Проснулся сразу. Я всегда просыпаюсь сразу и без тягомотины. Лучше бы я этого не делал! Потому что началось, пострашнее, чем вчера было.
Оказалось, что лежу я ни на какой не на лавке, или как там у них эта штука называется, а на самой обыкновенной кровати. Мало того, кровать эта не в моей квартире находится, а неизвестно где.
Тряхнуло меня тогда здорово. Я даже сначала подумал, что с ума сошёл. Полежал, подумал, разные вопросы себе позадавал и понял, что с ума не сошел, а зря.
Я даже подумал тогда, что пока спал, баба–яга меня кому–то отдала, ну, той же царевне–несмеяне, например, не силён я кто из них кто. Делать–то что теперь?
А тут и сон, как назло, вспомнился, весь, с подробностями. Опа! А сон ли это был? Прощупал себя, почти всего, опять сам себе вопросы разные позадавал и понял, не сон это был, все было по настоящему. Я ж жене не изменяю! Выходит, что изменяю…
Эх, если бы вы знали, как мне тогда помереть захотелось, прямо там, в кровати этой, которая неизвестно где находится. Это что же получается?! Теперь меня так и будут, сначала от ведьмы к царевне, а потом еще неизвестно кому, передавать? А домой когда?
Я домой хочу, там жена! Хоть и злая, но всё равно, жена. Надо как–то отсюда выбираться. Подворотню, будь она неладна, найти, и на свободу, к людям! И больше в подворотню эту, ни ногой!
Потом конечно же, сразу домой. На всякий случай цветов надо будет купить, цветами не так больно, как сковородкой, и с порога на колени... Глядишь, и простит. А вот и она, царевна эта, но не баба–яга – точно.
В комнату вошла женщина лет на пять–семь постарше меня. Что–то старовата для царевны. Ладно, хорошо хоть не баба–яга, вчерашняя. Халатик на ней коротенький, а из него ножки, очень даже стройные и красивые. Да и мордашка: не сказать,чтобы красавица, но и не вчерашняя.
Я даже было подумал, что если не покажет путь к подворотне, то можно будет и остаться. Правда, подумал об этом всего лишь на мгновение. Домой надо, там жена, и сковородка... Если сегодня к людям не выйду, к той сковородке еще одна прибавится, вот тогда шансов никаких.
Вид у царевны был какой–то не царский, а вполне женский и домашний, да и вряд ли она была несмеяной. Царевной может и была, но несмеяной вряд ли, потому что улыбалась.
– Проснулся, путник? – это она сказала и почему–то засмеялась. – Иди, умывайся. Там, слева, красное полотенце, свежее, для тебя. А потом завтракать будем, я завтрак приготовила.
Царевна она или не царевна, теперь уже вообще ничего не поймёшь, развернулась по–ихнему, по–женски, ну, чтобы задницей вильнуть и чтобы заметно было, и ушла, на кухню наверное.
Пойду конечно, умоюсь. Заодно обстановку разведаю. Встал. Смотрю, одежда моя аккуратно сложена, я так не умею. Значит она, царевна эта, сложила. А почему я без всего? Ах да, сон–то, не сном оказался! Тогда всё понятно. Тьфу ты, стыд–то какой! Это что же получается?! Баба–яга мной попользовалась, а потом в голом виде сюда привезла, что ли? А как же она меня сюда везла, вернее, на чём? У неё же кроме ступы с метлой, в книжке читал и в кино видел, другого транспорта нету? Наверное в кувшин чего–то подсыпала вот я и выпил, и отключился. Не могла побольше подсыпать. Тогда бы я раньше отключился и никакого позорища не случилось, и жене верным бы остался. Хотя, кажись, не опозорился. Не, точно не опозорился, по себе чувствую. Как же теперь жене в глаза смотреть–то?! Ладно, ничего не поделаешь, поздно.
Да! Стало быть, баба–яга меня отключенного в ступу загрузила и сюда. Ну и дела, ну подворотня! Одеваться надо. В одежде, если царевна приставать начнёт, шансов выкрутиться больше. Пока раздевать будет, сбежать можно попробовать. Хотя, хотя неплоха царевна, неплоха. Тут ведь может случиться так, что для сопротивляться сил–то и не найдётся. На всё, что после будет, силы найдутся, а вот на то, что перед этим – не факт.
Как там, в кино? «Спокойно Ипполит, спокойно». Кстати, он тоже был пьяным и тоже заблудился. Но он–то холостым был, а я женатый! Так что, никаких, бежать надо. Сначала к людям, потом за цветами, а потом уж домой и с порога на колени…
Оделся, пошёл искать где у них тут умываются. Терем царевнин оказался обыкновенной квартирой, почти как у меня, только планировка немного другая. Ванную, и полотенце в ней, нашёл быстро. Умылся, водички попил. Вот ведь как запопал! Так запопал, только в ванной вспомнил, что с похмелья, а до этого, ни–ни.
Более–менее умытый пошёл на кухню, будь что будет... А на кухне, за столом, сидит «царевна–несмеяна» и улыбается.
