Читайте Часть 1, Часть 2 повести "Трехболтовое лето" в нашем журнале.
Автор: Александр Лышков
Выход в море
Экипажу предстоит отработка глубоководных погружений. Для этого спасатель на несколько суток уходит в море. Студенты вынужденно остаются на борту. Была бы воля командира – высадил бы этот ненужный балласт на берег, да вот только где им там жить и питаться? Да и программа прохождения практики предписывает непосредственное ознакомление их с этим, можно сказать, не самым последним видом аварийно-спасательного обеспечения. А если по справедливости – с одним из основных. Так что пусть уж любуются.
Но любоваться особо нечем. Корабль стоит себе на якоре, мерно покачиваясь на морской волне. Глубоководники деловито облачаются в снаряжение и рассаживаются в водолазном колоколе. Снаряжение чисто внешне мало чем отличается от трёхболтовки. Главное отличие в том, что вместо грузов на гуди крепятся аварийные баллоны с газовой смесью, а за плечами – регенеративная коробка. А ну как случись что со шлангом на глубине в двести с лишним метров!
Колокол спускается за борт и доставляет водолазов на определённую глубину. А там они уже самостоятельно спускаются ещё ниже и разбредаются там по своим делам. Но это уже дорисовывает себе воображение каждого, наблюдающего за этой картиной с верхней палубы судна и пытающегося что-то разглядеть сквозь толщу воды. На самом деле водолазы вполне себе могут просто отсиживаться в колоколе, деловито насыщая кровь инертной газовой смесью и изредка поглядывая на часы.
Пробыв положенное время на заданной глубине, они возвращаются в колокол, если нужда до этого выгоняла их наружу. Колокол герметизируется и доставляет их на борт. Оттуда – в камеру, где они довольно долго, порой несколько дней, проходят декомпрессию.
Олег представляет себе эту идиллию. Сидишь себе на лавочке, и в ус не дуешь. А заодно и потихоньку стравливаешь через лёгкие наружу растворённый в своей крови газ, ощущая себя этакой початой бутылкой шампанского. И от ощущения этого проникаешься к себе уважением. А попутно ешь да спишь, и, к тому же, от вахт свободен. Чем не служба?!
Но это только с виду кажется. На самом деле, тонкостей и разного рода нюансов в водолазной профессии предостаточно. Да и рисков тоже хватает. Не так давно спасатель этот, как рассказывает им давешний инструктор, курирующий их практику, привлекался к поиску какой-то сверхсекретной торпеды, затонувшей на испытаниях. А это вам почище, чем искать иголку в стогу сена. И ведь нашли же!
– А нашедшего наградили именными часами, – резюмирует инструктор. – Хорошо, хоть не грамотой. Была б моя воля, я бы и вовсе приравнял эту процедуру к поиску драгоценного клада и на награду не скупился бы. Сколько там по закону положено – четверть или даже половина стоимости? Ведь, помимо всего прочего, парень своей жизнью там рисковал, заводя стропы под торпеду. А всё потому, что испокон веков привыкли у нас считать жизнь человеческую собственностью государства.
Студены кивают, втягивая головы в плечи. Никто из них сейчас даже за золотые горы просто в эту воду бы не полез, а не то, чтобы на свидание со смертоносным изделием калибра 533 миллиметра. Пусть даже и без боевой части.
В конечном счёте всё, что удалось им увидеть полезного за этот выход – спуск и подъём водолазного колокола. Не так уж густо. Даже лица глубоководников после погружений толком разглядеть не получается, хотя любопытно, отразилось ли на них хоть сколько-нибудь это самое избыточное давление? Всем почему-то наивно кажется, что они непременно должны краснеть, как от натуги. Но в декомпрессионной камере окошко всего одно, да и то с чайное блюдце. И пялиться в него как-то несолидно. Впрочем, судя по всему, с ними всё в порядке.
Но и это не всё. Запечатлелись в их памяти и закаты в открытом море, и особенно то, как моряки стирают свою робу. На ходу корабля они привязывают её к верёвке и – за борт. Замечательный способ. Порой всё отстирывается настолько идеально, что даже глубоко въевшиеся и неуступчивые пятна перестают просматриваются вовсе: они без следа уходят вместе с плотной, практически не поддающейся износу дерюгой, и от робы на конце верёвки остаются одни лишь жалкие обрывки. Так ведь даже в стиральной машине правильный режим надо уметь выбирать, а тут вам не барабан из нержавейки с аккуратными дырочками, а суровая морская стихия. Чуть зазевался – и поминай, как штаны твои звали.
