О парадоксе российской литкритики
Я не буду ни перед кем извиняться за то, что далее в этой колонке я буду использовать воровские понятия и тюремные выражения. Я не придерживаюсь той позиции, сторонники которой утверждают, что не надо тащить в литературу и высокую культуру «грязь» с улиц и из тюрем. Я верю как раз в обратное: без привнесения «низового» литкритика (а речь пойдет о ней) становится анемичной, никому не нужной, пустой и лишенной всякой жизни.
Последние наблюдения за происходящим с нашей литературной критикой (последнее слово хочется взять в кавычки, поскольку это чаще всего суррогат, недостойный этого слова) приводят к двум наблюдениям. Оба они диалектические и оба стоят отдельного рассмотрения.
Критика начинается только там, где критика заканчивается. Молчание всех тех, кто когда-то ей занимался, а потом вдруг перестал, звучит гораздо громче того, что сейчас пишется и публикуется как критика. Невозможность говорить о книгах и есть слышимый (теми, у кого есть уши) крик, звучащий без слов. По сути пишущий о книгах сейчас – это коллаборационист, штрейкбрехер, вражеский пособник. Все сказанное будет использовано против вас. Молчание всех тех, кто писал, а потом перестал, укор нам всем.
Молчание всех тех, кто когда-то ей занимался, а потом вдруг перестал, звучит гораздо громче того, что сейчас пишется и публикуется как критика.
Причины молчания у всех были разные. Чаще всего (и эта причина озвучивалась с середины 2000-х) называлось отсутствие диалога между литературой и критикой и между критическими отзывами внутри критики. Критический отзыв – это никогда не просто отзыв на конкретную книгу (книжное явление), это всегда еще отзыв на другой отзыв; критика критики; критика критики критики. Про это исчезновение критических споров писали еще Кузьминский, позже Крусанов и Эдельштейн. Книга, вышедшая в свет, но не получившая ни одного отзыва, оказывается выкидышем. Одинокий отзыв, рожденный в вакууме, не спасет бедное дитя. Причины такого вакуума назывались разные. Кому-то просто стало неинтересно. Кто-то стал задыхаться. Кто-то жаловался на то, что литпространство стало слишком большим и дробным. Уже невозможно за день прочитать три газеты, пять журналов и два сайта, чтобы охватить все. Все поделились на группировки, кружки и лагеря, обслуживающие только себя. Стало можно только или гладить своих, или огрызаться на чужих.
Время от времени критическое напряжение еще возникает. Но чаще всего любой критический отзыв, если даже он вопреки всему родился, застревает в стенках одного сообщества. Реакции или нет (остальные или просто молчат, или заняты продвижением себя), или это реакция уровня комментария в соцсети вроде «Вася, я за тебя!» или «Маша, ты лучшая». Критическая реакция невозможна еще и не только потому, что групповая солидарность важнее надгрупповых идей и позиций, но еще и потому, что большинство участников нынешнего «литпроцесса» (в кавычках, поскольку процесс подразумевает движение, которого у нас нет) не способно на критический ответ: у них просто не хватает инструментария и должного подхода для такого ответа. Нынешний пишущий о книгах заточен только на первичный отзыв, который чаще всего – способ самопродвижения, в лучшем случае – плохо отрефлексированные мысли о прочитанном. В худшем случае – потребительский дневник, который не предполагает не только критического подхода, но и будущей критической реакции. «Я купил X! – А я купил Y!»
Тем любопытнее все же иногда возникающий в пустоте критический отзыв. Последним таким отзывом стала реплика Дмитрия Кузьмина «Против ветра» в ответ на выпады против него поэтки Оксаны Васякиной (я уже писал о феномене Васякиной в другом месте). Заметка Кузьмина не только напомнила, что единичные случаи полемики еще возможны, но и оголила несколько общих симптомов литпроцесса. (В скобках два дисклеймера: 1. Я сам когда-то был среди тех, кто писал Кузьмину недовольные письма, и позже принес ему публичные извинения. 2. В отличие от Кузьмина, я вообще не считаю написанное Васякиной поэзией и скорее соглашусь с писателем Лорченковым, что ей нужно не писать, а просто сходить к психоаналитику.)
