Предыдущую часть можно найти ЗДЕСЬ!
Римма
Каналы можно было не переключать. По всем крутили одно, везде с похожим зачином: «Страшная бойня случилась на юго-востоке Москвы…»
И дальше – телевизионщики соревновались, кто больше чернухи успел снять. Показывали Центр реабилитации, оплетенный желтой лентой. Тела в черных мешках укладывают в «Скорую». Рыдает рыженькая Ксюша. Страшно бледный мужчина повторяет:
- Он был там. Мой сын был там.
Мне потребовалось минут пятнадцать, чтобы из мозаики охов и гневных слов вычленить главное: стрелял подросток. Искать укрытие не стал: расположился на верхушке забора почти с комфортом – липа, что росла рядом, стала удобной подпоркой под спину. Сделать успел одиннадцать выстрелов. Восемь попали в цель. Трое пациентов убиты, еще трое ранены. Преподаватель ИЗО американец Ричард Саймон получил две пули, но его жизнь вне опасности. Последнюю пулю – когда понял, что его бегут брать - стрелок пустил себе в лоб. Личность убийцы пока не установили, но лицо показали: совсем юный, губы сжаты в мертвой и все равно издевательской улыбке.
Журналисты показательно гневались. Почему во дворе Центра не имелось видеонаблюдения? Почему никто не пришел учителю на помощь? Почему полиция на месте преступления появилась только через пять минут?!
Лично я считала: все могло кончиться и хуже. От безоружного дедушки-охранника под пулями толку все равно никакого, подростков могла быть целая шайка, и пять минут для полицейской машины – отличный показатель.
А вот юнца-убийцу понять никак не могла. Да, молодые иногда творят зло. Стреляют в царя. В соперника. Приходят в школу - убивать учителя за «двойку» или одноклассников - за издевки. В подобных случаях хотя бы как-то можно убийц оправдать. Но что за низость – стрелять по беззащитным больным?
Я – словно зомби, наощупь – прошла к холодильнику. Водки. Обжечь горло, остановить дрожь в пальцах.
Но спиртного в моей аккуратной студии, увы, не оказалось. Я залпом выпила бутылку ледяного сока и снова начала дрожать.
Зазвонил телефон. Опять Федор. Я залепетала полную глупость:
- Такой кошмар, мне ужасно жаль… А Ярик… Ярик в порядке?
- Ярик дома, – глухо отозвался старший брат. – Он не ходит на занятия. Ждет Ольгу.
- Передайте ему: письмо уже у меня! Завтра будет у вас! – торопливо похвасталась я.
- Вы нашли Ольгу? – равнодушно отозвался Федор.
- Да.
- И куда она сбежала?
- К жениху. Георгию Климко. – Я абсолютно забыла о том, что не надо выдавать лишнюю информацию.
Дорофеев-старший больше ничего спрашивать и не стал. Пробормотал:
– Извините, что вам надоедаю. Но меня реально накрыло. А поговорить не с кем. Ярик не поймет. Мать не в духе. Это быдло… Шестнадцать лет ему. Десятый класс. Я таких, как он, учу «винт» делать…
Телефон запищал – прорывался еще один абонент. Я скосила глаза на определитель: Ольга. Она сегодня дала мне свой псковский мобильный номер.
Этот звонок может быть важным. А разнюнившийся мачо пусть сам справляется с нервами.
- Федор, мир не всегда справедлив, – строго сказала я. – Простите, у меня звонок по второй линии.
Похоже, мастер паркура ждал от меня других слов. Буркнул обиженно:
- Ладно. Не буду отвлекать.
А я нажала на «прием» и выкрикнула:
- Да, Оля?
Вот сейчас я истерику получу – дай боже!
Однако в отличие от явно потерянного Федора балерина говорила почти спокойно:
- Римма, вы знаете?
- Конечно.
- А новости внимательно смотрели?
- Ну… я просто переключала каналы…
- Найдите в Интернете канал Эм-8. Прямо сейчас.