На второй день после выхода погода несколько портится, ветер крепчает, и волна разыгрывается не на шутку. Здравствуй, морская болезнь. Кого-то она посещает всерьёз, кого-то – в форме лёгкого недомогания, этого традиционного спутника профилактической прививки. Но аппетит подпорчен у всех без исключения.
О пользе футбола
После почти недельного пребывания в море судно снимается с якоря и направляется к месту постоянного базирования. Ставшая уже привычной, донимающая их двадцать четыре часа сутки бортовая качка с приближением берега постепенно стихает и с заходом судна в канал прекращается полностью. Но, как это ни странно, она продолжает виртуально присутствовать в ощущениях большинства сошедших на берег. И вот теперь становится вполне очевидным, почему походку моряка часто характеризуют словом «вразвалочку».
Закрыв глаза, нетрудно представить себе, что ты всё ещё находишься в море - палуба то и дело норовит утратить "горизонт" и предательски уйти из-под ног. Поэтому при ходьбе, независимо от того, идёшь ли ты по палубе или движешься по земной тверди, непроизвольно хочется шире расставлять ноги, чтобы удерживать кажущееся зыбким равновесие. Отсюда и развалочка. Впрочем, это вовсе никакая не иллюзия, а обусловленная сбоем в работе вестибулярного аппарата элементарная защитная реакция организма гуманоида вида "Номо non-habitus". Человека непривычного. Правда, со временем привычка у большинства всё же вырабатывается, и оно эволюционирует к более совершенному виду, название которого утрачивает частичку «non», признак неполноценности. Но походка большинства его представителей, приобретённая на этапе адаптации, сохраняется если не на всю жизнь, то весьма надолго. Ну а пока чуть ли не каждого второго продолжает по-прежнему «штормить» ещё на протяжении нескольких дней после расставания с кораблём.
Видимо, догадываясь об этом, команда моряков решается вызвать практикантов на футбольный матч. Раньше они как-то избегали идти на контакт с ними не предлагали студентам принять участие в этой игре; тем оставалось лишь с некоторой завистью наблюдать издали за их жаркими баталиями – своего мяча у них не было. А тут – на тебе: уже вечером, после возвращения корабля в базу, их гонец неожиданно появляется в кубрике с этим заманчивым предложением. И хотя многие ощущают лёгкую разбитость после недельной болтанки в море, отказываться от встречи как-то несолидно. К тому же в желающих недостатка нет, и через пятнадцать минут на скорую руку составленная команда направляется в условленное место.
Импровизированная футбольная площадка приютилась на небольшом участке газона, непосредственно примыкающего дивизиону судов консервации. Матчи здесь проходят буквально под дулами боевых орудий, снятых со списанных кораблей и хранящихся в непосредственной близости от места спортивных баталий. Густо пропитанные смазкой и отсвечивающие глянцем краски артиллерийские башни сквозь жерла своих стволов снисходительно поглядывают на матросов. Их грозный вид невольно дисциплинирует играющих, и, может быть, поэтому откровенная грубость на поле встречается крайне редко.
Игра у практикантов явно не клеится. И дело не только в их плохой координированности, вызванной упомянутыми выше причинами. Сыгранности тоже не хватает. Да и откуда ей, собственно, взяться? Высшая школа оттачивает исключительно индивидуальные навыки у своих подопечных. Ну где вы видели коллективное вычисление интеграла? Его, конечно, можно взять по частям, есть такой способ. Но даже он применяется исключительно в одиночку. Поэтому на поле каждый, завладевший мячом, не спешит с ним расстаться. А футбол – игра командная, и на одном кураже тут далеко не уедешь, будь ты хоть трижды Марадоной. Короче говоря, слили они этот матч вчистую. Хорошо хоть играли не на интерес. Ну, не совсем, конечно, хотя, курево – какой же это интерес? Один дым, сплошная иллюзия.
Но далеко не все с этим согласны. У Аксельдорфа с Артюховым, без особого интереса наблюдающих за ходом встречи под сигарету, на этот счёт несколько иное мнение. И участвовать в игре они отказались даже в качестве запасных. Сидя на лавочке, они обсуждают сравнительно недавно вышедший альбом группы Queen c уже нашумевшей «Богемской рапсодией».
