Гандзасар
Ранним утром небо в Гандзасаре похоже на бабушкино старое дырявое сито: сквозь густой туман, сползающий с горы, пробиваются веселые солнечные лучи. На краях обрывов клочья тумана принимают причудливые формы, за каждым поворотом - то белый конь, то великан, растопыривший руки, то гигантские грибы. А иногда туман киселем расплывается по дороге, фары машин не справляются, и надо быть очень осторожным, чтобы не свалиться на крутых петлях серпантина в пропасть.
Сурен - водитель с многолетним стажем - знал и красоту этих мест, и коварство. Ехали мы медленно.
- Видите сетку, натянутую между ущельями? Это чтобы вражеские вертолеты не могли летать над нашей землей.
Мы возвращались из Степанакерта в Ереван. Выехали затемно. Программа путешествия в Нагорный Карабах у нас была обширная, мы торопились успеть посмотреть еще пару прекрасных мест: монастыри Гандзасар и Татев.
В тесном «Ниссане» еле поместилось пять человек. Джефф, с младых лет привыкший к кондиционеру в машине, отсутствию постоянно курящих людей вокруг и не знакомый прежде с армянской пылью, жестоко страдал. Обидеть таких - вай! - хороших людей он очень боялся, поэтому наклонялся ко мне и шипел в ухо на английском:
- А почему не закрыть все окна в машине и не включить кондиционер?
- А как Сурен-джан будет курить и здороваться с каждым встречным на дороге? - отвечала я.
- А нельзя курить на остановках? - продолжал нудить Джефф.
- Если Сурен будет останавливаться каждый раз, когда ему захочется покурить, то мы и через неделю в Ереван не вернемся. Он же одну сигарету от другой прикуривает, - шипела я в ответ.
Мне было очень жаль Джеффа. Его «Джип Чероки», размером в маленький танк, остался дома, в деревне Херндон, штат Вирджиния, и он страшно по нему скучал.
Экскурсию в Карабах нам организовала подруга мамы тетя Лаура (бывшая замминистра здравоохранения, бывшая главврач поликлиники, где много лет работала мама). Она тоже была с нами в машине: восседала на пассажирском сиденье рядом с водителем, обмахиваясь веером, руководила движением. По всему пути, и в Степанакерт, и обратно ею были посланы депеши: "Вика-джан, дочка Светы-джан, с американским мужем желают посмотреть местные достопримечательности. Надо достойно встретить и накормить». Друзья тети Лауры, видимо, читали только последнее слово. Поэтому, где бы мы ни останавливались, везде был накрыт стол. Да какой!
Мы с удовольствием отдавали дань вкусной армянской еде и гостеприимству, поэтому наше короткое путешествие грозило не закончиться никогда.
На заднем сиденье, между мной и Джеффом, примостилась Зара – моя одноклассница и подруга с раннего детства. Зара тоже страдала. Вся дорожная пыль летела именно на нее, забивала нос и рот. Зара все время терла глаза и чихала.
Когда совсем рассвело, мы наконец-то смогли рассмотреть красоту окружающих нас гор. Тетя Лаура повернулась к нам и сообщила:
- Эти места называют Армянской Швейцарией. Ай бала-джан, ты что, спишь? Переведи мужу!
Еще через полчаса, проехав село Ванк, Сурен остановил машину, и тетя Лаура скомандовала:
- Выходите!
- Куда мы приехали? – спросил Джефф.
- Ооо! Это очень красивое место и важная церковь. Обязательно надо посмотреть.
Джефф обреченно вздохнул.
Вот уже третий день мы возили Джеффа по Армении и Нагорному Карабаху и на каждой остановке, будь то Арташат, Севан, Гехард, Эчмиадзин или Гандзасар, произносили одни и те же слова:
- Ооо! Это очень важная в истории армянского народа церковь, ее обязательно надо посмотреть!
- Бедный Джефф, - пожалела американца Зара, - это для нас все эти церкви важны, они часть нашего быта и характера. Они нам кажутся величественными и красивыми. А для него? Мрачные строения из серого базальта с голыми стенами и скромным алтарем. Узкие окна без стекол, замшелые, истертые хачкары и свечи в песке. Это же не католические соборы и православные храмы с иконами, фресками, росписью, цветами и бархатом.
