Когда мне было десять лет, то есть как сейчас дочке, помню, к нам в Гурзуф приехали друзья. Это была мама с дочкой, которая меня была старше года на три. И вот вечером мы пошли на набережную. Вечерний Гурзуф очень красивый - огни отражаются в воде и луна бросает длинную и толстую дорожку между скалами Адаларами в море.
Мама всегда такие походы называла выходом на Бродвей. Как-то повелось, что набережная, куда все ходят "жить" - купаться, покупать шаурму и совершать променад, была в стороне он нас. Плавали мы в Артеке или на диких пляжах. В другое время я по большей части лазила по деревьям и крышам, ходила в горы и обдирала виноградники. Главный же ритм жизни поселка - с кафе, дискотеками и толпами, проходил мимо меня. Мне казалось, что я пропускаю что-то очень важное, и самое главное именно там.
Я же обычно вечерами сидела с друзьями с фонариками на кипарисе, рядом с домом и травила страшные истории, тихо вздыхая о толпах и бьющим по ушам караоке из кабаков.
На набережной всегда гремела музыка и водоворот событий притягивал. И вот приехали друзья, которые в первый же вечер пошли "на большую землю". Я долго выбирала что-нибудь приличное из одежды, чтобы сокрыть многочисленные ссадины, ажурно разукрасившие мои ноги и руки. Мыла пятки и суетилась, как мама сказала, что не пойдет. Меня парализовала эта мысль, и я начала приставать к ней. Не то, чтобы мечтала с ней прямо вышагивать с чистыми ногами, но мне очень хотелось, чтобы ей было хорошо. А хорошо же именно там. Мама наотрез отказалась идти, и мы пошли одни, хотя её все хором уговаривали, говоря, что надо иногда себя баловать, не сидеть одной сычом и т.д.
Мы гуляли меж десятков лиц, и я думала только о том, что мама сидит одна на тераске, грустно читает книгу или раскладывает пасьянс. Тоже грустно, конечно. Мы спустились к морю, и я даже заплакала от обиды. Здесь так весело, столько людей и огней, а мама одна. Я думала, она не пошла, потому что ей тяжело ходить, потому что надо приготовить ужин к нашему приходу. В голове только и была мысль, что маме тоскливо, сидя на пустом участке. Мне казалось, она приносит себя в жертву и мучается.
Слезы текли, но я тогда еще не могла понять, что для мамы это были самые счастливые мгновения всего дня.
И вот я стала взрослой теткой, и дочка с племянником меня умоляют пойти с ними на набережную. Они настырно каждый день пытаются взять меня с собой, хотя и без меня хватает людей, с кем они могут пойти. Уж не знаю переживают ли они мое сидение дома, как я за мамино, но им хочется пойти именно со мной.
Я же не знаю лучшего момента, чем просто лечь, без вот этих вот "мам, мам, мам, мам, мам, мам", и просто лежать. Даже без карт и книги. Не надо мне ни луны, ни звезд, и главное, этого вот безудержного веселья Бродвея.
Господи, мам, как же я тебя понимаю, черт возьми. Какая же эта все-таки величайшая роскошь и счастье побыть одной.
