Марфа Ивановна, а для меня запросто — бабушка Марфа. Для соседок и селян — Мора. Неугомонная и неутомимая, неистовая по природе своей: на работе, в доме, в саду. Иной раз даже любившая за столом с родными выпить, но так, для храбрости что ли... Состязаться с ней в чечётке могла только моя тетя, танцующая профессионально, по возрасту в дочки ей годная. Голос у Марфы был дан от природы, так и сказали в известном хоре на прослушиваниях:"Самородок". Ни одно гуляние или деревенские посиделки не обходились без Марфы. Тётю Мору охотно приглашали на все сельские гуляния, помолвки, свадьбы, проводы в армию...
А каким соловьем заливалась Марфушенька, когда вместо лошади вспахивала поля по весне со своими односельчанками. Все военные годы тыл тянули на себе женщины, старики и дети: сев, жнива, обмолот. Все в ручную, без праздничных и выходных. Надо было жить, давать план и сверхплана, ждать мужа и братьев с фронта, растить рождённого перед самой войной сына Толю. Ей всё было нипочём, рожденной в августе тринадцатого года, раскулаченной зимой тридцатого года, оставшейся подростком без родителей, на попечении старшей, плохо видящей сестры. Что кроме работы до седьмого пота от зари до зари она видела?! Войны. Голод. Смерть. Эти «палочки» трудодней да суды за «колоски», а ещё спил фруктовых деревьев из-за немыслимых налогов «на кореня»(яблони, груши, сливы и вишни). Правда кой-когда награждалась мануфактурой — отрезами на платье. Вот радости-то и счастью предела не было! Даже если это был ситец и штапель, всё равно обновка, — у других и этого нет. А еще часто грамотами награждали. Почётными грамотами! Передовиков в газетах прописывали. На досках почёта портреты-карточки — фотографии вывешивали. А на кой это всё нужно было так и не поняла Марфа Ивановна до конца жизни. Жить давали: протяжная песня, народные танцы, искромётные частушки-прибаутки, придуманные ею с ходу, они служили единственной отдушиной. Вселяла надежду и веру лишь семья с родными.
Уже к пенсии, в правление дорогого Леонида Ильича, деда с бабой сообразили свой домик , по строению напоминающий типичный финский. Только очень маленький: две комнаты с печуркой да холодные сенцы с чуланом, квадратов тридцать, не более. Особый уют придавался шторками, салфеточками, скатёрками. Садик стал отрадой и гордостью Марфы. А более всего...
Цветы. Цветы не знают сословий, им неведомы перемены власти, изменения политики. Цветы соединяют воедино природу и человека. В палисаднике Моры росло всё: от первоцветов, вплоть до мать-и-мачехи с подорожником. Клумбочки с гиацинтами, тюльпанами и ландышами бабушка холила и лелеяла.Только по ранней весне можно было заметить землю между кустами, к апрелю всё зарастало и если не цвело, то буйно зеленело всеми оттенками. Её разросшийся палисадник имел ярусы и менял цветовую гамму от времени года. Весна одевалась в желто-зелёно-бело-голубую расцветку. Лето окутывало рассветной дымкой розовато-лиловых переливов. Осень сочно рделась вишнёво-карминно-фиолетовыми оттенками. До самых заморозков цвели кустовые хризантемы, не требовательные к почвам, бледновато-фиолетовые и белые они украшали садик до первого снега.
По обе стороны от тропинки палисадничек летом утопал во флоксах до осени. Некоторые из флоксов были так низки и почвопокровны, а другие так высоки и раскидисты, что скрывали меня от глаз взрослых.
Помню себя, когда будучи трёх-четырёх-пяти лет, я легко пряталась в зарослях флоксового садика и затихала: ждала пока найдут. Флоксы росли еще в усадьбе Марфиных родителей, поэтому одних розовых кустов довела бабушка до двенадцати сортов всех оттенков, которые она смогла найти у таких же садоводов-любителей и почвоведов. Были среди флоксов и очень редкие сорта, новинки лазоревого с белым, они мне казались пестренькими, но были и насыщенные цвета — лиловые флоксы. Они не сразу прижились, года три вымерзали у Марфы. А потом бабуля обеспечила им " центральное затишье, очень нежные они, даже лёгких сквозняков не любят, а песни уважают, цветут дольше тогда, ни у кого уже не цветут, даже у агрономши нашей, а у меня цветут".
Благоухание и ароматы разносились на всю округу, то и дело накатывались волны и вихри неизвестного природного парфюма, особенно после дождя и, конечно, к вечеру, на закате.
У высокого забора за домом красовались высокие и статные мальвы. Все это богатство разрасталось в угоду любви и стараний рыжеволосой и зеленоглазой бабули Марфы, та охотно делилась с соседями и родными свежесрезанными букетами и даже семенами. Никто из гостей с пустыми руками от неё не уходил. И всегда всех встречала и провожала сама. Краснела Марфа как бурак от слов, что цветы на шести сотках не нужны, потому: "Баловство это и блажь барская".
До самых заморозков цвели кустовые хризантемы, не требовательные, бледновато-фиолетовые они украшали садик до первого снега.
Муж потворствовал интересам жены. Потихоньку пристраивал веранду, затем летнюю кухню. Смастерил под хмель, лимонник и дикий виноград белоснежную беседку. Вырезал искусно наличники, приладил ставни на четыре оконца. Добротно и светло получилось — на зависть всем. Давно с боковой стороны дома росли кусты сирени. Их стригли, обновляли, подкармливали.
Ажурная на вид, но прочная деревянная скамейка укрепилась справа от парадного входа в дом, в тени молодой, но развесистой яблоньки "Белого налива", ну, чтобы "весь сад как на ладони".