- Все так! – согласилась я. – Но только в старых-старых армянских церквах я чувствую себя ближе к Богу. Интимнее как-то, откровеннее. Ничто не отвлекает, не мешает обращаться к Нему, - я подняла глаза к небу. - И небо армянское особенное, и воздух, и вода.
Перед нами на совершенно плоской вершине, как будто паря над окружающими горами, высился безусловный шедевр армянского зодчества – Гандзасар.
- Ах! – не удержалась я. – Какая красота!
К нам уже бежали местные экскурсоводы.
- Подходите, дорогие гости! Сейчас все расскажем. Недорого!
- А по-английски? - ради интереса спросила я.
- И по-английски, конечно. Вон Вазген Акопович – кандидат филологических наук, он всего Шекспира в подлиннике наизусть читает. Мамой клянусь!
К нам подошел худой, скромно одетый, с горбатым носом и гордой осанкой немолодой человек и представился:
- Шекспировед профессор Хачикян!
Мы с Зарой прыснули.
Джефф удивленно на нас посмотрел.
- Ничего-ничего! Не обращай внимания. Ты просто фильм “Мимино” не смотрел.
Профессор Хачикян заговорил на прекрасном английском. Не только я, Джефф был приятно удивлен: наконец-то он слышал правильную английскую речь, по которой очень соскучился, а не мой корявый перевод.
- «Гандзасар» в переводе с армянского означает “Сокровище гор”, - рассказывал профессор, направляясь к монастырю. – Древнее преданиегласит, что в усыпальнице храма захоронена отрубленная царем Иродом голова Иоанна Крестителя (по-армянски - Ованеса Мкртича), каким-то образом попавшая в конце концов к князю Хаченского княжества Асану Джалалу. В труде Мовсеса Каланкатваци "История страны Агванк, или Восточного края Армении" об этом говорится: "И поместил он ее там, и над ней построил удивительную и восхитительную церковь католике во Славу Бога Христа и Крестителя Его Святого Иоанна. А в день освящения церкви назвал ее именем Святого Иоанна…"
У Дфеффа глаза полезли на лоб. Он откровенно наслаждался элегантным британским акцентом профессора.
Забыв про усталость, выхлопные газы старого ”Ниссана” и непрерывное курение Сурена-джан, мы семенили за нашим гидом.
- А давно он тут стоит? – спросил Джефф.
- Восемь веков! – профессор махнул рукой в сторону церкви с остроконечным куполом и простым крестом на вершине.
- А что написано на стенах? – Джефф подошел поближе. – Это по-армянски? Как вы буквы отличаете одну от другой? Они же абсолютно похожи!
- Ты еще грузинский алфавит не видел, дарлинг.
Профессор улыбнулся мне:
- А автор один – Месроп Маштоц. На стенах записана история Гандзасара, а на барельефах изображены сцены из Библии: Адам и Ева в раю, распятие Христа. А еще говорится про меликов – армянских князей. Именно в Гандзасаре испокон веков собирались они для объединения против врагов и принятия решений.
Профессор направился к краю площадки.
- Подойдите сюда, если высоты не боитесь, – поманил он нас.
Я подошла поближе.
- Мамочка! Это невероятно!
Со смотровой площадки открывался великолепный вид на горы Карабахского хребта. Можно было разглядеть быструю реку Хачен в долине, небольшие стада овец казались кусочками ваты на зеленом бархате полян.
- Становитесь вот здесь. Это самая удачная точка для фотографий, будет видно все великолепие и монастыря, и гор, – сказал нам профессор. – Давайте фотоаппарат. Я уже на лучших видах собаку съел.
Сурен осторожно вез нас по крутой дороге вниз к деревне Ванк. Слева тянулся длинный забор, сделанный из плотно подогнанных друг к другу белых прямоугольных номеров с машин. Черные цифры и русские буквы – наследие еще советских времен.
