Было темно. Ан Чун Гына втолкнули в помещение, и он споткнулся о чье–то тело и упал.
– Эй ты осторожнее, – прохрипел чей–то голос.
– Не наступи на меня, у меня рука больная.
– Ты проходи сюда, ближе к стенке, здесь место есть.
Зажглась спичка и Ан Чун Гын увидел старика который указывал на свободный угол. В этом месте даже лежало нечто напоминающее циновку. Ан Чун Гын перешагнул через чье–то тело улегся в углу и попытался заснуть. Легко сказать – заснуть! Мысли ранеными чайками носились в голове. Где–то вверху на стене расплывчатое светлое пятно там, наверное, в окно пробивается невидимая здесь луна. Ан Чун Гын служил в армии второй год, но в такую переделку ему попадать не приходилось.
– Как же я так вляпался? – подумал солдат.
Он закрыл глаза – череда образов закрутилась перед глазами. Вот он в детстве, вышел погулять с новеньким деревянным пистолетом. Отец вчера вечером строгал, пилил и сделал сыну подарок. На пистолете резинка с прищепкой, они сделаны так что можно стрелять камешками размером с горошину. Мальчик ходит по двору собирает мелкие камушки, жалея, что нельзя взять сухой горох. Все что едят из дома выносить нельзя. Съестное дефицит. Камушки собраны и Чун Гын стреляет по лопухам, по бурьянам, воображая, что он борется с злобными американцами, напавшими на страну. Мальчик чувствует себя победителем и счастлив. Тут появляются два мальчишки постарше.
– Дай посмотреть пистолет, – говорит один из них.
Чун Гыну не хочется отдавать игрушку, но он все-таки протягивает пистолет мальчишке:
– На, возьми. Только не поломай.
Мальчишка некоторое время рассматривает пистолет, потом делает большой прыжок и скрывается за сараями. Надо бы бежать догонять. Но разве этого длинноного догонишь? И если и догонишь он наверняка не отдаст. Мальчик плачет.
Ан Чун Гын проснулся от того, что плакал. Он не раскрывал глаз. Потому, что боялся. Пока глаза закрыты, то можно думать, что арест и камера ему приснилась. Приснился гадкий мальчишка, приснился капитан, который приказал его арестовать. Вот он откроет глаза и окажется, что это страшный сон. Кто–то сидит рядом и трогает за плечо. Ан Чун Гын открывает глаза и видит – какие–то люди копошатся в полутемной камере.
Слышен шум открывающегося замка. Ободранная зеленая дверь открывается, впуская в затхлое помещение свежий воздух и солнечный свет.
– Ан Чун Гын на выход, – командует солдат из–за двери.
Ан Чун Гын поднимется с радостью. Сейчас все выяснится и его отпустят назад в казарму. Он выходит из камеры во двор. По большому счету там, где он сидел, это вовсе не камера. Это каменный сарай, в котором теперь держат провинившихся. Официальное название "Изолятор временного задержания". По большей части там находятся солдаты. Они нарушили требования устава и теперь перед отправкой на центральную гауптвахту сидят здесь под арестом. Изредка попадаются и вольнаемные. Эти чаще всего попадаются за пьянство. Этих на гауптвахту не отправляют. Посидев в сарае три–четыре дня те опять идут на работу. Среди тех, кто сидел сегодня с Ан Чун Гыном был один такой, он кажется работал, когда–то в части электриком. Но сейчас солдату нет дела до того, с кем он был под арестом. Организм Ан Чун Гына требует своего, ему очень хочется в туалет.
– Слышишь, друг, отведи меня в туалет, – просит он сопровождающего.
– Не положено.
– Можно я здесь под деревом на минутку остановлюсь?
– Нельзя. Иди вперед, – толкает солдат сзади автомата.
Вроде такой же солдат, как Ан Чун Гын и одного с ним года призыва. Еще недавно они оба были солдатами, теперь один из них арестованный, второй – охранник. Между ними стена непонимания и отчуждения.
Ан Чун Гын идет вперед мимо плаца где истоптана не одна сотня солдатских ботинок. Где не так давно и он учился тянуть носок вперед. Потом идут мимо штаба дивизии к невзрачному строению. За дверью кабинет без таблички. Ан Чун Гына заводят в кабинет и он садится на табурет посреди комнаты. Перед ним стол с грудой папок, дальше стена с портретами Вождей. За столом никого нет. Ан Чун Гын вопросительно оборачивается к стоящему сзади охраннику.
– Сидеть на месте. Не оборачиваться.
Полчаса ни кто не входит, потом слышны шаги в кабинет заходит капитан Ян Кун.
– Задержанный солдат срочной службы Ан Чун Гын доставлен, – рапартует охранник.