– Садись, путник, – все так же, улыбаясь, сказала она. – завтракать будем.
– Почему путник? – спросил я.
– А потому, что ты вчера так представился. Сказал, что заблудился. Имени своего не сказал и моё не спросил. – царевна положила мне в тарелку шмат яичницы и салат. – Меня Ира зовут. Ешь давай...
– Володя. – так, кажись начинает проясняться. – Спасибо, не хочется что–то.
– Понятно, что не хочется. – улыбнулась Ира (фу, хорошо, что не царевна) и достала из холодильника графинчик, кажись с коньяком. – Только не увлекайся. Мне не жалко, не подумай. Просто, опять можешь в путника заблудившегося превратиться. – и опять засмеялась, звонко так. – Женатый?
– Женатый.
Ира достала из шкафа рюмку, почему–то одну, поставила её на стол и налила коньяк.
– Тогда тем более много нельзя. – а сама всё улыбается. – Домой тебе надо, поскорее, прощения просить. Цветы не забудь купить, мы за цветы всё вам, обормотам, прощаем.
Открыла Америку, будто я не знаю! Почитай, только благодаря цветам до сих пор живой хожу и не искалеченный. Конечно не забуду.
С цветами–то всё как раз понятно. Вот интересно только, как я к тебе попал? Засыпал–то я в избе у бабы–яги, и сон, который не сном оказался, тоже там снился–не снился, а тебя и близко не было. Я же всегда, в каком бы состоянии ни находился, всё помню, до мельчайших подробностей. От этого бывает и страдаю. И рад бы забыть то, что вчера накуролесил, ан нет, помню всё и от стыда мучаюсь. А вчера, так вообще трезвым был, ну почти…
Не иначе, как заметив моё смущение, а также интерес к способу перемещения сюда, Ира сжалилась – ангел, а не женщина. Она налила мне ещё коньяка, я выпил. Потом заставила меня съесть салат с яичницей. С коньяком получилось лучше, чем с едой, но и с ней, в конце концов, я справился. Похоже, наиздевавшись всласть, Ира соблаговолила раскрыть тайну перемещения меня в её квартиру.
– Что за праздник–то у тебя вчера был? – спросила она не переставая улыбаться.
– Да никакого праздника не было. Просто договорились с ребятами пивка попить, вот и все.
– Понятно. У моей соседки вчера давление подскочило. Гипертоничка она, да ещё и в возрасте. Она мне и позвонила, мол, Ира, сделай мне укол. Я медсестрой работаю, так что, местным старушкам уколы, если надо, делаю, привыкла уже. И они привыкли. Скорую, пока её дождешься. Да и деньги лишними не бывают. Платят они, немного, но платят. Вот я и пошла к соседке, укол делать.
К чему она это всё? Причём здесь бабки? Стоп! А что если она и бабе–яге уколы делает? Так, так, так... Получается, что вчера баба–яга попользовалась мной от души и всласть, а потом ей значит поплохело, вот она медсестре–Ире и позвонила. Та пришла, укол сделала, видит, мужик лежит, спит. Вот она и попросила, дай, мол, мужика–то. Сама, вон, довольная вся, аж укол делать пришлось, а я мужика живого на себе лет сто не видела. Мол надо мне очень, и для удовольствия, и для здоровья. А баба–яга, стало быть, меня, вместо оплаты за укол, и отдала. Логично всё, но полный бред получается. Надо бы ещё попросить коньячку. Глядишь, прояснится.
– Подъезд у нас тихий и спокойный, – продолжала рассказывать Ира, но коньяка налила. Правда яичницы ещё положила. – да и соседка всего–то этажом выше живёт. Вот я квартиру и не стала закрывать. Некому тут грабить, да и ключи положить некуда.
Самое главное, коньяка налила, а говорить можешь всё что угодно. А вот яичница ни к селу, ни к городу. Но, похоже, это в нагрузку, так что, придётся лопать. Если съем, глядишь, ещё нальёт.
Не то, чтобы меня похмелье терзало, скорее, и я это чувствовал, предстояло услышать такое, что нервы надо было заранее успокоить и не дать им расшататься и пропасть окончательно.
***
Единственное, что заметил Володя, время от времени смотря на хозяйку, была её улыбка. Ира всё время улыбалась. На всё остальное, я, разумеется, внимания не обращал. Ну и ладно, не обращал, так не обращал. А если бы обратил, что увидел, что Ира с одобрением смотрела, когда я салат с яичницей в себя заталкивал. И одобрение исчезало, когда коньяк пил. Ну и улыбалась, конечно.
Насчёт улыбки, тут никто, ничего и никогда понять не сможет. Вспомните Джоконду, нарисованную. Она тоже улыбается, лет пятьсот как улыбается, и никто до сих пор не может понять, по какому поводу?
Ирина тоже улыбается, только не нарисованная, а живая, на кухне и в халатике. Где и когда – значения не имеет, главное тут – улыбка. Бабы, чего с них, с баб, взять – все одинаковые, ну почти одинаковые. И не важно, когда она улыбалась, улыбается или будет улыбаться в будущем. Самое главное, чтобы улыбалась, остальное – мелочи.