- Какой забор интересный! Никогда такого не видел! – удивился Джефф.
- Переведи ему, - сказал Сурен. - Это военные трофеи. Номера сняты с машин азербайджанцев.
- Ооо! А что случилось с владельцами? – спросил Джефф.
Сурен посмотрел на Джеффа в зеркало дальнего вида.
- Война была, Джефф-джан.
- Зачем пугаешь нашего гостя? – тетя Лаура стукнула водителя веером по голове. – Лучше остановись в деревне. Там кафе есть симпатичное, новое, на американские деньги, кстати, построенное. Кофе выпьем, а то меня совсем укачало. И перестань курить хоть на минуту!
Мы расселись за столиками на террасе кафе. Принесли круто заваренный обжигающий кофе с пенкой в маленьких белых чашках.
- А позавтракать здесь где-нибудь можно? – спросил Джефф и оглянулся по сторонам. В кафе никого не было, кроме троих мужчин, явно местных, за соседним столиком, перед ними тоже стояли кофейные чашки, лежали пачки сигарет.
Я перевела вопрос Джеффа тете Лауре.
- Боюсь, что нет. Здесь я никого не знаю.
От соседнего столика вдруг отделился один из мужчин и подошел к нам.
- Барэв дзэс! – поздоровался со всеми за руку и представился: - Овик Закарян. Местный врач. Доктор. Ай эм доктор.
Джефф кивнул головой: понял.
- Откуда вы узнали, что он американец? – спросила тетя Лаура.
- Кто ж их не узнает. Куда направляетесь?
- В Ереван. Я, кстати, тоже доктор.
Через секунду местный врач и мамина подруга нашли миллион общих знакомых.
- Хорошо, что вы местный, - обрадовалась я. – Тогда, возможно, вы подскажете, где тут можно позавтракать?
Овик удивленно посмотрел на тетю Лауру. Покачал головой: ай-ай-ай! Такие хорошие люди, американца привезли, а на рынок не заехали.
Ничего нам не говоря, достал из кармана телефон, набрал номер.
- Ай кник! Глупая ты женщина! Американский гость у нас, говорю тебе. Как лаваш не спекли? Аствац, зачем я на тебе женился? Лаваш не спекли! Горе им! Но ничего, Лаура-джан, пока доедем, спекут, – сказал он нам. И, повернувшись к Джеффу, добавил: - Май сан драйв ю ту май хаус.
Через пять минут старший сын Овика приехал за нами на машине. Пока катили к ним домой, тесть Овика, худой и черный от загара, с белой, как снег, бородой разводил костер, средний сын нанизывал замаринованное мясо на шампуры. (“Уважающий себя армянин всегда имеет готовое замаринованное мясо на шашлык! Слышишь, всегда! – хвалился Овик Джеффу. – А вдруг непредвиденные гости, как ты?”) Жена Овика, худенькая, тихая, совсем еще молодая женщина с глазами олененка чистила форель. Теща пекла лаваш в тандыре, сидя на половичке, растеленном прямо перед ямой, где полыхал огонь. Надо иметь быструю реакцию и сноровку, чтобы прилепить к раскаленным стенкам тандыра раскатанное в лепешку тесто специальной подушкой и не обжечься при этом. Дочка Овика нарезала овощи на салат в эмалированный тазик: помидоры, огурцы, сладкий перц, лук, зелень. А младшего сына, десятилетнего мальчика, послали в магазин за минеральной водой и водкой.
Сначала мы остановились у дома соседей справа.
- Сидите, сидите. Это не мой дом. Посигналь! – скомандовал Овик сыну.
Машина сыграла тему из “Крестного отца”. Из калитки высунулась соседка.
- Скажи мужу, гости из Америки у нас, пусть захватит вино, и побольше.
Затем остановились у соседей слева.
“Крестный отец” вызвал хозяина посмотреть, что это Овику не сидится дома.
- Сыр из погреба доставай. Тот, что ты на прошлой неделе сделал. Гость, видишь, из Америки. А тот сыр, что ты вчера сделал, оставь себе. Нам отрава не нужна.