– Отлично. Выйди за дверь и подожди в коридоре.
Охранник выходит. Ян Кун берет стул из–за стола и ставит его рядом с солдатом, садится и закуривает.
– Что же ты дружок, так облажался? – в голосе капитана слышится неподдельное сочувствие.
– Как облажался? Я не понимаю?
– Не понимаешь? – говорит Ян Кун почти ласково.
Солдат молчит.
– Ты наверное курить хочешь? – капитан протягивает сигареты.
– Я в туалет хочу. Можно мне в туалет?
Ан Чун Гын теперь чувствует себя как в детстве, когда чтобы сходить на горшок надо было попросить об этом строгую маму.
– Сходишь, конечно сходишь, – небрежно отмахивается Ян Кун, – но сначала тебе надо написать признание.
– Какое признание?
– Что ты потерял штык–нож.
– Но я ничего не терял.
– Кто же терял?
– Я не знаю. Я вообще не знаю ничего об этом штык–ноже.
– У вас в роте пропал штык–нож. Старшина показал на тебя.
– Почему на меня?
– Вот его показания.
Капитан порылся среди бумаг на столе и протянул бумагу. Хотя текст и прыгал перед глазами Ан Чун Гын прочел:
"Рядовой Ан Чун Гын заступая в наряд получил от меня штык–нож из оружейной комнаты. По окончанию наряда рядовой оружие в оружейную комнату не сдал. Об этом происшествии я сразу заявил дежурному по части. Подпись".
Ан Чун Гын испуганно моргает – все написанное неприкрытая ложь. На самом деле правда лишь то, что во время проверки действительно обнаружилась недостача штык ножа.
– По-твоему написанное здесь не правда?
– Да.
– От чего же сержант, оговаривает тебя?
– Я не знаю.
Ан Чун Гын догадывается о причине, по которой сержант невзлюбил его. Во время учений он сказал товарищу:
– Сержант на взвод получил двадцать пять банок консервов, а нам выдал двадцать. Куда делось пять банок?
Видимо товарищ донес сержанту. Но какое отношение имеют пропавшие пять банок консервов к штык ножу?
– Ты понимаешь из части пропало оружие? Пятно легло не только на взвод, но и на всю дивизию. Нам надо найти виновного.
– Но я не виноват.
– Мы все виноваты в этом. Мы допустили то, что наше оружие могло пропасть. Но прежде всего вина лежит на тебе так как ты вчера ходил в наряд и получил штык нож.
– Я не ходил в тот день в наряд.
Посмотрим. Ян Кун открывает книгу с записями.
– Вот книга нарядов и в ней запись что ты направлен в наряд и получил штык нож. Вот тут стоит твоя подпись. Может быть ты не расписывался в журнале?
– Нет это не я расписался.
– Ты не расписывался, старшина врет. Слишком много улик против тебя.
– Я не знаю почему так случилось. Пустите меня в туалет, пожалуйста. Я могу не выдержать.
Ян Кун задумчиво посмотрел в потолок – тусклая лампочка, покрытая пылью еле светила. Даже в кабинете начальника отдела госбезопасности действовал запрет на использование лампочек свыше сорока ватт. А как бы хотелось, как в иностранных фильмах, включить настольную лампу ватт на сто пятьдесят и направить ее в лицо задержанного. Но такой предмет роскоши начальство бы не одобрило. Ян Кун задумчиво прошелся по кабинету и взял со стола бумагу.
– Пододвинь табуретку к столу и пиши.
– Что писать?
– Я Ан Чун Гын во время несения мною сторожевой службы в наряде, потерял штык–нож...
– Но я не терял...
– Пиши. Добровольное признание смягчает вину. Ты берешь вину всей воинской части на себя.
– Но я не...
Ян Кун пронзительным взглядом смотрит на солдата и чем дольше он смотрит, тем больше Ан Чун Гын нетерпеливо ерзает на табуретке. Наконец солдат сдается и начинает писать. Капитан по-отечески смотрит на него и ласково добавляет:
– Напишешь еще в конце, что раскаиваешься в содеянном.
Ан Чун Гын в нескольких фразах пишет "признание" и отдает офицеру.
– Отлично, ты сделал правильно, только вот здесь допиши еще.
– Что дописать?
– Пытки и физическое воздействие во время дознания ко мне не применялись и подпись.
Солдат пишет.
– Отлично.
Капитан кладет бумагу в папку.
– Эй охранник!
– Слушаюсь!
– Отведи–ка, этого засранца перед тем как запрете в камере в уборную.
– Будет исполнено.
Ан Чун Гын, когда его вели в камеру плакал. Он чувствовал, как будто летит в пропасть, ужасаясь ее сырости и темноте.
Из моей книги о Северной Корее "Зона абсолютного счастья".