Актриса, певица, пародистка, заслуженная артистка России Елена Воробей стала гостьей программы "Он и Она" на канале "ТВ Центр". В откровенном интервью Кире Прошутинской она рассказала о своем детстве, сложно ли женщине быть смешной, и о взаимоотношениях с дочерью. Шоу выйдет на экраны только в пятницу вечером, но мы побывали на съемках и выбрали самые интересные моменты.
Насколько женщине трудно быть смешной?
- Я никогда не считала себя, и никто никогда не считал меня красавицей. Более того, я всегда была немножко гадким утёнком, с детства, поэтому я это так приняла бережно однажды, когда поняла, что я просто отличаюсь от других. Мне говорили об этом мужчины, которые просили как раз поменьше смешного и побольше женственности. Бывало такое.
Вы были труднее ребёнком для своих родителей?
- Я была очень замкнутой, во-первых, очень замкнутой. И понимала, что я не хочу, чтобы Сонечка была такой. Я хотела, чтобы она была открытой со мной и не боялась правды, какая бы она ни была. Я буду чувствовать её болевые точки, для меня это важно. Я как осьминог с огромным количеством этих присосок, думаю, как подойти, осязать, соединиться, быть единым организмом. И в то же время сохранить её индивидуальность, её территорию, её пространство, дочери.
Она вас легко отпускает в длинные гастроли?
- Она уже самостоятельный человек, и я очень горжусь этим. Она никогда не оставалась одна. Она однажды, знаете, когда была в каком-то гневе, в таком, когда ей хотелось меня придушить, а мне её, и мы сдержались обе, Софья сказала: "А у меня Наташа, - моя сестра, - тётя, она для меня больше мама, чем ты". Она меня хотела этим оскорбить, конечно же, ранить, но я понимаю, что в этом есть правда.
Ранила?
- Ну, конечно, ранила. Но это та правда, которая есть. Мы такие родители, мы дистанционные. Без моих гастролей не было бы благополучия материального прежде всего, которое так нужно всем моим родным. Я живу всё время в состоянии раздачи, постоянно. Мне другое состояние незнакомо.
А почему вы так хотели уехать из Бреста, из города, который столько вам дал?
- У меня было тяжёлое детство. Казалось, что я в каком-то нехорошем хороводе жизненном. Бедная жизнь, в полном смысле этого слова. Ну бедная. Видите, у меня причёска какая замечательная? Мне сейчас это всё безумно нравится, а тогда я очень переживала, потому что стригла меня мама или папа. Один стриг, второй критиковал. Стригли меня всегда под мальчика, чтобы не вшивела.
Вы рассказываете, как будто это какие-то военные годы.
- Мои родители стали папой и мамой в 19 лет. Я ходила на пятидневку, меня сдавали в понедельник, забирали в пятницу. Я не знала родителей, я их видела по выходным. Я их не интересовала вообще. Когда они вдруг решили войти в мою жизнь и интересоваться в переходном возрасте, мне это стало противно просто, это был внутренний протест. И я знала, что, когда я стану мамой, я никогда не буду такой родительницей, я буду абсолютно другой.
Они жёстко вас воспитывали вообще? Они могли вас ударить или просто словом обидеть?
- Я боялась слова, папиного слова я боялась. Он был очень грозный.
А вашу младшую сестру Наташу они воспитывали так же строго?
- Нет, и это я видела тоже, разницу в этом.
Была ревность?
-Была обида. Была обида. Думала: "Почему так?"
Вас обижала и отдаляла от них эта разница во взглядах на жизнь, их необеспеченность, может быть, или всё-таки жёсткие воспитательные меры?
- Мне казалось, что они не умеют, во-первых, жить. Они жили вечно в долгах. Я подумала: "Ну как можно жить, всегда занимая рубль-два у соседей?" И мне за них было стыдно, я их стеснялась. Во-вторых, они часто конфликтовали.
Друг с другом?
- Да. Тут без подробностей. И то я одного винила, то второго. Я то одного ненавидела, то второго. Это были нехорошие чувства. Каюсь. Я слушала ушами, сердцем, как зверёк, знаете. У меня друг есть, замечательный человек, режиссёр, литератор Юрий Иванович Рогозин, который говорит: "Дети лет до 17 - зверьки. А в пубертатном периоде они уже не зверь, но ещё не человек". Так вот, я в этом состоянии пребывала довольно долгое время, и это были настолько разные компании, что меня на сегодняшний день очень трудно удивить. Тогда, в Бресте, началась эта закалка.
Это правда или нет, что ваши эти молодёжные компании состояли из людей, которые всё время пили? Это было от скуки?
- Да это было нормальное состояние. Мне кажется, до сих пор там...
И вы тоже, Лен, или нет?
- Нет, ну я, конечно, попробовала всё, что пробовали тогда. И я помню первую бутылку вина, как мне было плохо, отвратительно. Но попробовать меня совратил мальчик-подросток, в которого я была безумно влюблена. Залилась я тогда дрянным вином, в народе это называлось "пойло". Это было какое-то чернило. И долгое-долгое время я не могла смотреть в эту сторону совсем. Мне хотелось забыть многие вещи, которые со мной случались. Меня как-то жизнь в экстрим бросала, буквально на грани жизни и смерти, я не преувеличиваю.
Такие мрачные, мрачные эпизоды. Однажды за мной гналась толпа подростков, человек 10-12, с очень нехорошими намерениями. Но так как я быстро бегаю, я добежала до балкона на фасаде дома и закричала ещё на расстоянии, знала, что дома родители: "Папа!" Папа выскочил на балкон, они спрятались под вынос козырька балконного и вытащили ножи.
И я поняла, что не смогу крикнуть, потому что они... что-то со мной сделают. Папа спросил: "Что, что-то случилось?" А я-то вижу их. Я говорю: "Нет, всё нормально". Он: "Чтобы через полчаса была дома". Я сказала: "Хорошо", - и продолжала разговаривать с ним специально ни о чём, отбегая от них опять на какое-то расстояние. Но, никто не ушёл. Продолжили гнать меня, как затравленного зверя. С тех пор я не люблю бегать.