Предмет их спора – является ли текст песни полной бессмыслицей, набором банальных штампов, или за ним скрываются мучительные философские размышления автора. Миша, как тонкий ценитель поэзии, склоняется к последнему. Меломан же он никудышный, и в этой песне различает лишь полное смешение стилей и претензию на оригинальность. Знаток андеграунда и апологет прогрессивного рока Артюхов, довольно скептично оценивающий прежние музыкальные изыски Меркьюри, как и его манеру подачи материала, от этой композиции тоже не в восторге. По стилю ему гораздо ближе психоделический лаконизм Роджера Уотерса, а в части сценического самовыражения – морфологические эксперименты Боуи. Но что-то в этой песне всё же подкупает его. Не то удачное сочетание контрапунктов, не то искренний трагизм и надрывность в исполнении. Автор явно переживает какие-то проблемы. Пытаясь подобрать правильные слова своим ощущениям, он затягивается сигаретой. Делает он это весьма аппетитно: перед тем, как вобрать дым в лёгкие, он ненадолго задерживает его во рту, будто с удовольствием смакуя терпкий и сомнительный на вкус аромат табачных смол. Для этого он в свойственной ему манере слегка прикрывает глаза и сильно раздувает щеки. И, если бы не сигарета и немного лукавый взгляд, в этом лице можно было бы без труда уловить некоторое сходство с изображениями ангелочков на полотнах Рубенса. Иногда, вместо того, чтобы вдохнуть дым глубже, он выпускает несколько колечек и провожает их взглядом. Нетрудно подметить, что они своей формой с удивительной точностью воспроизводят очертания его пухлых губ. Так поступает он и сейчас. Наблюдая за тем, как удаляющееся кольцо, перед тем как окончательно раствориться в воздухе, теряет свою чёткую форму и устойчивость, распадаясь на мелкие клубочки и нити, он поворачивается к приятелю.
– Согласись: по сути эта эфемерная субстанция совершенно ничтожна в сравнении с человеческой плотью, но как удивительно ей удаётся трансформировать мироощущение не только у крайне субтильного организма, но и у вполне половозрелой особи! Пожалуй, прав Фредди – “Nothing really matters*”. И, вообще, реальна ли эта жизнь? – он прищуривает один глаз не то от попавшего в него дыма, не то от желания спровоцировать приятеля на встречное откровение. Он-то знает, какие его струнки следует затронуть. – Иногда не могу отделаться от мысли, что нам всё время показывают какое-то странное кино, подменяя им истинную картину мира.
Спор перекидывается на солипсизм и вход идут даже дремучие постулаты какого-то Горгия из Леонтины о непознаваемости сущего. Миша делает вид, что придерживается сугубо материалистических взглядов. Согласно рекомендациям того же древнегреческого философа, он старается шуткой опровергать серьёзные доводы, и наоборот, всерьёз рассуждает в ответ на шутку. Сергей словно не замечает этого.
– Никто из мыслителей так ещё не предоставил достаточного обоснования существования объективной реальности вне субъекта восприятия.
Нахватался ведь где-то этих наукообразных штампов, бродяга!
– Настигнутый лавиной вряд ли найдёт спасение в своих метафизических попытках вырваться из оков реальности, каким бы эксцентричными воззрениями на природу вещей он не обладал, – в тон ему, тщательно подбирая слова, парирует Миша. Здесь он возвращается к словам песни. И это лучший выход из затянувшейся перепалки. К тому же сигареты уже докурены почти до самого фильтра. – Кстати, эта флотская практика для нас – суть та же лавина. А кино нам всем, действительно, показывают, и уже не одно десятилетие.
Тем временем матч закончился, и их товарищи проходят мимо. По этим усталым лицам видно, что вопрос о реальности или мнимости происходящего их совершенно не тревожит. Потому как известно, что людям, вовлечённым в физическую активность и, тем более, утомлённым ею, желание витать в где-то в облаках в поисках загадочного смысла жизни чуждо, и мыслят они исключительно приземлённо. Что наглядно и демонстрируют их лица. И, несмотря на поражение они, похоже, мироустройством вполне довольны и мечтают лишь об отдыхе. И, что самое удивительное, у многих исчезло беспокоившее до этого ощущение качки. Может, футбол – не такое уж плохое средство от этого, равно как и от бесплодных терзаний праздного ума?
*На самом деле ничто не имеет значения
Пробка, подарок из Африки
Недалеко от причалов, в железнодорожном тупике, сквозь шпалы которого пробивается скупая, пожухлая трава, стоит несколько обшарпанных товарных вагонов. Находятся они здесь без движения уже не первый день, и их унылый вид со временем становится привычным для взора практикантов. В пейзаж гармонично вписывается стоящая рядом с вагонами, доживающая свой недолгий век ржавая, полуразвалившаяся техника. Сколько ни смотри, ни одной живая душа не нарушает покой этой странной идиллии. Зона, да и только, разве что без вышек с прожекторами и охранников с собаками и автоматами. Почти готовая съёмочная площадка для экранизации «Пикника на обочине». Да и реквизит вполне подходящий.
