Из воспоминаний Наримана Гафарова, крымского татарина, родившегося 4 марта 1936 года в селе Уркуста Балаклавского района Крымской АССР :
18 мая 1944 года в четыре часа утра раздался сильный стук в дверь, мы очень испугались. Мать открыла дверь. Ворвались трое вооруженных солдат, начали кричать и выталкивать нас на улицу. Братья ничего не давали. Всех жителей собрали на краю села на кладбище. Народу было очень много — в селе насчитывалось 500 дворов. Плакали и дети, и взрослые. Кругом стояли солдаты. Утром подъехало много машин, всех погрузили в машины, никто не знал, куда везут.
Привезли на станцию Сюрень, где было много машин и очень много людей. Машины задом подъезжали к товарным вагонам. А солдаты с оружием в руках заталкивали людей в вагоны, как вагон наполнялся, сразу закрывали двери. Везли нас восемь дней, еду не давали, кто, что смог взять из дома, то и ели. Во время остановок двери открывали и спрашивали об умерших. Люди, кто мог, прыгали из вагонов и искали место по нужде, везде стояли солдаты. Пытались разжечь костер, сварить что-нибудь, но не успевали, поезд давал гудок, и солдаты закрывали двери. Умерших оставляли на путях. Во время пути я ни разу не видел медиков и не заметил, чтобы кому-то оказывали помощь.
Привезли нас в город Чебоксары, Чувашия. Станция от города находилась далеко, всех выгрузили, создали колонну и повели через весь город. Шли где-то пять километров под конвоем, и перед случайными зеваками ругали нас. Пришли как смогли до Волги, нас погрузили на баржи, переправили на левый берег, потом мы прошли пешком еще около одного километра в лес, где стояло много машин, в которые нас погрузили. Проехали примерно 40 километров, и мы оказались на территории Марийской АССР. В лесу стояло много бараков. Примерно 15 машин людей выгрузили, другие поехали дальше. Это был конец мая. Мне было восемь лет и три месяца.
Всех нас собрали в одно место, пришли начальник поселка и комендант. Несколько часов вели беседу. Комендант был худой, невысокого роста, примерно 45 лет, фамилия Петухов, очень строгий. Он нам напомнил, кто мы такие, что нас ждет: сколько лет и за какие нарушения. Затем всех переписали и повели к баракам, каждой семье дали по одной комнате площадью примерно 10-12 квадратных метров. На следующий день из женщин создали бригады на лесоповал. Здесь была большая конюшня и примерно 50 лошадей и повозки. Женщины валили лес, рубили сучья, пилили бревна длиной 6,5 метра. Мужчины возили их к узкоколейной дороге. Одна бригада грузила в вагоны. Начальником участка (поселка) был Варичкин — очень здоровый мужик, примерно 140 килограммов весом, он имел свое хозяйство: корову, свинью, кур. В первый год людей гоняли на работу с кнутом в руках.
На нашу семью из пяти человек давали по карточкам 600 граммов хлеба, по весу это чуть больше куска хозяйственного мыла. В основном ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод. В поселке была небольшая школа, в ней стояли четыре длинных стола. За первым столом сидел первый класс, за вторым — второй, за третьим — третий, за четвертым — четвертый класс. Все классы учила одна учительница. В школу я ходил редко, тетрадей не было, писали на старых бумагах и газетах.
Одевать было ничего и ноги были босые, сильно голодали. В 12 километрах от нас был колхоз по-лучше, мы детьми ходили в колхоз, просили картофель и старые лапти. Наматывали на ноги тряпки, надевали лапти и по возможности ходили в школу. Зима была холодная, стояли морозы 35-40 градусов, и я каждый день ходил в лес за дровами и топил печь, чтобы не замерзнуть. Бабушка болела, и все время просила пить, ее заедали вши и клопы. В трех километрах от нас в лесу, на территории Чувашии, был большой лагерь заключенных и городок офицеров НКВД. Жили они с семьями в отдельных домиках. Каждое утро они выбрасывали тазики с ночными отходами, и мы, дети, утром рано бегали туда собирать картофельные отходы, их промывали, варили и ели.
Зимой снега бывало очень много, на лесоповале одна женщина лопатой делала дорожку от одной сосны к другой, а две пилили дерево. Однажды сосна начала падать назад, женщины побежали в разные стороны по снегу, а маму придавило деревом и сучьями пробило голову. Ее увезли на коне в больницу в Чебоксары. Вернулась через 35 дней, остриженная. Голодали сильно, я каждый день бегал в колонию за отходами. После болезни мать в лесу не могла работать, ее поставили банщицей. В общей бане стояли два больших чана, мать их заполняла водой, рубила дрова и в субботу топила печь. В выходной день до обеда купались женщины, после обеда — мужчины.
Зимой я часто, почти через день-два ходил за 12 километров в колхоз получше и просил картофель: кто даст, а кто и нет. Обходил около 40 дворов, вечером возвращался поздно, имея пять-шесть картофелин. Мать помоет, пропустит через терку из консервной банки, вскипятит в воде и накормит нас. Зима 1945 года был холодная. Однажды, возвращаясь из колхоза, я отморозил ноги: лапти мои порвались, портянки были плохие. Возвращался я всегда поздно и один. Мама после работы пошла ко мне навстречу и громко кричала. Кругом лес, темно, волки издавали страшные звуки, и я, услышав ее, тоже громко кричал. При встрече она меня сильно обняла, и мы плакали.
Ноги после обморожения сильно болели, через некоторое время стали коричневыми, затем начали заживать и образовалась корка. Я отдирал ее как кожуру испекшегося на костре картофеля. Ноги мои покраснели, я снова начал ходить по колхозу. Марийцы по-русски не знали, и мы просили на их языке: «Абай, рукама пу» — в переводе — «мама, картофель дай». Народу было много, но без картофеля никто не возвращался. Так наступила весна, растаял снег. Со всех участков люди пошли с лопатами на колхозное картофельное поле искать мерзлую картошку, там же на костре пекли, ели и домой приносили.
Летом ели грибы и ягоды. В середине лета поспевала черника. Люди начали ходить в лес собирать чернику, а у меня начали нарывать ноги под большими пальцами. Нарывы были большие и сильно болели, а идти надо было далеко в лес. Я ходил потихоньку босиком и собирал чернику, женщины носили ее в выходной день в Чебоксары, примерно 40 километров от нашего участка, меняли ведро черники на один килограмм муки. Из муки мать варила умач-шорба. За то, что я собирал чернику, мать приносила мне картофельный пирожок. Но ягоды заканчивались быстро ...
Бараки были старые и без освещения, в них кишели клопы и вши. Люди заготавливали смолистые щепки и использовали их как свечу. Вечером клопы вылезали из щелей. Люди спали посреди комнаты, вокруг наливали воду, но клопы ползли на потолок и оттуда бросались на спящих. Так жили до 1948 года. Закончив кое-как четвертый класс, я 1949 году пошел работать. Строили узкоколейная дорогу, и я таскал шпалы до 1951 года. Потом мне дали лошадь, я им возил лес к дороге. Открыли трудовую книжку, мне было 15 лет. В 1953 году начал работать помощником тракториста, а затем стал трактористом.
К публикации подготовил крымский историк Эльведин Чубаров.
Не забудьте оценить статью и ПОДПИСАТЬСЯ НА КАНАЛ