Наконец-то подъехали к железным воротам дома Овика.
- Заходите, дорогие гости! – к нам вышла вся семья. Здоровались, знакомились, обнимались.
Прямо за домом текла неширокая и неглубокая горная речка. Вода в ней была такой прозрачной, что каждый камешек был виден, каждая рыбешка. Мы с Зарой скинули обувь, подняли юбки и с наслаждением вступили в ледяную воду. Ууух! Хорошо в августе охладиться в горной речке!
- Осторожно, там водовороты, - крикнул нам старший сын.
На берегу реки прямо в землю был врыт длинный железный стол. Вокруг стола - деревянные скамейки, тоже врытые в землю. Весь стол был уставлен едой. На мангале рядом дымился шашлык, в котле на дровах варилась форель. Запахи поднимались прямо в небо, будоража ангелов и архангелов.
- Неужели мы все это съедим? – ужаснулся Джефф.
- Даже не сомневайся, дарлинг, - прошептала я в ответ. - Мы тут, похоже, застряли часов на пять.
Терпеть голод больше не было никакой мочи, все быстро расселись вокруг стола. Соседи справа, слева и напротив тоже сели за стол.
Как самый старший, встал тесть Овика – сказать первый тост.
- Жил-был царь. Любил он, переодевшись дервишем, наведываться в гости к подданным, чтобы своими глазами увидеть, как живет его народ. Однажды зашел он в лавку к бедному сапожнику Азамату, а там - пир горой. Музыканты, веселье. Когда все разошлись, спросил дервиш Азамата, откуда у него деньги. "Я весь день трудился, на ползаработка купил еду, а другую половину отдал музыкантам". - "А если завтра царь решит, что не нужны ему сапожники, и запретит шить и чинить обувь, где ты возьмешь деньги, чтобы веселиться?" - "Если такое случится, я возьму кувшин и пойду продавать холодную воду или наймусь к мельнику. Если хочешь веселиться, то всегда найдешь, как это сделать".
Царь вернулся к себе и издал указ: запретить сапожное ремесло. Слуги царя ворвались в лачугу Азамата и забрали молоток, шило и другие инструменты. Азамат пошел продавать воду, но слуги царя разбили его кувшин, тогда он нанялся к мельнику.
Вечером переодетый дервишем царь наведался к бывшему сапожнику. Тот по-прежнему веселился с музыкантами, разделив с ними нехитрый заработок. Когда все разошлись, дервиш спросил Азамата: "А если завтра тебе дадут службу при дворе, и слуги царя придут за тобой и заберут тебя во дворец, ты опять будешь веселиться?" "Да продлит великий Бог дни нашего царя, - сказал Азамат, - я опять буду пировать".
На следующий день слуги царя притащили Азамата во дворец. Одели в новые одежды, повесили саблю ему на бок и поставили охранять дверь в покои царя.
Весь день простоял бедняк у двери, царь с него глаз не спускал. Еле дождавшись вечера, царь опять принял облик дервиша и побежал к лачугу к Азамату. А тот опять пирует с музыкантами. "Откуда деньги?" - поразился царь. "По дороге домой я продал саблю, а в ножны положил деревяшку. Зачем мне сабля, если я просто стою у двери и ничего не делаю?" - "А если завтра царь прикажет тебе отрубить голову преступнику, что ты будешь делать?" - "Горе мне! - закричал Азамат. - Все твои слова, как у пророка, сбываются. Пусть отсохнет твой язык, я не смогу отнять жизнь ни у одного человека, даже если тот оступился!"
На следующий день царь позвал Азамата и приказал ему отрубить голову человеку, который стоял перед царем на коленях. Азамат задрожал всем телом, заплакал... Царь встал со своего трона: "Руби! Или твоя голова слетит!"
Азамат подошел к преступнику и поднял руки к небу: "Боже, ты ведаешь, кто прав, а кто виноват! Если этот человек виноват, дай мне силу одним ударом отрубить ему голову, а если он прав – пусть моя сабля станет деревянной!"