Всё это пространство огорожено забором, местами довольно условным и на вид легко проницаемым. Судя по тому, что имущество никем не охраняется, а вагоны не опечатаны и даже не закрыты, ценности они особой представляют. И если в них что-то и имеется, то это, скорее всего, совершенно никчёмное и бесхозное добро. Во всяком случае именно такое вот ощущение складывается у стороннего наблюдателя. А что есть ощущение? Не что иное, как то, в чём человек воспринимает окружающую его действительность, или объективную реальность, если следовать материалистическому воззрению на природу вещей. Так, во всяком случае, трактует ленинская формулировка понятие материи. Это ими хорошо усвоено ещё на первом курсе. Хронически жадные до более исчерпывающего познания этой самой окружающей действительности, они решают проверить своею гипотезу. Да чему, собственно говоря, здесь можно ещё уделять вечернее время в отсутствии доступа к остальным формам проявления материи?
Кто из них первым проникает в зону в надежде разжиться каким-нибудь хабаром остаётся неясным, но примечателен тот факт, что в одном из вагонов им обнаруживается сложенная штабелями кора пробкового дерева. Откуда она здесь взялась и для чего предназначена, никто не может взять в толк. Но что можно сказать совершенно определённо, это то, что она, как ни пытай свою фантазию, никоим образом не может быть использована для повышения обороноспособности страны. Ну а коли так, то особым криминалом здесь не пахнет, и вот же через насколько дней некоторые, особо рукастые из числа без пяти минут лейтенантов запаса начинают щеголять в сандалиях из пробки, выполненных на манер вьетнамок. В качестве ремешков используется пенька, что большинству представляется вполне аутентичным. На большее пока ни ума, ни подручного материала не хватает. Ну не поплавки же для рыболовных снастей из этой пробки вырезать!
Свою находку студенты хранят в тайне. Хотя удивляются – довольно странно, что никто из личного состава дивизиона спасательных судов до сих пор ещё не сумел протоптать дорожку к этим вагонам. Чтобы спасти хоть что-нибудь, а то ведь добро все равно пропадает. Как-никак спасатели.
Прослышав об этой диковинке, а, может, узрев её на ногах практикантов в виде шлёпанцев, к ним в кубрик начинают наведываться матросы из экипажа.
Вскоре слух расползается по дивизиону, и пробка начинает пользоваться спросом у личного состава с других кораблей. Не обходят стороной кубрик и мичманы, что вполне согласуется с их сугубо практичным подходом к любому казённому имуществу – в хозяйстве всё сгодится. Не остаются в стороне даже и некоторые офицеры. Студенты недоумевают – зачем служивым людям эта никчёмная пошлость?
Вскоре на этом стихийном рынке устанавливается обменный эквивалент: за один лист пробки дают пилотку небесно-голубого цвета, снабжённую пристяжным козырьком – головной убор офицера для плавания в тропических широтах. Многие в этом усматривают определённую логику, поскольку оба этих предмета у них устойчиво ассоциируются с одной и той же географической сущностью, а именно – с Африкой.
Первым такой обмен совершает Артюхов. Его пилотка вызывает нескрываемую зависть у приятелей, и уже вскоре многие тоже становятся обладателями этого вожделенного трофея.
Потому как пилотки приносят даже матросы, а по какому-то негласному договору ни одна из сторон даже в деликатной форме не пытается поинтересоваться у другой, откуда берутся эти предметы для обмена. Делается вид, что офицерская пилотка – стандартный атрибут матросского обмундирования, а пробка – вполне естественный спутник каждого студента. Как конспект или ручка. Этакий индикатор эффективности и, одновременно, побочный продукт любого образовательного процесса – то, что вытесняется мозгом из головы обучаемого в ходе усвоения им учебного материала.
Вообще говоря, пилотка – вещь довольно удобная. Когда это ещё изобретут бейсболки для нужд простого обывателя и завезут их в страну в достаточном количестве. А ты уже удачно оборудован приспособлением для защиты организма от палящих солнечных лучей. Не целиком, конечно, а верхней, наиболее важной его части, отвечающей за принятие решений. Нижняя на этот случай весьма гармонично дополняется эфиопанцами. Удачно обронённый кем-то в адрес пробковых шлёпанцев-вьетнамок неологизм подхватывается остальными и устойчиво входит в их лексикон.