Во-первых, критическая дискуссия может вырасти из внелитературных или окололитературных явлений. Сама поэзия Васякиной не смогла бы спровоцировать никакой дискуссии, а вот личностный укол смог. Во-вторых, Кузьмин ответил развернуто и критически во многом потому, что владеет инструментарием, не заинтересован в выращивании собственного эго за счет других и принадлежит к тому поколению, которое еще застало настоящий критический диалог. (Попутно Кузьмин дал возможность обратить в очередной раз внимание на журналистскую некомпетентность: журналисты не сами расшифровывали беседу двух поэток, а опирались на неполную и недостоверную расшифровку, предоставленную литфестивалем; кроме того, сайт «Горький» в очередной раз продемонстрировал свое желание подавлять свободу слова, отказав Кузьмину в возможности опубликовать свой ответ на их сайте). В-третьих, Кузьмин смог использовать риторический прием ad hominem для того, чтобы указать на важные институциональные проблемы внутри поэтической среды сегодня.
Более того, Кузьмин повел себя как будто бы по тюремному этикету: согласно воровским правилам, на личный, порочащий честь, выпад всегда требуется дать сдачи. Не важно, сильнее ты напавшего или слабее. Важен ответ, а высшая справедливость всегда будет на стороне правды. Не давший такой ответ потеряет уважение, а это может привести к тому, что рано или поздно его опустят. Но ответ Кузьмина отличается от доминирующего отклика в эти дни вроде «Сам дурак!» тем, что он, привлекая для аргументации личное (собственно, и атака на него была личностная), выводит потом аргументацию на абстрактный уровень. Это уже не о Васякиной. Это уже о том, как человек, прикрывающийся классовыми и гендерными позициями, лезет на патриархальную верхушку, чтобы снести оттуда небритых дядек и занять их позицию. Это такой «феминизм» в волчьей шкуре. (Второй недавний случай, когда ad hominem использовался как выход к абстрактному, это реплика Владимира Лорченкова против редактора Игоря Алюкова в связи с мини-скандалом, вызванном блогерами и ногтями, о чем я писал.)
Это такой «феминизм» в волчьей шкуре.
Второе диалектическое наблюдения заключается в том, как это точно подметил все тот же Лорченков, что чем меньше критических отзывов на книгу, тема она лучше и значительнее. Серия «рецензий» на очередную новинку Редакции Шубиной может указать только на то, что книга маркетинговыми рычагами сделана значительной. Отзывы на нее находятся на одной горизонтали (продиктованной пиаром) и изначально не предполагают критического взаимодействия друг с другом. Такие рецензии, опять же, или всего лишь публичный дневник книжного потребителя, или способ продвижения персонального бренда. Увы, но даже рецензии Александра Кузьменкова ложатся в ту же «шубинскую» горизонталь: заранее запрограмированные как негативные и «фактурологические», они предсказуемы и своим результатом, и своими приемами. При этом Кузьменков редко выходит на абстрактный уровень, критикуя всегда частности, которые почти никогда не составляют единое целое. Так, отдельный протест против «Шубиной» и «громких» книг в целом поглощается системой и становится частью ее. Невольно Кузьменков «продвигает» книги РЕШ.
Враг как таковой уже не сосредоточен в лице Шубиной, Юзефович, Прилепина etc. Он рассеян, распылен, невидим. Это даже не рынок, не капитализм.
«Замалчивание» достойных книг не вызвано каким-то заговором масонов в литсреде или институциональным подавлением. Враг как таковой уже не сосредоточен в лице Шубиной, Юзефович, Прилепина etc. Он рассеян, распылен, невидим. Это даже не рынок, не капитализм. Это уже нечто неопределяемое. Молчание о достойных книгах подыгрывает врагу. Немолчание все равно будет не услышано.
Когда Александр Маркин несколько лет назад пожаловался на то, что в России нет литературы из-за отсутствия критики, его можно было понять: третий том его дневников тогда был почти полностью проигнорирован критиками. Фрустрированный писатель рожает книгу, но ее не принимает акушерка, а обществу уже тем более еще одна книга не нужна. Критик же не хочет или не может принимать мертворожденных. Взаимная фрустрация ведет к взаимному бессилию. Написать критический отзыв-реплику можно только на то, что уже кем-то «задано». Протест против этой заданности – молчание, что в свою очередь ведет к угасанию литературы. Самое важно то, что в этой ситуации нет конкретного «гасителя». Когда уже ничего не работает, приходится прибегать к ad hominem (лучшим практиком этого приема был и остается В.Л. Топоров), и даже это не гарантирует рождения хоть какой-то критической дискуссии. Твое место у параши уже определено. Можно утешаться тем, что свое дерьмо не пахнет. Что ты сам опустился, а не тебя опустили. Но эти утешения мало помогают.
Ray Garraty