***
– Сделала я соседке укол и домой пошла. Захожу в комнату, а там ты сидишь…
А вот этого не может быть, думаю. Я сначала к бабе–яге пришёл, это потом уже вы меня сюда притащили! Но молчу, пусть говорит. Язык–то, он без костей, всем известно, тут и медиком быть не обязательно.
– Спрашиваю, кто ты? Ты отвечаешь, что путник и что заблудился. Смотрю, одет нормально, не ханурик какой–нибудь. Вот только пьяный очень, но говоришь вполне внятно. Опять же, вежливый.
А я всегда вежливый. Чего матом ругаться–то, если по нормальному сказать можно? Это что же получается? Я сам к тебе пришел, что–ли?! А куда баба–яга делась?!
– И просишься до утра остаться. Говоришь, что на улице холодно и испугал тебя кто–то, выл всё время. Наверное, ты этот вой, спьяну, за волчий принял, а какие в городе могут быть волки?
У нас фабрика здесь, недалеко, там вентиляция сильная, это она, получается, что воет. Вот ты её с волками и перепутал, путник. – и засмеялась.
Я думал, что самое страшное уже позади, а оказывается, оно только–только начинается. Ну ладно, хрен с ними, с волками, да и с вентиляцией тоже. Это вполне перепутать можно, тем более ночью. Асфальт куда подевался?
***
Ирина заметила смущение путника–Володи, но поняла его по–своему. Ничего удивительного, мужик, вчера перебравший и на утро всё забывший, встречается гораздо чаще, чем всё, до мельчайших подробностей, помнящий.
***
Ира положила ещё яичницы, но коньяка не налила. Ладно, думаю, съем. Может это испытание такое. Может после яичницы нальёт. Мне не напиться надо, мне надо, чтобы нервы успокоились, потому что уж слишком всё жутко получается.
– Даже по хозяйству вызвался помочь. Ты что, и правда такой хозяйственный?
Я кивнул. Конечно хозяйственный, только не всегда, а когда или приспичит, или жена достанет так, что хоть на стенку лезь.
– Ладно, думаю, оставайся. Покормила тебя, вина с тобой выпили.
Про вино я помню. Это что же получается, я её за бабу–ягу принял, так что ли? Такого не может быть! Однако вот оно и никуда не денешься.
– Постелила тебе. Спать легли. Я уж было засыпать начала, а тут ты... Ну а дальше, сам всё знаешь. Или опять не помнишь? – Ира рассмеялась. – Может напомнить?
А вот это, как говорят, удар ниже пояса. На самом деле так оно и получилось, в прямом смысле этого слова. Это что же получается? Мало того, что фабрику с волками перепутал! Хрен с ним, с асфальтом! Оказывается в чужую квартиру залез и хозяйку, это самое... Я ведь жене не изменяю! Кажись поздно. Выходит, что душа моя не изменяет, а всё остальное, только подавай. Но держусь, потому что знаю, если сорвусь, надолго здесь останусь, тем более, что никакой бабы–яги вовсе и не было. А мне домой надо, к жене, прощения просить. Да, цветы надо не забыть, купить…
Не надо, говорю, помню я всё. А сам думаю, хорош гостить. Баба–яга, не баба–яга, без разницы, на свободу надо, к людям. И с пьянкой надо что–то делать. А вот здесь два варианта: не пить вообще или пить столько, чтобы там, где пьешь, там и падать. Ну, чтобы идти куда–нибудь уже просто физически не мог. А то, вон оно, смог, и пошёл, и зашёл, заблудился, как она говорит.
– Надеюсь ты на меня не обижаешься? – кажись Ира поняла, что я уходить собрался, улыбка куда–то делась.
Конечно нет, говорю, большое тебе спасибо за то, что приютила и обогрела. Ира улыбнулась, на этот раз грустно.
– Ты заходи, буду рада. – а в глазах, видно, не то чтобы печаль, а что–то грустное.
Прекрасно же знает, что не зайду, а может быть и зайду, сам ещё не знаю. Правда, номер телефона спросил, она продиктовала. Я его сохранил в телефонной памяти, зашифровал от жены. Пусть будет, на всякий случай. Теперь, в случае чего, буду знать где можно безопасно заблудиться, лишь бы жена не спалила.
Чмокнул в щёчку, она улыбнулась. Вышел в подъезд. Подъезд совсем другой, не мой. Интересно, а где я все–таки нахожусь? Ладно, на улицу выйду, определюсь. Хотел было вопросы себе разные позадавать, чтобы окончательно понять, что и как получилось, но не стал. Ну её, только хуже будет… Да, надо Валерке позвонить. Чем у них вчера баня закончилась? Надеюсь, они в путников не превратились, и не заблудились у кого–то?
И ещё, надо чего–нибудь выпить, причём срочно, чтобы нервы не шатались. Мне же домой сегодня идти, а там жена. И цветы надо купить, не забыть бы. А как приду, так с порога, и на колени...