Если так пойдёт и дальше, предстоящие каникулы можно смело провести на юге.
Эпилог
– Аксельдорф!
– Я!
– Артюхов!
– Я!
– Воронов!
– Я!
Помощник командира всё тем же звонким, с хрипотцой, голосом продолжает зачитывать список студентов. Слава богу, все на месте. Ведь сегодня последний день их практики. Согласно отчётности, всех надлежит в целости и сохранности передать заказчику в соответствии с прилагаемой ведомостью и против каждой фамилии расписаться в нужной графе – сдал, принял.
Замполит привычно прохаживается перед строем. Поравнявшись с Мишей, он с трудом удерживается от традиционного замечания в его адрес и не то с сожалением, не то с сочувствием покачивает головой. Он уже уяснил, что бородатого даже могила не исправит – он где-то с ужасом вычитал, что волосы и ногти продолжают какое-то время расти даже у недавно усопших.
В кубрике их уже дожидаются разложенные по сумкам заветные трофеи; рядом с ними – гражданская одежда, в которую им предстоит переодеться перед тем, как убыть в город, на вокзал. А вечером сесть на поезд и отправиться домой.
Несомненно, практика открыла для них немало нового и интересного. Теперь они могут в темноте быстро и уверенно застёгивать гюйс на форменке и не пытаться судорожно разыскивать ширинку на флотских брюках в экстренной ситуации. Её там попросту нет, хотя не понятно, из каких соображений. Ведь это так удобно.
Каждый усвоил также, что нужно делать, если во сне кто-то вдруг дважды потрясёт его ногу и при этом ни разу не дёрнет за её. Правильно – попытаться головой нащупать торчащую в шлеме трёхболтовки пуговицу, чтобы стравить воздух и погрузиться ещё глубже. В приятный, пока ещё полный юношеских грёз сон.
Вот только пригодятся ли все эти знания и умения им в последующей жизни, это уже другой вопрос.
Из полезного же нельзя не отметить то, что каждый из них теперь на своей шкуре понял, способен ли он воспринимать «воду как землю», «экипаж как семью» и точно ли он теперь «не против хоть всю жизнь служить в военном флоте». И Олег совершенно определённо знает, кто не будет упорно возражать против этого, а кто будет стараться изо всех сил избежать подобной участи.
Но кое-что всё же осталось и «за кадром». Никому из них и так не удалось выяснить, как же выглядит этот таинственный «бридель», о котором неоднократно упоминалось на лекциях, читаемых военно-морской кафедрой по их военно-учётной специальности, тот самый, который располагается в воде строго в соответствии с уравнением «цепной линии». Оказывается, таковой бывает ещё и линяя, а не только известный своей свирепостью пёс.
Олег со смешанным чувством окидывает взглядом уже ставший привычным строй, выгоревшие на солнце и полинявшие от частых морских стирок матросские робы, черные пилотки с горящими под ними глазами, по большей части голубыми и серовато-зелёными. Или это только кажется ему, а на самом деле в них всего лишь отражаются небо и море? Но устремлены они сейчас на практикантов, и многие выражают плохо скрываемую зависть. В отличие от убывающих сегодня студентов это лето, которое он успел уже про себя назвать «трёхболтовым», для этих моряков будет тянуться ещё не одну, и далеко не самую приятную неделю в их жизни. Затем наступит осень, потом на смену ей придёт очередное время года, а потом и следующее, и в конечном счёте всё это выльется в срок, который будет выражаться словом c таким же, как и у «трёхболтового», началом, но с несколько иным окончанием. Трёхгодичный.
А мы легко отделались, думает Олег. Но он даже не догадывается, что для него всё только начинается. И произойдёт это довольно скоро, и продлится куда как дольше, нежели выпавшие на долю этих ребят три года срочной. И вместе с наступлением этого периода на его плечи, словно медный шлем с маленькими, сковывающими обзор окошками, ляжет груз ответственности, который прочно прижмут к его офицерскому мундиру три солидных болта, именуемых необходимостью, целесообразностью и долгом.
А, пройдя через него, многое поняв и переоценив, он сможет с твёрдостью убедиться в том, что именно на них, на этих трёх болтах, а вовсе не на трёх китах, как полагают некоторые, и покоится такая же круглая, как этот самый шлем, но гораздо более хрупкая и беззащитная планета, именуемая Землёй.
КОНЕЦ ПОВЕСТИ
Нравится повесть? Поблагодарите журнал и автора подарком.