были стадии, и в этом виде Homo soveticus были фракции. Повторять опус Халдея «Эпоха Путина» не стоит, стоило бы добавить только то, чего там пока нет (ожидается ещё и третья часть). Во второй он написал о смене «элит» и об отсутствии резерва.
А в первой чётко описан хорошо знакомый старшему поколению комплекс «деток начальства». Упоминался Микоян после поездки в Грецию и то, что «сам Микоян умел принимать то, что имеет, он уже добился всех мыслимых высот в жизни, а вот его детям не было никаких шансов унаследовать социальный статус после ухода Микояна в отставку».
Мотивом для перерождения становилась мука мученическая — не было возможности, не было закваски у потомков повторить путь предков, путь «вождей» и особой касты жрецов коммунизма.
Самое лучшее в жизни «детей» и «внуков» советских деятелей всех эшелонов, особенно высшего, таким образом, уже случилось, оно было в детстве, а дальше жить не имело смысла, поскольку казалось, что лучше уже не будет.
«Им нечего больше хотеть»… Вероятно, отчасти именно об этом пелось Гребенщиковым в песне «Поезд в огне», а клип, снятый весной 1988 года на Карельском перешейке, до сих пор влияет из-за текста песни.
Дискуссия бывалых и опытных бывших советских стариков вывела на два аспекта, которые в помянутые части опуса «Эпоха Путина» не вошли.
Во-первых, «блат». А во-вторых, надо учесть омещанивание.
Уже в брежневские времена «блатной» для множества людей означало не особый статус уголовника, а было синонимом особых прав «по знакомству». Это состояние сулило и дефициты, и доступ в структуры — от поступления в престижные ВУЗы до трудоустройства на непыльные лакомые места и тому подобные блага.
«Блатными» часто бывали именно «детки начальства» — казалось, что это не обычный слой общества, а привилегированная каста, стремительно развращаемая привилегиями, полученными за заслуги предками, но переданная наследникам каким-то злым ненормальным законом.
Разумеется, иногда каста относилась к своему статусу с иронией и сарказмом, но чаще сарказм адресовался не себе любимым, а общественно-политическому строю, позволяющему с трибун вещать о равенстве и братстве, о справедливости и светлых идеалах, а между трибунами делить общество «победившего социализма» на сословия с особой негласной шкалой льгот.
Это было своеобразным феноменом, поскольку враждебных классов в стране не осталось, а пролетариат с трудовым крестьянством и интеллигентской прослойкой явно мутировал: пролетариям точно было, что терять, кроме цепей, а весь мир приобрести всё не получалось.
Класс трудящихся уже в последние брежневские пятилетки отчётливо разделился на «элитариев» и «пролетариев» — пролетающих под фанфары мимо благ и рабочих, и крестьян, и представителей мифической интеллигентной прослойки, о которой проще говорить, что коммунисты-идеологи выдумали то, чего нет и быть не может.
Если сын рабочего выучился и стал инженером, он из интеллигентской «прослойки» или всё ещё пролетарий? Если сын репрессированного кулака, став агрономом или учёным-селекционером, получил научную степень, то он всё ещё сын кулака? Крестьянин? Интеллигент?
Идеология СССР напустила столько туманов, что гладкая карьера «начальственных деток» отчасти могла быть и из-за умения лицемерить, надрессированного с пелёнок.
В таких условиях омещанивание особо токсично. Попытки с ним бороться коммунистами предпринимались неоднократно, но мещанство победило.
В Российской империи до 1917 года мещанство — это было сословие, низший разряд городских обывателей. В основном, это была прислуга. Работая на господ, видя их ежедневно, слуги подхватывали манеры и копировали поведение, имитировали вкусы и понятия.
Но это «обретение» было наносным, а то и нечаянно пародийным, достижения часто демонстрировались в своём кругу, подражали господам из зависти, манерничание было из-за тщеславия, поскольку копирование культуры при отсутствии наследственной укоренённой культуры было элементом ублажения мелочной гордыньки подражателей.
Как только сословие стало массовым, стали копировать уже не только у господ, но и друг у друга.
Копирование успешных манер стало уже в прошлом веке источником НЛП, волшебным атрибутом нейролингвистического программирования, но это отдельная история.
А дискуссия позволила вспомнить тучу подробностей о формировании советского и постсоветского барства и холуйства.
Выходит, в наши дни и барство, и холуйство всего лишь орнаментировались новыми как бы капиталистическими правилами, но процесс, губительный для нашего сегодняшнего общества, и начался до появления большевиков у кормила власти, и с их уходом не прекратился.
Трудно сказать, намного ли лет члены пенсионерского случайного «дискуссионного клуба» старше, чем автор «Эпохи Путина» Халдей, но кажется, что его выводы о предательстве поздних советских элит и негодном качестве сегодняшних пока не очень обоснованы без учёта «блата» и омещанивания, так что тема представляется перспективной. И мы к ней ещё вернёмся!
Только кажется, что надо бы разделить это разбирательство на два потока — на «было», куда попадут рассказы от первых лиц, и на «бывало», где следовало бы собрать типичные истории, важные для понимания эволюции нашего общества.
Предстоит, например, определиться с рассказом о последнем кубинце, прямом свидетеле Карибского кризиса, повидавшем наши ракетные пусковые установки с метровой дистанции. Но это уже для следующего рассказа.