Я чрезвычайно удивилась ее выдержке. Ее просьбе. Однако многолетний стаж секретаря пошел мне на пользу. Когда человек приказывает (как сейчас Ольга), я никогда не спрашиваю: «А зачем это надо?» Но просто молча и быстро исполняю.
- Одну секунду.
Я перевела мобильник на громкую связь, вышла на сайт канала, открыла рубрику «Происшествия». Номером один, разумеется, шла «Бойня в столичном доме инвалидов».
- Нашла. Что конкретно смотреть?
- Там сюжет на три с половиной минуты. Прокрутите на пару минут вперед. Что видите?
- Журналистка стоит у фасада, возмущается, что охраннику Центра семьдесят шесть лет.
- Ждите. Сейчас дадут общий план. Там народ толпится у заградительной ленты. Видите?
- Да.
- Остановите.
- Сделала.
- Теперь смотрите внимательно. Справа в первом ряду две колоритные дамы в спецодежде. Нашли?
- Да.
- А за их спинами парень. В бейсболке. Поймали?
- Ну… или мужчина. А может, старик.
- Да, почти не разглядеть. Но у него родинка под нижней губой. И подбородок круглый, как у девчонки. Я его узнала. Помните, я вам рассказывала сегодня? Это он мне угрожал в Главном театре.
Я прищурилась на размытый контур. Пробормотала:
- Но здесь вообще почти ничего не разобрать.
- У меня память на лица хорошая. Это он. Сто процентов.
- Он вам угрожал. И он сейчас здесь… Значит, этот человек может быть связан с убийцей!
- Догадался Штирлиц. – В ее голосе прозвучала насмешка.
- Вы многолики, - парировала я. – Какая уверенность в себе! А ещё недавно тряслись от страха.
- Беда в другом. Я ведь ещё что-то знаю. Очень важное, – вздохнула балерина. – В голове вертится, а вспомнить не могу.
- Из какой хотя бы оперы?
- Вроде, мне кажется, я и этого парня, кто стрелял, видела раньше. Но где, при каких обстоятельствах – тут полный провал.
- Тогда расскажите мне то, что помните. Про того, кто вам угрожал. Внешность, возраст. Одежда. Манеры.
- Ну… ему лет двадцать пять. Может и тридцать. Он явно следит за собой. Очень ухожен. Стрижка, ногти идеальные. Дорогие часы, хороший костюм.
- Насколько хороший? – перебила я.
- Не на заказ сшит, но бренд. «Босс» или «Бриони». Мужчины в Главном театре часто такими… забитыми выглядят, жёны их одели и с собой притащили. Но этот очень уверенно держался. Не сомневаюсь, что сидел в партере.
- А внешность?
- Волосы русые, глаза серые, нос прямой. Две родинки. Одна под нижней губой, вторая на правой щеке.
- Вы очень много запомнили, – уажительно заметила я. – Хорошо бы вам этого типа официально опознать! Ведь запросто: именно он мог отправить подростка на бойню. А сам болтался неподалеку. Контролировал, как исполняют его приказ.
- Ну уж нет! – резко отозвалась Ольга. – Я этого делать не буду. Сыта по горло. Скажите им сами.
- Полиция не принимает показания с чужих слов.
Балерина нервно хохотнула:
- Пусть тогда попробует меня поймать! Но сразу предупреждаю: мы с Георгием завтра утром уедем. Очень далеко.
Он сбавила храбрый тон и жалобно прошептала:
- Я стараюсь держаться, вы видите. Но мне настолько страшно… Я вообще больше не могу жить в этой стране! К счастью, Гоша меня понимает.
- Олечка, - пророкотал фоном мужской голос, - ты с кем говоришь?
- Э-э… с мамой, Гош! Я сейчас! – крикнула она испуганным голосом. – Все, пока, мамулечка!
И сбросила звонок.
Я в отчаянии упала на кровать.
Вот это я влипла! Семейное и незначительное дело обратилось в трагедию. Мне, конечно, никто не поручал – и не поручит – расследовать расстрел инвалидов, но остаться в стороне я никак не могла.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩУЮ СУББОТУ!