Сказал и выхватил саблю... Деревяшка! Придворные так и замерли на месте.
Тут царь громко засмеялся и рассказал обо всем придворным.
Долго смеялись придворные и осыпали похвалами Азамата, любящего веселье. Засмеялся даже тот несчастный, что стоял па коленях и, вытянув шею, ожидал удара сабли. Царь даровал преступнику жизнь, а Азамату подарил новые инструменты, чтобы тот мог вернуться к своему ремеслу, жил весело и других бы учил весело жить на свете.
- Amazing! - прошептал мне на ухо Джефф, прослушав армянскую легенду в моем переводе.
- Так выпьем же за то, - тесть Овика наконец-то дошел до тоста, мужчины встали со стаканами с вином и приготовились, - чтобы все оружие на земле превратилось в деревянное и им играли только дети. Это воюющему нужна война, а пирующему нужен пир!
- Ануш, тесть-джан! - крикнул Овик и выпил до дна.
Все остальные мужчины тоже выпили до дна, сели, закусили пахучим шашлыком, завернутым в лаваш с пряной зеленью. Джефф тоже выпил до дна, тоже закусил, но не сел, а попросил меня:
- Переведи, пожалуйста, honey!
Я всегда знала, что Джефф большой пацифист. Он никогда не держал в руках оружия, он по своей природе – созидатель, не разрушитель. Он не агрессор и не защитник, скорее - наблюдатель. Я понимала, что Джеффу нелегко далось это путешествие, где все напоминало о недавней войне, о неоконченной войне, потому что до сих пор с обеих сторон – армянской и азербайджанской – продолжают гибнуть люди.
- Я поражен силой духа вашего народа, - начал Джефф. - Мне трудно представить, что каждый из вас пережил. Ваша сила в том, что вы, невзирая на все трагедии, продолжаете веселиться и находите повод для веселья, вот хотя бы нашу случайную встречу. Спасибо вам, вы открыли мне глаза, что народ, который воюет за свою землю, на самом деле мирный народ и желает только процветания своей стране и счастья своим детям.
Такой речи от американца не ожидал никто, даже я. На секунду за столом установилась мертвая тишина, было слышно журчание реки и разговоры соек.
Овик первым пришел в себя:
- Апрес, Джефф-джан! Сенк ю. Ю ар де бест. Цават танем, – и через стол перегнулся, чтобы поцеловать Джеффа.
Остальные мужчины тоже протянули свои стаканы, чокались и обнимались с Джеффом.
- Ануш, Джефф-джан. Мерси!
Джефф смахивал слезы, все-таки он очень сентиментальный.
Мы много спорили с ним: была ли необходимость сбрасывать атомные бомбы на Японию в сорок пятом. Я пыталась убедить Джеффа, что не было такой необходимости, что война подходила к концу, что это была банальная месть за Перл Харбор и что ядерная бомбардировка – это преступление против человечества. А Джефф неизменно на все мои доводы отвечал: ”Если я не буду доверять правительству страны, в которой живу, и верить в правильность их решений, то, пойми, разрушится весь мир моих ценностей, морали и понятий. А зачем мне это нужно?”
Я не находила больше аргументов. В моей стране ценности менялись слишком быстро, а патриотические чувства были выкорчеваны из души в начале девяностых. И мне было очень приятно, что у карабахцев с понятиями о Родине и долге перед ней все было в порядке.
- У вас большая семья, - обратилась я к жене Овика. – Четверо детей и все с вами, как здорово…
- Было пятеро, - сказал Овик. Жена прижала платок к глазам.
- Простите меня, я не знала, – мне стало неловко.
Чтобы разрядить обстановку, Зара спросила:
- Этот Вазген Акопович Хачикян, он что, действительно настоящий профессор?
- Самый настоящий! Не сомневайтесь! – все закивали головами.
Сосед справа сказал:
- Он у нас с начала войны. А был профессором Бакинского университета, заведующим кафедрой английского языка и литературы. Из ахпаров*. Когда-то в Лондоне жил. Студентом еще. До последнего дня думал, что его и семью не тронут во время бакинских погромов. У него двое детей было, учились в университете, и жена – красавица, певица. Никто не выжил. Только он. Кто-то прятал его, а потом к нам переправили. Он так захотел, не поехал к родственникам в Ереван отсиживаться. Воевать захотел. Иногда сердце ожесточается и требует мести, Джефф-джан.
- А когда пол-Гандзасара разрушили прямыми ракетными обстрелами… - добавил сосед слева.
- Что вы говорите! Это правда? – воскликнули мы с Зарой.
- К сожалению, да, - продолжил сосед. - Профессор оставил войну и несколько лет занимался восстановлением монастыря и семинарии. Всему научился: и строить, и реставрировать. И жить там остался. Вместе с монахами и слушателями семинарии. Он им, как отец родной.
- За Вазгена! За Вазгена! Да продлятся его дни! - мужчины подняли стаканы с вином.
- А кем ты работаешь? – спросил меня Овик.
- Я – учительница.
- Вах, мама-джан, ты учительница? Тичер? – спросил он подтверждения у Джеффа.
- Yes, she is a teacher.
- Вери гуд! Я позвоню директору нашей школы.
- Что вы! Не надо!
- Надо! Знаешь, как она обрадуется? Она тебе школу покажет. Такой школы даже в Ереване нет! Да что там в Ереване, даже в Америке нет!
- Овик-джан, что ты говоришь, - теща покачала головой.
- Я знаю, что говорю. Мне сам министр образования Армении говорил.
Он схватил телефон и стал куда-то звонить и опять кричать.
- What’s going on? - недоумевалДжефф.
- He is calling the principal of the local school.
- Why?**
Я пожала плечами.
Через пятнадцать минут, не успели мы насладиться нежной форелью и выпить еще пару тостов, как к воротам подъехала машина. Директор школы - она же учительница физики и шахмат - женщина средних лет в изящных брючках и белой блузке, воротник которой был заколот красивой брошью, подошла к столу, держа в руках еще теплую гату.
- Только из печки достала. Угощайтесь, – и протянула хозяйке дома.
- Женя Ованесовна, – представилась она. – А это мой сын Хачатур – учитель биологии и физкультуры.
- Приятно познакомиться, коллега! – я пожала руку симпатичному юноше.
- Вы тоже физкультуру преподаете?
- Спасибо за комплимент моей фигуре, - я рассмеялась, - но нет, биологию.
После крепкого черного кофе с гатой – “перегородки”, как назвал напиток Овик (“Почему “перегородка”? - удивилась я. “Потому что кофе осаждает еду в желудке, прессует ее, после “перегородки” можно опять начинать пир, как с чистого листа», - подмигнул мне Овик.) мы поехали смотреть новую школу. Старую разбомбили до основания.
Директор своими ключами открывала и показывала спортзал, кабинет биологии, где пособия сделаны были руками учеников, учительскую, библиотеку, шахматный клуб. Все блестело чистотой. В просторном холле, напротив входа, висел стенд с фотографиями учеников, погибших в войне за Карабах. Под стендом - живые цветы, невзирая на летние каникулы.
Овик подошел к стенду и показал на фотографию красивой девушки, единственной среди юношей.
- Это моя дочь. Студенткой была мединститута в Ереване. А потом вдруг все бросила… Влюбилась…
Мы долго прощались с Овиком, его семьей, соседями, Женей Ованесовной и Хачатуром. Со слезами и заверениями в вечной дружбе...
Джефф шепотом по-английски спрашивал: "Мы должны им заплатить?" Я ужасалась: "Ты что?! Ты их обидишь".
Остаток пути в Ереван уже не показался таким долгим и некомфортным. Почти всю дорогу мы промолчали.
А когда вернулись в США, Джефф угощал армянским коньяком свою американскую семью, рассказывал о карабахцах. Родственники пили и не верили:
- И ты никогда их раньше не встречал?
- Нет! Мало того - и Виктория не встречала!
* Ахпары – армяне, приехавшие из-за рубежа в Советский Союз.
** - Что происходит?
- Он звонит директору местной школы.
- Зачем?